МОРСКОЙ ЮМОР

[Немо]

Сегодня скопировал пост Михаила, спич боцмана скорее всего, отправил коллеге закончившему ЛВВМУ, думал порадовать военно-морской лексикой, а он обиделся, думал мое обращение к нему, видать постарел бродяга !!

[Robert]

Я не понял. Тип судна. Пожарный буксир?  Или на каком ещё можно надраить стволы и леера?  Явно не на ПСКРе!

На Молнии было леерное ограждение, фальшборт отсутствовал.

[Пит81]

Я не понял. Тип судна. Пожарный буксир? Или на каком ещё можно надраить стволы и леера? Явно не на ПСКРе!

А разве на обычном корабле пожарных стволов не было?

Мы так с китаезами боролись. Каааак дашь 6 атм, так весело!

[Юджаныч]

На обычном - они обычно ручные из люминиевого сплава. Их не надраишь. Это лафетные, пожалуй, можно надраивать. А они как раз на пожарных посудинах!

И ва-аще! Я, как "ствол" - против того, чтоб меня надраивали!!!

[Юджаныч]

На Молнии было леерное ограждение, фальшборт отсутствовал.

Из меди???   Его надраивали???

[Пит81]

Юджаныч! Но ведь слово "надраить" не означает чтобы ОНО блестело как у кота яйца!

Люминевые тоже чистили. И леера чистили. И смазывали.

Я вот только одного не понял: почему боцман не приказал резину мелить?

[Юджаныч]

Юджаныч! Но ведь слово "надраить" не означает чтобы ОНО блестело как у кота яйца!

Именно это оно и означает.  Для прочей тусклости достаточно слова "чистить"

[Смолкин Владимир]

 

 

Я не понял

Олег!

Ты в теме про МОРСКОЙ Ю М О Р!!!

Комедию про "Т-34" смотрел?

[Юджаныч]

В каждой шютке...

А надраивать леера не смешно.  Даже на Т-34

[Пит81]

Олег!Ты в теме про МОРСКОЙ Ю М О Р!!!Комедию про "Т-34" смотрел?

Нет. Видимо пропустил.

[Mope]

А надраивать леера не смешно.  Даже на Т-34

.... Ну не леера конечно, но на я немного завидовал новым кораблям, у них на мостике был трап к большому прожектору, люминиевый.... а на моём пароходе вся эта музыка была медная, каждый день драил, как-то в базе выпросил у боцмана лака и трап этот и рынду, предварительно надраив, покрыл лаком - Красотища была.... потом одна ночь в море, туман, лак стал молочным - все сдирать пришлось, а потом еще и царапины шлифовать...

Изменено 9 мая, 2018 пользователем More

[Shultz]

Еще немного юмора

[Смолкин Владимир]

 

 

народ занять будет нечем, пусть плетут огоны,

Миха, после запятой должно быть продолжение!

Где?

[Shultz]

У девушки, наверно, получилась неплохая фотография

[Сергей41]

Все дороги ведут на камбуз

 

Почему офицеры флота ненавидят перловую кашу

  Владимир Цмокун

 

Об авторе: Владимир Муневич Цмокун – капитан 3 ранга запаса.

 

Дочь нашла в Интернете фото. Красивое здание, а на крыше огромные буквы «В морях твои дороги». Приятно вспомнить – хоть это не меняется. В этом здании размешается курсантская столовая бывшего Калининградского высшего военно-морского училища (КВВМУ), а ныне – Балтийского военно-морского института имени Ушакова. На флотском языке, естественно, «камбуз». Это одно из тех мест в «системе» (так именовалось в курсантской среде родное училище), с которым связаны в основном приятные воспоминания.

 

ПРОВЕРКА «НА ОТЛИП»

 

Честно говоря, когда уже есть с чем сравнивать, я думаю, что качество кормежки тогда могло бы быть и повыше. До сих пор помню, как мы, как-то раз придя на ужин (мы – это третье отделение в составе восьми человек, сидевшие за одним столом), решили шутки ради проверить «на отлип» перловую кашу, стоящую в большом бачке на столе. Кто-то из ребят задал вопрос: «Интересно, если бачок перевернуть, каша вывалится или нет?»

 

Дело было на первом курсе, мы были молоды и практически всегда веселы, и от задуманного до исполненного время порой измерялось секундами. Момент – и чьи-то крепкие руки подхватывают бачок, переворачивают его над столом, и восемь пар глаз с интересом смотрят на результат исследования. Могу сказать только за себя – я ни на секунду не задумывался о том, какие проблемы возникнут у нас с ужином, если выпавшая из бачка каша накроет стаканы с чаем, забрызгает форму, завалит стол и т.д.

 

Кроме того, старшина роты никогда не держал нас за столами дольше положенного времени, даже если за каким-то столом не успевали прикончить доппаек, присланный из дома, – исключения бывали только в случаях, когда продукты или что-нибудь сладкое, присланные из дома или принесенные из города от родственников, приносил кто-то из сидящих за столом командиров отделений и замкомвзводов (тоже курсанты, но со старших курсов).

 

Но я отвлекся. Так вот, каша из бачка не выпала! Конечно, мы все равно ее съели. Но перловку я, как и многие бывшие военные, с тех давних пор не ем.

 

ЧУДЕСА С НОЖАМИ

 

Что еще интересного происходило на камбузе?

 

Отрывистые воспоминания о двух столовых ножах на столе на восьмерых. В день приезда различных комиссий ножей почему-то оказывалось восемь. Потом, когда комиссия уезжала, опять только два. Как-то несколько дней подряд хлеб, которого, в общем, всегда хватало, вдруг стали выкладывать на столы нарезанным тонко-тонко, но общее количество кусков оставалось прежним.

 

Когда очередная комиссия в сопровождении командира роты проходила между столами и какой-то начальник дежурно спросил: «Ну как, ребята, все нормально?», надеясь, естественно, на общий радостный ответ, что все, мол, отлично, мы разобрали эти тонкие кусочки хлеба и показали их начальнику. Мне больше всех хотелось справедливости, и я, приложив кусок хлеба с большой дыркой в мякише к глазам, еще и ляпнул, что, мол, через этот кусок всю комиссию видно.

 

На следующий день мы обнаружили на столах хлеб уже нормальной толщины, кого-то из продовольственного начальства, по слухам, сильно наказали, ротного – тоже. Когда уехала комиссия, на построении роты я был выведен из строя на два шага, и командир роты сказал, что в связи с тем, что я «стал искрой, из которой разгорелось пламя», мне объявляется «неделя без берега», то есть про увольнение в город в субботу и воскресенье я могу забыть. Так я обучался премудростям личной ответственности за сказанное, даже по мелочи.

 

НАРЯД

 

Апофеоз воспоминаний о камбузе – конечно же, камбузный наряд. Ходили в этот наряд только курсанты 1 и 2-го курсов. Получение продовольствия на все пять курсов (это где-то около 2 тыс. «штыков»), чистка картошки, расстановка и уборка посуды на обоих этажах, мытье этой посуды («железный поток»), мытье полов на всем камбузе – все это имело свои специфические особенности, требовало быстроты, сноровки, личной ответственности и других, не менее важных качеств.

 

При этом был один, скажем так, пикантный момент в камбузном наряде, о котором хочется сказать особо, – это загрузка продовольствия на очередные сутки и перевозка его со склада на камбуз.

 

Фишка, как теперь говорят, состояла в том, что в наряд на камбуз заступала половина взвода, вторая половина заступала в караул. В другой раз те, кто заступал в прошлый раз в караул, шли на камбуз. Так вот, обязанностью камбузного наряда было обеспечить своих товарищей в карауле доппитанием в виде сливочного масла, потому как положенные по норме 25 граммов в сутки на человека – это... ну, вы сами понимаете. К этому опытные курсанты готовились, а неумелые и нерасторопные – учились. Доппаек можно было добыть только при погрузке продовольствия. Происходило это так. Человек пять-шесть загружались в фургон «продуктовки» (машины «ГАЗ-53»), за рулем матрос кадровой команды, в кабину садился начальник столовой – старый и хитрый мичман Мерсопян (по училищу ходила безобидная поговорка: «Самый хитрый из армян – это мичман Мерсопян»), и мы ехали на продсклад училища. Продсклад находился на другом конце территории, время в пути составляло 3–4 минуты.

 

Свет в фургоне включался из кабины водителя. По прибытии на склад мичман в соответствии с накладными отбирал и взвешивал масло, крупы, картошку, рыбу, мясо. Но все это пока в машину не заносилось. После того как все продукты, необходимые на сутки, были отобраны, время начинало сжиматься прямо на глазах – мичман приступал к командованию непосредственно погрузкой, кладовщики продсклада следили за курсантами, чтобы мы не прихватили чего-нибудь лишнего.

 

В первую очередь в фургон заносилось масло и ставилось в самый дальний угол. Потом по указанию мичмана на него ставились или ящики с томат-пастой, или мешки с макаронами, вокруг укладывались мешки с картошкой, блоки с мороженым хеком – в общем, сливочное масло всегда было погребено на самом дне загруженного почти на три четверти фургона. Загрузка осуществлялась в быстром темпе, после чего погрузочный расчет запрыгивал в фургон, мичман закрывал дверцы, садился в кабину, а машина неслась к заднему двору камбуза, где мы должны были выгружать продукты уже для варки, жарки, чистки и т.д. Свет в фургоне не включался, темнота была абсолютная. И вот за эти 3–4 минуты езды в подпрыгивающей машине с заносами и поворотами надо было совершить несколько стремительных действий.

 

Во-первых, оторвать от одного из бумажных мешков кусок бумаги, желательно – чистый, то есть, если мешок многослойный, откуда-то из середины. Во-вторых, запомнив, что и как навалено на упаковки с маслом, аккуратно разгрести наваленное. В-третьих, один из нас с зажатой в зубах, заранее приготовленной ниткой должен подобраться к неполной упаковке масла, развернуть ее и ниткой, обмотанной вокруг больших пальцев рук, отхватить кусок масла, достаточный для того, чтобы составить весомую добавку для 14 человек караула. И, кстати, в то же время такой, чтобы экспроприация была не сильно заметной. В-четвертых, нужно было восстановить в полной темноте по памяти нарушенную целостность кучи продовольствия – по возможности в том же порядке. Наконец, в-пятых, следовало спрятать под робой отрезанный кусок масла так, чтобы он не выпирал и не выпал при десантировании из фургона. Учитывая, что почти все мы были поджарые и мускулистые (чему очень способствовали регулярные зачеты по бегу, гирям и подтягиванию на перекладине), а матросские наши робы частенько были на размер больше, места под робой, особенно если еще втянуть живот, хватало.

 

В общем, дел было много, но совместными слаженными усилиями мы как-то ухитрялись проделывать эти операции. И вот момент подъезда машины к дверям камбуза. Мичман открывает дверь, взгляд на кучу продуктов, на угол, где лежит масло. Второй, обшаривающий взгляд – на каждого из пятерки. Все чисто. «Ну, бойцы, давай, быстрей выгружай!» – командует мичман. Работа пошла, теперь уже в обратную сторону. Картошку – рядом, в отсек для чистки картошки. Макароны, муку – в помещения рядом с варочным цехом. Консервы, томат-пасту, крупы – можно прямо в варочный. В этой суете курсант со спрятанным на теле свертком масла незаметно отделялся от потока снующих туда-сюда переносчиков провизии и бегом летел в караулку, передать долгожданный доппаек. Учитывая, что пробежать надо было половину училища и при этом вертеть головой во все стороны, чтобы не нарваться на офицеров дежурно-вахтенной службы или строевого отдела, задача тоже была ответственной.

 

ПРОМАШКА ВЫШЛА

 

И вот как-то раз в момент выгрузки один из наших, Серега Бровко, пошел в отсек для чистки картофеля, чтобы забрать сверток с маслом, запрятанный в ящик с картошкой, и отправиться с ним в караулку. И вдруг мы видим, что туда же заходит начальник столовой мичман Мерсопян. Конечно, мы приготовились к самому худшему – разбирательство, расследование, наказание и прочее. Оттуда – тишина. Потом мичман вышел, следом вышел Серега. На наши вопросительные взгляды хитро подмигнул и показал большой палец – не волнуйтесь, мужики, все в порядке. Тут к мичману подошел заступивший дежурный по столовой, тоже мичман, они о чем-то еще говорили, что-то проверяли, и, в общем, прошло минут десять, пока мичман Мерсопян не ушел куда-то по своим служебным делам. Потом наконец ушел и дежурный по столовой. Мы окружили Серегу: «Ну, ты как? Как тебя не словил мичман?» – «Да все в порядке, мужики, я уже с маслом был, но услышал, что Мерсопян вот-вот зайдет!» – «Так куда ты дел масло?» – «Под подоконник на батарею засунул!»

 

Неожиданно наступила тишина – мы переваривали услышанное, потом, не сговариваясь, бросились в картофельную. На дворе был февраль 1973 года, но училищная кочегарка работала исправно, и батареи отопления были очень даже горячие. Когда мы вбежали в отсек, тишину прервали наши выражения, которые, если их перевести с военного на обычный язык, звучали примерно так: «Серега! Какой же ты не совсем умный человек! Ты поступил очень неправильно, положив масло на раскаленную батарею!» Ну, и еще что-то в этом духе. Серега глядел на дело рук своих, хлопал глазами и молчал. А что тут скажешь – возле одной из батарей под окном растекалась лужа растопленного сливочного масла, на батарее лежал обрывок бумажного мешка. Пришлось срочно сгонять это масло в отверстие для слива воды в центре помещения, да и помыть батарею заодно.

 

Ну, а нашим в караул мы закинули бачок свежепожаренной ночью картошки, так что доппаек все-таки получился.

 

Вот такой случай засел в памяти. Интересно, а сейчас как там, у первокурсников? 

 

http://nvo.ng.ru/notes/2018-12-14/16_1026_kitchen.html

[Arcasha1959]

У девушки, наверно, получилась неплохая фотография

ZpocC_SMrZY.jpg

Это наверное Санина (Саня 72) подруга, в его молодые годы.

[Александр с Якутии]

[Кузнецов Евгений]

http://b.radikal.ru/b25/1903/31/029521bbcc39.jpg

[Кузнецов Евгений]

Братов подводников с прошедшим праздником!

"Был у нас мичман, с фамилией... Пожар. Ну с такой фамилией, мы, понятное дело, произнося её, тем более в лодке - ударение ставили на первый слог. Без надобности это слово произносить в лодке запрещено. 
Так вот, про судьбу его ничего сказать не могу, но однажды он отличился. Очень даже, я бы сказал... 
Мы пошли на рейд Североморска. Репетиция парада. Мичман Пожар в то утро пришел на лодку очень тяжелым. Было видно, что от стола  отошел часов в пять утра. И да, он был трюмным. Старшиной команды. Трюмные на лодке существа особые... 
...В тот день его место по готовности было в центральном посту, и он готовил систему погружения-всплытия. 
И б..ть, приготовил! В корму клапаны продувания открыл, а в носовую и среднюю нет. Мы под перископом подходим к трибунам, командир командует: "Продуть балласт!!!" Пожар продувает, и через пару секунд все валятся в нос под градусов 30-35. Командир лично п....нулся башкой в консоль боевой управляющей информационной системы и заорал. Я слава богу стоял около станции миноискания и просто ее обнял. 
Изнутри это выглядело не очень. Зато вот адмирал Доброскотченко, который командовал тренировкой, стоя на трибуне с биноклем и 16-м каналом - от зрелища о..ел. Возможно надолго. Так вот. Сначала из воды появился винт, затем все остальное... 
Сам адмирал - надводник, и не понимал, что на лодке случился форсмажор и выйдя на нас по 16-му каналу попросил повторить это на параде.  Даром что адмирал... 
Ты же видел аварийное всплытие? Сначала выскакивает нос... А тут, б.яяяяя...... Винт и корма (хрен кто повторит, кстати). И никто и ни за что не догадается, что есть такой мичман Пожар,с невинной улыбкой, б....." 
( иллюстрация - Каравашкин О.В. "Юмор подводников Северного флота" )

http://a.radikal.ru/a13/1903/8d/9836d3cd01cd.jpg

[Сергей41]

Так вы же не жаловались

 

 Владимир Цмокун

 

Об авторе: Владимир Муневич Цмокун – капитан 3 ранга запаса.

 

Летом 1980 года наш ракетный крейсер «Владивосток» нес боевую службу в зоне Индийского океана. На подходе к Филиппинам попали в жестокий шторм. Смыло за борт плохо закрепленные бочки с различными техническими жидкостями и растительным маслом, многотонными волнами покорежило и погнуло леера и другие металлические конструкции.

 

Не доставило радости затопление отдельных внутренних помещений. Наскоро отремонтированные в заводе перед выходом в море холодильные машины и рефрижераторная камера для мясных продуктов тоже вышли из строя. Командир трюмной группы старший лейтенант Миша Рязанцев со своими бойцами, набранными на флот из кишлаков и аулов, героически устранял заводские недоделки, работая в нечеловеческих условиях жары, влажности и тесноты.

 

Остальной экипаж тоже не сидел без дела. Каждое утро после завтрака по кораблю раздавалась команда: «Начать устранение последствий шторма!» Кстати, о завтраке, а также и об остальных приемах пищи в тот веселый период хочется сказать особо. Рефкамера вышла из строя уже через несколько дней после начала похода. В связи с этим мясо во всех его видах несколько дней составляло основную часть меню экипажа. То есть сначала ели отварное мясо три раза в день, потом, по мере появления запаха, мясо стали обжаривать, потом наступила очередь обжаренных кур, потом – обжаренной колбасы. Поскольку дрожжи тоже испортились, а сухих на борту не было, хлеб выпекать перестали. Экипаж дружно перешел на сухари и заспиртованные в пакетах батоны.

 

Экипажу было объявлено, что рандеву с транспортом снабжения скоро состоится, а пока надо потерпеть. Порог этого терпения у всех был разный. Наиболее слабые желудки не выдерживали, понос начал косить людей, невзирая на возраст и звания. Количество работоспособных членов экипажа стало быстро сокращаться. Из семи вахтенных офицеров нас осталось трое – я, Юра Мишаков и Шура Тупицын. Несли вахты по четыре часа через восемь, а надо было ведь еще заниматься матчастью, матросами, заполнять документацию и поспать между вахтами. Корабельный док Коля Третьяк срочно соорудил три изолятора – для матросов, офицеров и мичманов. Перед входом в кают‑компанию появился тазик с какой‑то вонючей жидкостью, куда мы макали руки перед приемом пищи. Мало того – такими же вонючими стали супы, чай и компот. Плюс всепроникающая жара.

 

Конечно, лейтенантское сообщество принимало и дополнительные меры дезинфекции – начали быстро сокращаться запасы спирта (шила), бережно сэкономленные после регламентных работ на материальной части. Впрочем, шила и не могло хватить надолго, мы получали его не в том количестве. Очень скоро дошла очередь и до водки, закупленной перед началом похода и бережно уложенной на дно шкафов и рундуков. Конечно, никто не пил стаканами, но перед едой или после перехватывали по чуть‑чуть – для дезинфекции. Помогало не всем…

 

Потом мы встретились с транспортом снабжения, пополнили запас продуктов, опять начали выпекать свой хлеб. Героическими усилиями дока эпидемия диареи была побеждена, и наши исхудавшие в изоляторе товарищи заняли свои места в графике несения ходовых вахт. Жизнь налаживалась. Правда, в первый день очередного месяца, когда мы, командиры групп и батарей БЧ‑2, собрались со своими литровыми бутылками под спирт у каюты капитан‑лейтенанта Виктора Комиссарова, очень уважаемого командира нашей боевой части, нас ждал неприятный сюрприз. «Шила нет и не будет… пока», – оторвавшись от заполнения каких‑то формуляров, командир БЧ развернулся от стола в своем вращающемся кресле и с суровой отеческой добротой добавил: «Шило смыло, потерпите! Придем на Сокотру – получите! Свободны!»

 

Получив ясный ответ, мы разошлись по каютам и уж там‑то дали волю расстроенным чувствам. Запасами спирта ведал помощник командира, мужик серьезный и ответственный. Ну, понятно – на шторм можно многое списать, но не может быть такого, рассуждали мы, чтобы «помоха» не имел заначки. И у «бычка» (командира БЧ) она тоже наверняка имелась. В общем, на нас, командирах групп и батарей, решили сэкономить. Конечно, было обидно, но решили, что потерпим. Тем более что ходу до якорной стоянки у острова Сокотра оставалось несколько суток, и мы уже мечтали о том, что наконец‑то, черт возьми, выспимся, а там и все остальное наладится.

 

Но на следующее утро после ставшей уже привычной команды по трансляции «Начать устранение последствий шторма» мы услышали продолжение: «Офицерскому составу собраться в кают‑компании». Собрались. Командир объявил, что получена радиограмма – приказано следовать с официальным визитом в Мозамбик, в порт Бейра. Естественно, кроме различных ремонтных работ, экипажу надо будет заняться и покраской корабля. Учитывая, что в Мозамбике в ту пору шла война с Родезией и порт Бейры недавно бомбила родезийский авиация, все было непредсказуемо.

 

После командира выступил замполит. Он сказал, что командование понимает, что люди устали, что которую уже неделю мы на ходу, но дело предстоит государственной важности и офицеры, особенно командиры групп и батарей, должны довести до каждого матроса, что надо «проникнуться, собраться, осознать» и так далее.

 

Когда через несколько долгих недель на горизонте показались желтые берега Сокотры, мы обрадовались, как дети. Наутро после постановки на якорь на рейде получили наконец команду заняться регламентными работами на матчасти. Естественно, опять собрались у каюты командира БЧ со своей тарой под спирт. «В общем, так, товарищи офицеры! Спирт пока не подвезли, – сказал командир БЧ. – Ничего, обойдетесь пока. Предлагаю вам для работы на материальной части использовать внутренние резервы! Потом все компенсирую. И главное – только что нас, командиров БЧ, собирал командир корабля. Послезавтра состоится прием крейсера в состав 8‑й эскадры. Сначала проверка офицерами штаба по боевым частям, потом – строевой смотр, опрос жалоб и заявлений. Проводить смотр будет командир эскадры контр‑адмирал Михаил Хронопуло. Срочно всем заняться документацией, формой одежды личного состава, проверить у всех книжки «Боевой номер». И подстригите ваших бойцов, наконец! Свободны». Мы не стали больше задавать лишних вопросов и разошлись по своим подразделениям. Времени было в обрез.

 

Поясню для тех, кто не понял, почему какая‑то задержка в выдаче совсем невкусного технического спирта‑ректификата ГОСТ‑18300 так воспринималась нами, лейтенантами, в то время. У всех служба была не сахар. Могли быть неожиданные поломки техники, проблемы с личным составом, нас снимали с вахт за неправильно отданную по трансляции команду, и мы в этот же день заступали снова – могло случиться еще много других неожиданностей. Даже зарплату могли выдать с опозданием. Но одно на корабле было постоянным: в первый день месяца командир боевой части наливал каждому командиру группы и батареи его законные литр‑полтора для протирки различных контактов, клеммных плат, электроразъемов и прочего. Ну, а мы уже выдавали по мере надобности своим старшинам непосредственно для работ. Наличие своего НЗ (неприкосновенного запаса) этого продукта позволяло периодически скрашивать корабельные будни, устраивать ночные посиделки с друзьями, душевно отмечать дни рождения, очередную звездочку на погонах, уход в отпуск, рассчитаться с работягами в заводе за внеплановый ремонт и т.д.

 

Поздней ночью, накануне смотра, возникла идея. К нам зашел командир второй зенитной батареи, мой однокашник Юра Мишаков: «Мужики, есть мысль! Завтра на строевом смотре адмирал будет, как положено, проводить опрос жалоб и заявлений офицеров. А если каждый из нас заявит жалобу, что нам второй месяц шило не выдают?» У большинства сослуживцев победил здравый смысл, но мы с Юркой решили, что попробуем. Как говорится, «дальше ТОФа не пошлют, меньше пушки не дадут».

 

Проверку мы прошли. И вот финал: на юте, на раскаленной от солнца палубе опять построен экипаж для опроса жалоб и заявлений. Отдельно матросы, мичманы и офицеры. Всем, от матроса до командира эскадры, не хочется ни одной лишней секунды стоять на горячем железе, поэтому опрос жалоб и заявлений проходит очень быстро. Адмирал перед строем матросов: «Товарищи матросы, у кого есть жалобы и заявления?» Пять секунд тишины. «Старпом, отпускайте личный состав! » – «Разойдись!» Далее – к строю мичманов. Тот же вопрос. Тишина. «Разойдись!»

 

У офицерского строя порядок другой. Адмирал останавливается напротив каждого офицера, тот называет свою должность, звание и фамилию и говорит: «Жалоб и заявлений не имею!» Рядом с адмиралом – офицер штаба с журналом в руках, в котором пока нет ни одной записи. БЧ‑1 (штурмана) – два офицера, жалоб нет. Теперь наша шеренга, БЧ‑2. Очередь до командира 2‑й батареи старшего лейтенанта Юры Мишакова доходит быстро. «Имею жалобу – второй месяц не получаю спирт, положенный по нормам обслуживания материальной части!» – докладывает он. Дисциплинарный устав, как известно, запрещает подавать общие жалобы. Каждый – только за себя. Адмирал, конечно, оживился. Наверное, он уже представил, как командирский катер уносит его в прохладный адмиральский салон штабного корабля, а тут… Кивок офицеру с журналом. Тот, конечно, не запомнил ни фамилии, ни сути жалобы. Приходится повторять, штабной записывает. Далее в строю командир третьей батареи, командиры групп. Жалоб нет. Адмирал останавливается передо мной. «Командир 4‑й батареи старший лейтенант Цмокун», – представляюсь и слово в слово повторяю текст жалобы. На сей раз повторять два раза не пришлось. Жалоба записана. Далее – минер, связисты, офицеры радиотехнической службы, механики, политработники, группа вертолетчиков. Жалоб и заявлений нет. Все обливаются потом, сверху – солнце, снизу ноги через тонкую кожу подошв тропических тапочек прожигает раскаленная палуба.

 

Наконец команда адмирала: «Командир, заканчивайте и со мной в вашу каюту! » После команды «Разойдись!» ныряем в спасительный полумрак коридора кормовой аварийной партии, к своим каютам. Идем с Юрой, перед дверью коридора ловим на себе недовольные взгляды остающихся на юте офицеров штаба – они уже собирались спуститься в ошвартованный у борта командирский катер, но без адмирала катер никуда не пойдет.

 

А мы с Юрой бежим в носовой кубрик, находим матроса‑секретчика, буквально тащим его в секретную часть и получаем свои «Инструкции по техническому обслуживанию». Юра – своей пусковой установки зенитных ракет, толстенную книгу, ну а я – своих артустановок АК -725, намного тоньше. Быстро возвращаемся в каюту и ставим закладки на страницах инструкций, где есть указания о протирке спиртом различных клемм, контактов и разъемов.

 

Нашу торопливую работу с инструкциями прервала ожидаемая команда по внутренней трансляции: «Старшим лейтенантам Мишакову и Цмокуну срочно прибыть в каюту командира корабля! » Встаем, закидываем книги в брезентовую сумку для ношения секретных документов, выходим из каюты. Слышим вслед: «Ни пуха ни пера, мужики!» Стучимся в каюту командира, заходим. За столом сидит командир. Сбоку, на диванчике салона, контр‑адмирал Хронопуло. В уголке на стульчике приткнулся замполит, куда ж без него. Докладываем о прибытии. «На основании каких документов вы требуете выдачу спирта?» – первым задал вопрос командир эскадры. Юра вытаскивает из сумки свою двухкилограммовую «Инструкцию по эксплуатации и техобслуживанию пусковой установки ЗРК «Волна». «Вот, товарищ адмирал. Там, где закладки – промывка или протирка приборов спиртом», – он протянул книгу командиру эскадры. Адмирал берет книгу, читает несколько строк, закрывает книгу и отдает обратно Юре, после чего вопросительно смотрит на командира. Командир понимает адмирала: «Ну, с вами, Мишаков, понятно. А что у вас, Цмокун?» Достаю «Техническое описание и инструкцию по эксплуатации артустановки АК‑725».

 

Конечно, она гораздо меньше по формату и тоньше, но несколько упоминаний о спирте и в ней есть. Командир мрачно смотрит на адмирала. Тот, наоборот, кажется вполне довольным. Еще бы, разобрались быстро, сейчас командирский катер домчит его в родной адмиральский салон на «Ямале». «Свободны», – адмиральский кивок головой выносит нас с Юрой из каюты. Вроде пронесло.

 

Вскоре нас вызывает командир БЧ‑5. Заходим. Виктор Сергеевич, как всегда, спокоен. Под столом – знакомая канистра. «Ну, давайте тару, что ли, – командир БЧ без лишних слов наливает шило в подставленные бутылки под самый верх. – Свободны!» Выходим в коридор и наблюдаем такую картину: почти все наши командиры групп и батарей боевой части стоят напротив каюты с пустой тарой. За нами из каюты выходит командир БЧ, но, абсолютно не обращая внимания на собравшихся, закрывает дверь. И тут мы, уходя по коридору, слышим такой диалог: «А нам, Виктор Сергеевич?» – «А вы идите на хрен». – «А почему?» – «Так вы ведь не жаловались».

 

И пусть кто‑нибудь скажет, что на флоте нет справедливости! 

 

 

http://nvo.ng.ru/notes/2019-09-06/16_1060_zametki.html

[Shultz]

День граненого стакана и другие странные праздники

Андрей Рискин
Заместитель главного редактора "Независимой газеты", капитан 2 ранга запаса

Жизнь, как известно, полна чудес и удивительных совпадений. Сегодня, к примеру, во-первых, Всероссийский день трезвости, во-вторых, сегодня же – День граненого стакана (вроде бы как такую форму стакана придумала знаменитый скульптор Вера Мухина). Какое-то чудное, пусть и нелепое совпадение. Трезвость и граненый стакан.
К тому же сегодня еще и День специалиста органов воспитательной работы. То есть, по сути, день политработника. Кстати, хороший политработник никогда не пытается предотвратить пьянку на корабле, он старается ее возглавить. Это я по себе знаю. Именно нас, политработников, во времена перестройки и, соответственно, «петли Горбачева» заставляли бороться с зеленым змием. И мы «боролись» изо всех сил.

Мне лично пример такой «борьбы» дал наш любимый замполит тыла в рижской бригаде охраны водного района Валерий Аномаевич Стопка (подпольная кличка Гладиатор – за любовь гладить женщин за все, что попадется под руку). Его как-то очередной проверяющий озадачил вопросом: «Товарищ капитан 2 ранга, а вы пьете?», на что тут же получил прямой ответ: «Если вы спрашиваете, то нет. Если предлагаете, то да».

В кают-компании тогда прозвучал такой диалог:
– Витька, слышал, вышел новый приказ министра обороны? За нумером 0125. «О мерах по борьбе с пьянством и алкоголизмом в СА и ВМФ».

– Что, новый, говоришь? А ты знаешь, откуда он появился?

– Откуда?

– Да когда гробницу Тутанхамона раскопали, у него в заднице папирус торчал...

– Ну?

– Старпома гну! Это и был этот самый приказ...

Кстати, о замполитах, Корабельных, естественно. Тут, как известно, два пути. Или тебя ценят в политотделе, или же на корабле. Первый вариант дает хорошие карьерные перспективы, второй – уважение офицеров и мичманов. Не все выбирают второй вариант, хотя у меня с этим проблем не было. Может, потому, что окончил строевое училище, ракетно-артиллерийский факультет. Когда прибыл служить в Балтийск на малый корабль радиотехнической разведки «Линза», командир Виктор Михалыч Мавзолевский и старпом Валера Носуля тут же решили проверить нового зама, как говорится, «на вшивость». Пригласили меня в каюту командира, налили в стакан шила (спирта) по «марьин поясок» (риска такая на граненом стакане, не совсем мухинском, как раз на граммов 50) и глянули на меня выжидательно. Ну я, конечно же, Балтийский флот не подвел.

– Будем служить, – сказал командир.

И мы служили. Кстати, сказать, что в море мы не особо-то бухали. Как говорится, в рамках дозволенного. Все-таки вахты, боевая служба и т.д. Плюс еще качка, во время которой особого удовольствия при приеме спирта не испытываешь (хотя не у всех такая беда). Но в море дело свое мы туго знали. Служили на совесть. Да и на берегу особо не загуляешь – с утра-то на службу. Хотя бывали и исключения.
Зима 1983-го. Уходим на боевую службу. Начальство пришло проводить. Тут ветер вдарил. Не можем от стенки оторваться. Так, значит, командуют, дробь, не наблюдать, штормовое предупреждение, выход переносится на завтра. Женатикам добро на сход, на борту быть в шесть утра.

Утром, как и положено, завтракаем. Уже по-походному. С ветчиной, тушенкой и прочей снедью. Вваливается механик. Шура Дремов, он же Дремыч. Тяжелый, как стадо мамонтов. На стул, уже принайтованный по-штормовому, не сел, а упал. Вестовой чай поставил перед ним. Взял мех ложку, поковырялся ею в тушенке, наковырял там что-то и – в стакан с чаем. Мы внимательно наблюдаем. Мех помешал ложечкой в стакане. Отхлебнул. Поморщился. Добавил еще пару ложек тушенки. Выпил чаек. Рожа удивленная.

– Ни хрена, – говорит, – не пойму. Вестовой! Почему чай несладкий?

(с) Независимая газета

[Сергей41]

Американский фрегат в Средиземном море. Дрейфует. В паре кабельтовых от него всплывает обшарпанная советская дизелюха (подлодка). На мостике америкоса паника:

– Боже, русские всплыли! Они же там под водой по полгода, озверели все, чуть что не по-ихнему, сразу же: «Срочное погружение, торпедная атака!» Что делать будем?

А на борту фрегата была американская журналистка.

– Не волнуйтесь, – говорит, – я с мужчинами умею обращаться. Дайте мне мегафон, я с ними ласково и осторожно переговорю.

Тут на рубку русский старпом вышел, воздухом подышать и перекурить. С ним еще несколько страдальцев. Взяла журналистка мегафон и вежливо так:

 

– Хэллоу, рашен!

 

На русской подлодке:

– Что? Хреново покрашено? Срочное погружение, торпедная атака!

[Эсаул]

Попалась прикольная статья про названия кораблей! А комменты вообще убийственные

[Сергей41]

Да уж... Что только не увидишь в морях-океанах...

[Shultz]

Как я экипаж корабля «морских» лишил

Военно-морская медицина в походно-боевых условиях

Об авторе: Савелий Львович Штангаров – полковник медицинской службы в отставке.

Эта история случилась в годы моей молодости, когда слова «здравия желаю» относились не к состоянию здоровья, а к блестящим на солнце погонам с двумя лейтенантскими звездочками.
Представьте: 1982 год, дважды Краснознаменный Балтийский флот, корабли ОСНАЗ (радиотехнической разведки). Еще жив Варшавский договор, вокруг СССР полно врагов-супостатов, то есть армий стран НАТО. Поэтому наш дивизион в постоянной работе, как пчелиный рой. Одни в море, другие готовятся к выходу на боевую службу, третьи в ремонте. Одним словом, прекрасное время.

НЕУМЕСТНОЕ АМБРЕ

Мне, выпускнику Военно-медицинской ордена Ленина Краснознаменной академии имени Кирова, был предоставлен в «полное распоряжение» боевой корабль ГС «Редуктор» (гидрографическое судно, оно же малый разведывательный корабль).

В придачу к должности начальника его медицинской службы я получил по наследству, как говорится, экипаж из 85 человек – матросов, офицеров и опытных мичманов. А также две вахты в сутки (с 16.00 до 20.00 и с 4.00 до 8.00) и постоянную возможность прямо в море перебраться с одного корабля на другой, чтобы продолжить обеспечение здоровья личного состава в море.

Впрочем, не все так плохо: иногда имел возможность даже сообщить своей жене и детям о переносе времени празднования своего дня рождения телеграммой.

От предыдущего доктора досталось полное отсутствие хирургических инструментов и медицинского спирта. Присутствие 12 тыс. ампул наркотиков в ящике НЗ. Двуспальная каюта с иллюминатором – то есть с видом на море. А также три бутылки мази Вишневского. Впрочем, при первом же выходе в море бутылки упали и разбились, наполнив каюту, коридор и даже камбуз незабываемым запахом. А что, пускай чувствуют присутствие медицины на корабле.

Впрочем, благодаря спирту, полученному для обтирки в море личного состава, боеготовность медицинской службы на корабле скоро была восстановлена. Появилась возможность получить хирургические инструменты, мази, лекарства, витамины для разбавления приготовленных в море напитков на основе спирта и т.д. Наркотики, правда, комиссией корабля публично были уничтожены «гиревым способом» – раздавлены пудовой гирей. И, как только начинал урчать двигатель и трястись койка, я бодро докладывал на ГКП: «Медицинская служба к бою и походу готова».

Постепенно появилось и то, что называется авторитетом. Сейчас я понимаю, что это было связано с игрой в козла и шеш-беш. С приготовлением из варенья и спирта с помощью кофеварки фирменных винных продуктов для поднятия воинского духа после бани. А самое главное – с постоянным поиском пациентов для проведения хирургических операций в море, от которых шарахались все – от командира до последнего матроса.

И, конечно, это было связано с увлекшей меня в те годы наукой – нейрохирургией, огромные фолианты по которой я приносил на ГКП во время вахты. Сослуживцы нечаянно заглядывали в эти книги, поражаясь картинкам с распиленными головами и позвоночниками, черепами и вынутыми из них мозгами (тем более что у некоторых, как я подозревал, их не было вообще).

НЕЖДАННОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

В один из вечеров командир гидрографического судна «Херсонес» капитан 3 ранга Крылов доложил командиру отряда капитану 1 ранга Владимиру Степановичу Висовеню (по прозвищу Батя), что корабль после двух неудачных попыток готов сдать задачу К-1 (готовность корабля к выходу). И соответственно получить право на дополнительное денежное вознаграждение – так называемые морские.

Именно в это момент я был отловлен на трапе родного «Редуктора» при намерении убыть домой на основании законного схода и препровожден на «Херсонес». На мои цензурные и нецензурные попытки отбиться мне на таком же лексиконе объяснили, что Батя принял решение проверить «Херсонес». И, как принято на флоте, наказать невиновных и поощрить непричастных. Поэтому лучше не выпендриваться, а принять выход в море на чужом корабле как должное.

А для пущей весомости меня временно назначили дивизионным врачом (тот как раз был в отпуске). «А раз вы теперь дивизионный док, – сказали мне, – идите на «Херсонес», там врача в данный момент нет, так что разберитесь с готовностью медицинской службы к походу». И вот в темный осенний вечер корабль отдал чалки и закачался на волнах.

Небольшое отступление. У корабельного врача нет звания – оно не имеет значения. Он просто док. На кораблях, замечу, начмедов любят. Особенно с появлением у них авторитета, а точнее, опыта и знаний.

Начальство любит за то, что медика всегда можно послать с личным составом на зарядку (не отвлекать же командира боевой части). Или с тем же личным составом погнать на учение по живучести на какое-нибудь учебно-тренировочное судно. Ничего, что доктор вылезает из горящего отсека черный как негр или мокрый как мышь: ведь он должен следить за здоровьем личного состава. А можно вообще послать на три буквы…

Офицеры корабля любят дока за приготовленные в море настойки, наличие спирта и закуски (начальник продовольственной службы проверяется доктором). Но при этом штурман мог невзначай обидеть, исправляя прокладку доктора на карте. Мех мог отключить отопление в каюте – даже когда кораблик находился в северных широтах. Старпом мог заставить выучить весь командный состав по имени и отчеству, да и просто не спускать с корабля.

Но главное – у дока есть амбулатория, где можно все. Вот об этом и пойдет рассказ.

НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

Кроме меня на этот выход были согнаны такие же и.о. специалистов с других кораблей, попавшиеся на глаза командирам и, естественно, не имеющие своих кают. Все они притулились в амбулатории. После постановки задачи покурили, разошлись по своим проверяемым объектам. И через час снова сидели в амбулатории.

Собратья переживали за пропущенные походы в рестораны «Якорь», «Дружба», Дом офицеров и т.д. Я же думал о другом. О том, что во время постановки задачи командир отряда все реже и реже, не по обыкновению, прикуривал одну сигарету от другой. И дым в кают-компании уже не напоминал Везувий во время извержения.

В этот момент я был вызван к командиру корабля. Кэп изрек: «Все идет хорошо, основные положения Батя принял, но что-то он себя плохо чувствует, у него сильный кашель, нужно помочь. Он лежит в моей каюте, прими меры». Я предложить поставить банки, на что получил ответ: «Да».

Счастливый, я ворвался в амбулаторию с криком: «Ищем посуду под спирт!» И уже через три минуты передо мной стояли разные посудины – от полуторалитровой банки до 10-литрового ведра. В итоге я раскупорил мерный медицинский флакон с физраствором, вылив содержимое. Взволнованным массам, желающим лично присутствовать при разливе спирта, было отказано.

Бодрым шагом я поднялся к командиру и поставил на стол флакон. Если бы бутылка была от спиртного, мы бы пролетели. Командир лил спирт как будто вырывал себе сердце, потому что для Бати я потребовал медицинский спирт, а не «резиновый» (технический). Я пальцем показал отметку в 450 мл на флаконе, а все попытки уменьшить количество налитого пресекал фразой: «На Бате экономить грех, стыдно, если не хватит».

Крылов, получив информацию, что после банок пациент должен поспать три-четыре часа, тепло одеваться и не выходить на палубу, налил даже чуть больше запрашиваемого. Довольный как слон я спустился в амбулаторию – этот очаг нарушений заповедей строителя коммунизма и партийных норм.

Началась суета. Двое были отправлены на камбуз. Трое усажены за стол, им выдали вату и 20 мл спирта для протирки 30 стеклянных банок и последующей укладки их в ящик с дырками. Настоящий доктор знает, что для протирки как банок, так и всей радиотехнической аппаратуры требуется количество шила, сравнимое с одним глотком спирта. То есть делается глоток, а банкам и аппаратуре достается нежное дыхание воздушно-спиртовой смеси (и все работает, ей-богу!).

Вернулись с камбуза с закуской. Налили по маленькой, я тоже приложился, сказав: «Смотрите, не вздумайте без меня начать!» Все поклялись на материалах XXV съезда партии, я почти поверил, а зря. Громыхая банками, качаясь во все стороны от морской качки и выпитого на голодный желудок, я появился в каюте командира.

НЕУДАЧНАЯ ПРОЦЕДУРА

Командир отряда лежал на широкой кровати и даже не мог сдерживать кашель. Но острый от многолетних тренировок нос Бати сразу учуял неладное: «Пили?» На что последовал уже заготовленный ответ: «Никак нет, банки протирал».

Больному ничего не оставалась, как лечь на живот. На спине у Бати, человека восточного, волос было, мягко говоря, немало. Я быстро намазал спину и бока пациента вазелином. «Что может быть проще постановки банок», – подумал я.

Через несколько секунд стало ясно, что я глубоко ошибался. Эти неучи – штурманы, радиометристы и механики, – протирая банки, ставили их вниз дном, так что спирт стекал в центр банок. В итоге мои зажженные для вакуума банки прилипали хорошо. Но вытекающий спирт горел с волосами на спине командира отряда, создавая непередаваемый запах.

Однако легкое алкогольное опьянение лишило меня страха и чувства самосохранения. Поэтому я тупо хлопком ладони тушил возникающие очаги возгорания на спине командира отряда и продолжал устанавливать это минное поле.

Через пять минут туловище командира стало напоминать бронтозавра из «Парка Юрского периода». Я накрыл пациента одеялами, сказав, что надо потерпеть, так как «банки взялись хорошо» (медицинский термин). Спустился вниз – а в амбулатории уже открыты банки с тушенкой, идет пир горой, говорят исключительно о женщинах. Я, естественно, поддержал тему, не забывая догонять друзей по градусу.

В этот момент я совершил вторую и смертельную ошибку. Я забыл о времени снятия банок, а это 10 минут. Когда я очнулся, они уже стояли более 30 минут! Тут я мгновенно протрезвел. Сначала побежал, но, войдя в командирский коридор, понял, что если Батя увидит меня вбегающим – мне конец.

Поэтому не спеша, но, трясясь от страха, зашел в каюту. Капитан 1 ранга Висовень беспокойно крутился, а банки на его спине стучали как похоронные колокола. Похоже, пациент понимал, что что-то пошло не так, но не знал, что именно.

Как доктор могу сказать о пользе поставленных банок. Батя не кашлял, мокроту он, по-видимому, всю уже отплевал, дышал без хрипов. Кожу и остатки волос засосало в банки так, что свободного места в них не было. С большим трудом я вырывал банки из могучей спины командира. После освобождения она все равно напоминала то ли Альпы, то ли Пиренеи, то ли упомянутых доисторических гадов.

НЕИЗБЕЖНОЕ ФИАСКО

Пациент, снова укутанный одеялами, мгновенно уснул. Я же вернулся к себе. Время перевалило за полночь, народ где-то уже устроился на ночлег, так что и я упал в койку. Но недолго я видел сны (о предстоящем отпуске). Да и моим собутыльникам, а главное, командиру «Херсонеса» и старпому отдохнуть не удалось.

Колокола боевой тревоги подняли всех – спавших, дремавших на постах, пивших и трезвых. Они подняли бы и мертвых. Через пять секунд я уже бежал в кают-компанию, громыхая хирургическим инструментом и зажимами для навесного полога операционной лампы. Разложив инструменты, подготовив стерильные укладки с халатами и простынями и доложив, что медслужба находится в полной боевой готовности, вышел на правый борт. На мостике в свете прожектора стоял как монумент капитан 1 ранга Владимир Степанович Висовень. В форме. И курил папиросы.

А вокруг уже гремит: «Атака с левого борта!» Корабль меняет курс. И как апофеоз всего этого Батя бросает камбузный ящик в море и рычит: «Человек за бортом!»

И далее в том же духе. То ли Батя окончательно излечился, то ли был разъярен лечением… В общем, задачу он не принял. Вымпел «корабль в кампании» (его на флоте называют «длинный рубль») на гафеле не подняли. Морские экипажу задержали.

Неудивительно, что мое временное повышение по службе до и.о. дивизионного врача навсегда поссорило меня с командиром «Херсонеса». И моя нога больше не ступала на палубу этого корабля.

А с Владимиром Степановичем, кстати, мы дружим до сих пор.

 

https://nvo.ng.ru