-
Постов
910 -
Зарегистрирован
-
Посещение
Информация о Bolshoy
- День рождения 25.12.1967
Информация
-
Пол
Мужчина
-
Город
Н-Подрезково, Химки, Благовещенск
-
Интересы
Радиояхты, компьютеры.
Дополнительно
-
Служил
КЗакПО 17ОБСКР ПСКР 618 2375"Ж"
-
Ваше имя
Владимир
-
ДМБ
12-05-1990
-
Патриот форума
POGRANICHNIK.RU
Контакты
-
Страна
CCCP
-
Сайт
http://mm-sailing.ru
Посетители профиля
6 070 просмотров профиля
Достижения Bolshoy
Активист форума (6/20)
22
Репутация
-
С днём корабля, братишки! Вот вчера приснился почему-то. Радиорубка была холодной, наверное замёрз ночью :)
-
Ну, 20 это врядли наберётся...
-
Всем, кто соскучился по морзянке! ДКМ электронный. Запускаешь и балдеешь . Распаковать и запускать. Устанавливать не нужно. Папка с помощью прилагается. Удивительно, но на скорости 45 я принял 90% текста! И это спустя 33 года! Похоже это как на велосипеде кататься. Раз научился и это навсегда. adkm27.zip
-
Братцы, есть рамки? А то мои полиняли за 10 лет Особенно передняя.
-
Ошибка в первой ссылке. www нет и зона ru должна быть. http://www.almaz-kb.ru/upload/iblock/b66/b66539345ba745ca1d5606ca31f4f757.pdf
-
Bolshoy подписался на Морская библиотека
-
Автор: Мартьянов, Андрей Геннадьевич (Попсикл) О природе устоявшихся выражений The First Requirement for a warship is that it should float the right way up. British Admiralty, Naval War Manual 1948 Первейшим требованием к боевому кораблю должно являться то, что корабль должен ходить в вертикальном положении. Британское Адмиралтейство, Морской Боевой Устав, 1948 г. Я могу подтвердить, одно из немногого в своём весьма ограниченном жизненном опыте, что устоявшиеся выражения вроде “пи…ц подкрался незаметно” называются устоявшимися не зря. Данную ситуацию по канонам жанра стоило бы описывать сидя в английском кресле, попивая бурбон и заталкивая очередную порцию кавендиша в свою трубку. Не мешал бы для фона и хороший кабинет с огромными книжными полками и подвешенным на плечиках отутюженным кителем контр-адмирала. Увы, ни заинтересованных глаз молодых лейтенантов, внимающих каждому слову, ни, тем более, контр-адмиральской тужурки в природе не существует, по крайней мере для меня. Как нет давно и наносного морского эстетства—закончилось, вышло всё. Есть бурбон и трубка и есть ужасающее понимание природы пи….ца как форс мажорного обстоятельства, возникающего из ниоткуда а затем правящего бал твоей судьбы по сатанинским законам хаоса, в котором только и начинаешь осознавать себя щепкой, бегущей по волнам…. Я штормов много испытал всяких—были и молотобойные в Бискае и страшные горы воды у Тронхейма и резкие смены настроения природы в гирле Белого Моря, равно как и строем, шагающие под ураганный вой ветра, волны Средиземки. Было и избиение у Фиолента—в погоду, в которую нельзя стрелять—но мы всё равно стреляли…Но осень 1987 я не забуду никогда—я тогда стал другим, потому что мне не было смешно, совсем, и это не легковесное заявление. Системный Анализ и Теория Катастроф уже дают какие-то рудиментарные методы разбора и даже предсказания того, что надо избегать всеми силами, но что наша жизнь—игра. И не имеет значения сколько раз повторяться будут заезженные клише—проявления оных могут потрясти даже самого циничного прагматика… У ПСКРов проекта 205П есть одна странная технологическая деталь—они не стоят ровно на киле, в них заведён технологический крен в 2 градуса на правый борт. Невооружённый глаз это едва замечает. Именно по правому борту у 205го находится его катер Чирок со всей системой его спуска и подъёма—шлюпбалки, кильблоки, шпили и собственно сам Чирок—всё вместе свыше полутора тонн—оттого и технологический крен. И есть у 205го ещё одна технологическая черта, читаемая в формуляре корабля с придыханием и уважением—угол заката, то есть угол крена, с которого корабль уже не возвращается в вертикальное положение, а проще переворачивается—88 градусов. Это больше, чем феноменальная мореходность—это Ванька-встанька в его самом лучшем проявлении остойчивости и надёжности, которая и вывела эти небольшие корабли и в ревущий Тихий Океан и все моря от Балтики до Каспия, где огромная страна установила свои морские границы. Командир корабля принимает решения—только он и никто больше, и нет ничего более решительного, чем предугадав ситуацию, отрезав всю ненужность теории метацентрических высот и водонепроницаемых переборок и правил борьбы за живучесть, выдать команду на убегание от надвигающегося пандемониума природных стихий, хотя даже это тоже обговорено руководящими документами. И руководящий докУмент по нашему проекту так и гласил—до того, как не раздуется свыше 15 метров в секунду даже и не думать об укрытии. Хотя кто им следует—таким руководящим документам. Потому и затыкали нами в тот день Границу на самом дальнем участке у Гасан-Кули. Затыкали потому, что мы и были единственным, что болталось в море, как некий предмет в проруби, на ближней линии, обозначая присутствие боевой единицы, которая не могла быть боевой по определению—нас выгнали в море двоих: Валерку и меня. Так мы и делали только то, что или торчали на якоре на Тюркянском Рейде или дрейфовали южнее, приставая по УКВ ко всяким Астраханским сейнерам да буксирам с Нефтяных Камней, тащащих за собой длиннющие понтонные гирлянды. Резервная линия потому и называется резервной, что делать на ней в мирное время нечего, если только не зашлют в Красноводск, под видом передачи топлива для дивизиона, за арбузами. Нас было двое офицеров на весь корабль и у старого капитан-лейтенанта Валерки болел желудок—болел очень сильно, а третьего ранга он уже перехаживал второй год… Нас выгнали в ранний вечер с резервной линии, потому что на Гасан-Кулях что то случилось на шестьсот….ом и их надо было отзывать и отзывать срочно и мы пошли, повинуясь приказу, служебному долгу и желанием наконец то повесить Валерке Третьего Ранга. Нам и дали прогноз на двое суток—так себе, винегрет из умеренных ветров и умеренно противной болтанки. А у Валерки действительно болел желудок и болел сильно и видя его окончательно окислившееся лицо, ну ничего мне не оставалось как усесться в командирское кресло на ГКП ночью и воткнувши свой взгляд в экран РЛС и попивая невообразимую растворимую роскошь чёрного Бразильского “Пеле” и покуривая не менее дефицитный Лорд, начать пинать своего рулевого. Так и пошли, слегка раскачиваясь на Каспийской зыби—уютно, почти по-домашнему, наплевав на всё и вся и желая побыстрее добраться до “точки”, где согласно прогнозу, всё должно было быть вполне пристойно. Странный тот район моря, очень—подобно огурцу висит в правой части его, чуть к югу от Челекена остров с соответствующим названием—Огурчинский: 30 миль песков, постов ПВО, арбузов, растущих на натуральной бахче, гюрзы и ужи и на самом южном его окончании—маяк, высокий и далеко видимый с моря. А вот дальше, дальше, вниз и в сторону от Огурца—сто с лишним миль прямой как стрела пустынной береговой черты, втыкающейся в бок Ирану—ни одного мыса, или даже мысика, ни одной выпуклости, за исключением длиннющего пирса в Окареме, который выдаёт себя на локации в хорошую погоду аж миль с пятнадцати, как заусенец, торчащий из идеально ровной и лощёной кожи на ладошке ребёнка. Всё—нет там больше ничего в этом районе!!! Каракумы, отдельно разбросанные заставы, караваны верблюдов и…пылевые бури. Плоская как поднос земля и пятиметровая изобата, тянущаяся в десятке миль от побережья—муть одиночества и тоски и негде укрыться на 90 миль, а в штормах корабли полными ходами не ходят. С утра мы взяли воды в Окареме, пришвартовавшись вот к этому самому длиннющему пирсу, где-то посередине его трёхсотметровой длины и, успев посмотреть уже Орбитовские программы по телеку и, поспав, двинулись. Вот тогда-то первые признаки пи…ца и начали проявлять себя. Мы просто их не регистрировали сознательно, но уже чувствовали—кишками что ли? Интуиция или как там её ещё называют—повышенная чувствительность, граничащая с паранойей. Опять пришёл среднесрочный прогноз от Оперативного Дежурного, опять тоже самое—смесь непонятных умеренных ветров и никуда не уйти от этого. Поразило другое—Шестьсот…. пробился к нам на УКВ в ЗАСе—и это на такой то дистанции, слышимость была хорошей. Ну не должно было быть связи такой, загоризонтной, в УКВ, в ЗАСе—а она была, да ещё чёткая, с прекрасной слышимостью и без матюгов в радиорубку по «Каштану» с обещанием вахте там (в рубке) провести контрольное учение по раздвиганию филейных частей. Шестьсот… просили нас торопиться, очень (и что там у них тогда случилось—не помню даже—поотравились моряки что ли) но цифры те я помню до сих пор. Сдача Границы в движении, и нас молили идти быстрее. Мы и шли—под бортовыми машинами, под 15 узлами—мы не могли бросаться топливом, самим нужно было. И потом последний вопрос: как там у вас погода на Кулях. И ответ, странный и не вписывающийся в рамки того, что мы наблюдали—штиль, ребята, полнейший—зеркало, а не море. А у нас… а у нас Курс 190 скорость 15, и начинает задувать с порывами до 14-15 метров в секунду. Ветерок почти в борт, зыбь—в задницу и низкая облачность, рванная…….. и задницу корабля носит и водит в подбивающей под винты воде. — Ладно, мы снимаемся, пойдём на полных, сдача на ходу через час… — Погода, погода как там у вас….бля.. — Да зеркало у нас и солнышко светит, ну чё не понятно то? На тот момент нас разделяло миль 60 и через час на почти встречных курсах должно было остаться 20. Валерке стало хуже—началась рвота, не от качки—от качки морские волки не блюют. Лежал он в командирской койке, укрытый регланом и с обрезом у изголовья. Ему было плохо совсем. Мне тоже—но уже от одиночества. Моряки на боевых постах, и в коридорах—все с серьёзными лицами почему-то. Ребят, да что за фигня, что впервой что ли штормовать?? Да нет—уж сколько раз, и ничего, да и шторма нет как такового—так ерундистика, ещё скиснет скоро. А может чуют что-то, или случай массового психоза?? Нет, все как один напряжены. Старшины команд, мичмана, тоже попритихли. Ну что за чушь. Без команды раскрепились по-штормовому. Шестьсот…опять на связи—сдача-приёмка Границы. Принял, сдал, запись сделал… — Как погодка у вас там на переходе?? — Идём под тремя машинами, но что-то задувать начинает. — Ага, а у нас уже порывы до 15-17!!! — Да нет, на Кулях красотища была—курорт… Дверь на ГКП хлопает, спускается сигнальщик и слышно, как гудят леера. — Тащ старший лейтенант, ветер усилился до 15 с порывами до 20!! И море странное какое то… Да, море странное: здоровенная зыбь, метра в три, подбивает нас взад—но это дело обычное, а вот остальное. Чехол на носовой пушке, вцепившись люверсами в леера надувается как шарик и начинает трепыхаться. А вода вокруг кипит, сбрасывая пену с верхушек волн. Через минут сорок видно и шестьсот…на самом краю десятимильной шкалы РЛС—прут узлов 25 на контркурсе, но им и простительно, у них ЧП. Они опять, позже, выходят на связь… — Так, ребятки, у нас—жопа. Порывы до 25, море 5 баллов, выходим на бортовые, бьёт сильно очень… Так они уже далеко на Севере, а мы всё спускаемся на Юг—ещё час-полтора и мы—в точке, а точнее на границе. И тут это у-у-у-у, с повышением высоты звука, через приоткрытую дверь на мостик и первый вуш-ш-ш-ш, и гора брызг через правый борт. И на мгновение море перестаёт кипеть—застывает в своей тёмно-свинцовой угрозе, ровно настолько чтобы седеющий старшина команды успел только прошептать: «Это — пи…ц». И потом мы летим, куда то вниз, проваливаясь в тартарары, или ещё куда похуже, хватаясь на ГКП кто за что и только могучий, оглушающий Бум-мм (мы приводнились) и дрожь по всему корпусу корабля и опять этот Вущ—ш-ш, нас накрыло по самый мостик: — Тащ стартенант,—вахтенный сигнальщик очумело заглядывает на ГКП, весь мокрый и испуганный,—ветер 270 градусов, стабильно 27 с порывами до 30-32…. — Вниз!!! Бля, Сафутдинов, какого х.., вниз,—уже в «Каштан», срывающимся голосом—водонепроницаемые задраить, перемещения по кораблю ограничить, на верхнюю палубу НИКОМУ, бля слышите НИКОМУ…… — ГКП, радиорубка, нам с базы: срочно!!! — Что там ??!!! Читай… — Срочно, всем кораблям и судам, в Южной Части Каспийского Моря—укрытие немедленно, ураган… предупреждение…. Усиление ветра до 35…. — А какого х..я они молчали!!!!! Где они, бля, были…… Да впрочем, что этот бедный пацан ответить может. Нас валит на левый борт и бросает вниз…опять. Бууу-ммм, Дзынь-ба-бах—полетели тарелки в кают-компании… Бах!!! С пушечным выстрелом грохает дверь в каюту механика. Запись, сделать запись в журнале вахтенном—вон лежит он в штурманской выгородке на ГКП, на автопрокладчике. Прямо над автопрокладчиком, на самой выгородке, подвешен чёрный эбонитовый кренометр (ха-ха, а о дифферентах то и не подумали) и его стрелка носится как бешенная от 40 левого, до 40 правого борта. «В связи с погодными условиями: ветер-30, море-7 баллов, и размахе качки плюс-минус 40 ведение вахтенного журнала невозможно, следуем в укрытие…» Карандашные буквы выходят кривыми, по диагонали через две или три строчки… всё, записано, а вот теперь самое главное. Повернуть, совершить циркуляцию почти обратную, со 190 на 345 градусов. Ураган, если повернём, если сможем, будет нам в правый борт—зыбь идёт с Севера и нам идти 15-ю узлами шесть часов до заветного маяка на Огурце. Ору рулевому у «Самшита»—крепкий, толковый эстонец со странной фамилией Мёльдер: — Мёльдер!!! Аккуратненько, руль—право ТРИ градуса, аккуратненько, слышишь!!!! Мёльдер стоит, широко расставив ноги, упираясь левой ступнёй в основание командирского кресла, правая, захватывает стойку стола, на котором стоит «Орион», левая рука вцепилась в ручку на РЛС, правой—он аккуратно двигает чёрный штурвал вправо. Сбрасываем обороты с 1200 до 1000 бортовыми—начинаем поворачивать. Пять мучительных минут, с ударами в скулы и захлёстом воды—наконец картушка репитера на «Самшите», трясясь, словно от страха доползает до 345 градусов. — Михалыч, до 1200 на бортовые поднимай!!! Мёльдер, руль прямо!!! Да он и сам знает, что я ору то??? Стрелки тахометров лезут к 1200 оборотов и тут замечаю застывшие глаза Сафутдинова, сидящего на вахтенном диване на ГКП, которые не мигая смотрят куда-то по диагонали в иллюминаторы по левому борту. Оборачиваюсь и застываю сам. В сумерках, тёмно свинцовая стена воды идёт на нас, открывая перед своим гребнем пропасть—такую же тёмную и свинцовую. Сперва Вуш-ш-щ, потом Бум-м-м и мы валимся на правый борт, мигает свет, Сафутдинов (почему-то горизонтально на спине) закрывает лицо руками—в него летят грузики для карт, измерители, протрактор и журналы с автопрокладчика. Слышен визг машины левого борта—она молотит винтом воздух. И мы лежим, мучительно долго лежим на правом борту и не можем встать… Мама—роди меня обратно!!! 30 метров в секунду ветра и море—не дают нам встать… Секунд 30, а может и дольше, противный липкий страх и пересохшие губы, трясутся коленки, ба-бах — в кают-компании сносит телевизор…нет звук мягкий—упал на диваны… Мы не можем встать, мы лежим правым бортом на воде!!!! Я вижу Сафутдинова на вахтенном диване, сам почти вися в воздухе и схватившись за командирское кресло. БЧ-5 орёт по «Каштану»: —Вы бля там что, совсем ё..у дались??!!! У нас машины с фундаментов снесёт к еб…ям!!! Медленно, нехотя, начинается возврат в вертикальное положение и тут доходит: Чирок, катер и вся его система—это почти две тонны живой массы, которые сейчас и решают всё. Так и будет—езда на правом борту. Бум-м-м, Вуш-ш-ш!!!! Мы опять валимся на правый борт и опять мучительное ожидание и застывший ужас на лице Мёльдера и Сафутдинова. —Сафутдинов, вниз—как хочешь, ползком, на карачках—проверить командира, в дверь не стучать—так зай…вползёшь!!! Сафутдинов задом, как карась, сползает в проём трапа… Бум-м-м-м!!!! Вуш-ш-ш………с носовой пушки содрало чехол, бляяя. Гаснет экран РЛС, оставляя только кривую и жирную как слизняк зелёную отметку на экране—вода пробравшись по вентиляционным магистралям в продольный коридор, залила основной прибор РЛС… —Метристы, ГКП—вы у меня бляяя под трибунал пойдёте!!! Не пойдут, знаю, что не пойдут—с ветошью и ЗИПом они уже ползут в коридор, выбираясь со своего БП в приборном отсеке….Мы слепы и у меня осталась только стрельбовая РЛС МР-104…. В проёме трапа, на ГКП появляется голова Сафутдинова: —Тащстртенант, командиру плохо, рвёт с кровью, но говорит… Бум-м-м, Вуш-ш-ш и мы летим на правый борт и лежим, лежим мучительно долго—да снесло бы что ли бы бляяя весь этот «Чирок» к едрене фене в море…..Мучительно долго встаём на ровный киль и потом резко валимся на левый борт—падаем долго… ПЯТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ Мёльдера вырывает прям на ГКП. Его рвёт долго и мучительно, и он блюёт прямо под себя, провиснув, с руками по-прежнему на корпусе «Самшита», и рвоту разносит по ГКП—жутким запахом, забивающим всё желание сопротивляться… —Мёльдер, ты получишь ещё одного Отличника—можешь готовить форму в отпуск. Мы придём в базу—собирайся сразу к себе в Таллин… —Курсовой 10 Левого Борта вижу маяк!!!! —Да вижу, бляя, вижу, Сафутдинов… Сафутдинов орёт во всю мощь своих лёгких. Да вот он—Огурчинский маяк. —Расчёту МР-104 на боевой пост!!!! Мне нужна только дистанция—только дистанция до берегового уреза или до маяка—тоже пойдёт. А качка вроде как уменьшилась. Да точно, мы уже не валимся так. Эхолот отбивает уже глубины в десятках метров, и мы уже под защитой Огурца. Сафутдинов аккуратно высовывается на мостик, потом измеряет ветер—20 метров в секунду… —Сафутдинов, придём в базу—я тя, как бляя, в отпуск отправлю!!! Сафутдинов растирая влагу на лице рукавом своего грязноватого (весь в краске) реглана пытается улыбнуться. У него не получается, его начинает душить спазма и не спросившись он исчезает куда-то вниз. Минут через 40 мы становимся на якоря, на два, с отдачей 70 метров на обоих клюзах, при глубине в 12 метров. Ветер 17 с порывами до 20, море в районе 3-4 балла, якоря держат хорошо. Спускаюсь к Валерке в каюту—он лежит бледный на койке, обрез у изголовья полон блевотины, в тусклом освещении ночника видно кровавые размывы в ней. —Ты как, Валер?? —Пока живой, мы на Огурце?? —Да, я журнал не писал… —Да и хер с ним, я заполню… Меня вырывает, благо обрез рядом. Вот же блин…когда всё вроде закончилось. Валерка приподнимется на койке: —Ты бы шёл—поспал, я поднимусь скоро… Запах в помещениях корабля ужасен—запах масел, рвоты и чего-то ещё. Радиометристы колдуют в продольном коридоре у РЛС—а, магнетрон гакнулся—но это ничего, двадцать минут и всё путём. Расчёту МР-104—благодарность, БЧ-5—спасибо вам просто за всё. Радиометристы—насчёт трибунала, команду не числить. Я вползаю в каюту и пытаюсь открыть полусферическую шамбошку вентиляции—меня обдаёт потоком прохладной морской воды из неё. И меня прошибает: “Да это Пи…ец какой-то” На следующее утро нам дали команду домой. Шестьсот…решил штормовать, идя до базы. Ночью, в 7-ми бальный шторм у них произошла самоотдача правого якоря, который провиснув на уровне ватерлинии лапами понаделал пробоин в правой скуле, затопив форпик и хрен там знает чего ещё. У них повело корпус—до самого Наргена они боролись за живучесть. Придя домой через три дня, я очень долго и впервые, присев на корточки обнимал дочь, нюхая её волосы, пахнущие ромашковым мылом. Жена, посмотрев на меня с удивлением спросила: —Да что это с тобой такое случилось?? —Пи..дец, родная….. ПС. Размах качки, задокументированный в этом реальном эпизоде, достигал 67 градусов обоих бортов. Я никогда больше не смотрел на Проект 205П как на просто корабль. В 1991 году, мой друг (чуть постарше меня—на 4 года) штормовал у Курил на своём заглохшем 70 Лет ВЧК-КГБ ПСКР пр. 1135.1, где он был командиром. Порывы ветра достигали 40-45 метров в секунду……вспоминать это он не любил. Автор: Мартьянов, Андрей Геннадьевич (Попсикл) Ограничительные пальцы Ну вот не люблю я эти ограничительные пальцы, не люблю и всё! У меня от них язва желудка и сам язвой становлюсь, так и сказал на ВВК: «Пальцы ограничительные?» - да и не сказал даже, а почти жалобно проныл. Железо меня кончило как водоплавающего. Мало того что, когда штормит, тебя качает и от этого жрать хочется постоянно, так ведь уже и терпеть ну никакой возможности нет, поскольку у меня с корабельной артиллерией ну прямо-таки полное рассогласование и она всё меня угрохать норовит. Нет, у меня-то лично проблем никаких с ней, я её, можно сказать, даже очень люблю и знаю, и стрелять люблю, но вот почему-то у других явно заговор с ней и заговор этот против меня.... Вообще то АК-230 пушка хорошая, автоматицкая, две их, да ещё в придачу МР-104 «Рысь». «Рысь» - она тоже хорошая, и педаль у неё приятная: нажимаешь так и ба-бах!!! Здорово это всё, но каплея-то мне получать вот-вот, а могу и не дожить, и всё эти пальцы чёртовы, ограничительные. Ограничивают эти пальцы, по-простому, вращение башен, когда им вращаться не надо, то есть когда они не стреляют, а это 99,9 процента времени, и вот в это время эти башни и стоят аккурат по диаметральной плоскости корабля и придают ему таким образом тот самый грозный картинный вид и впечатление, известное ещё с произведений Дейнеки, типа матросов, зачищающих Севастополь. А есть такая противная курсовая задача, «С» называется, «Соединение» значит. Если К-1 и 2 — это просто дурдом, то «С» это дурдом с пристрастием, так как штабисты-то не свои, а уже с округа, и плевали они на твой бравый вид и успехи в БП и ПП, им стратехию и оперативное искуйство подавай. А вот кино то помните, «Down Periscopе» и Роба Шнайдера, помощника в нём? Вот это наш комбриг такой и был, а и станешь таким, ежели пять стаканов с четырьмя ложками растворимого кофе каждый и пятью ложками (опять-таки в каждом) чистокровного рафинада с утра до обеда выпивать. Уровень тестостерона у него на кафедре «Зашиты от оружия массового поражения» изучать надо, а оружием массового поражения он и был. Есть такая стрельба артиллерийская в этой самой задаче «С», когда выбегает всё соединение в полигон и красиво в строю кильватера лупит из этих самых АК-230 по щиту, который дрейфует одиноко в некотором удалении. В принципе, ничего сложного, на первый взгляд. Но это только на первый - в реальности всё должно быть скоординировано до секунды, и для этого обстановка обыгрывается раз десять в штабе. Ну вот, обыграли мы её раз десять, обговорили связь и даже решили всё, как полагается, отыграть флагами, это значит, чтобы опыт Цусимы учесть. А шло нас на это дело аж целых пять кораблей, и оказался я на флагмане, вернее, на нём-то я и был изначально. Просто указующий перст комбрига упёрся в моего кэпа и приговор был вынесен. Ну, флагман, так флагман, рысцой на корабль - инструкции выдавать. Комбриг раскидал штабистов по кораблям, меня от МР-а убрали, мичманка он своего взял с собой стрелять. Вышли, идём, погода хорошая, мы все на мостике нашем кучкуемся, и Комбриг даже с нашим соколом Васей заигрывает. Васю нашли с поломанным крылом, крыло починили, так он и прижился у нас (естественно, на верёвочке, для его же собственного блага) и жил на мостике, а какашки его за ним команда связи и наблюдения убирала. Комбриг позже пересел на командирское кресло по левому крылу мостика, и очень так уверенно тангенту (а по-простому - обычную трубку) УКВ к себе в ухо - раз - и понеслась над морскими просторами в дуплексном ЗАС-е манна в виде его указаний. И строй, значитца, держите и не выкатывайтесь, и ваще, флагами репетуйте, и так к моменту прихода в полигон он так всех достал, что всё настроение стрелять улетучилось. Пришли в полигон, на РЛС щит уже видать, ложимся на боевой курс и под 24 узлами начинаем исполнять. Атмосферка у нас, будем так говорить, к тому моменту сложилась не совсем спокойная, так как при мне на мостике Комбриг два стакана с кофеином и полпачки «Ту» уже прикончил. А человеком возбуждённым он по жизни и так был, а тут ещё и боевыми решили стрелять зачем-то. Подняли сетки, включили МР-ы - красота!!! Всё гудит, всё вращается, флаги у всех до места, динамика и эстетика, одним словом. А решили мы всей этой нашей армаде дать позывной «Звезда», вот Комбриг-то тут и начал «Звезда» то, «Звезда» это, МР-ы на сопровождение, и тут-то он это словечко и произнёс. Грит: —««Звезда», особое внимание на отдачу ограничительных пальцев - включить башенные агрегаты!!» Включили. У всех башенки так аккуратненько - раз, и на правый борт, и отработали, и стволы по направлению на щит стоят так и подёргиваются, поелику начали заряжание делать. Несёмся под 24 узлами, буруны форштевнями создаём и «Наш» у всех висит до половины уже, так как РЛС-ы данные стрельбы уже выработали, и команда включить цепь стрельбы прошла, нам до входа в сектор оставалось секунд тридцать. А сзади нас шёл в кильватере, кабельтовых в 3-х, другой наш пароход и, видимо, настолько счастливы они были на нём отсутствием комбрига, что забыли отдать ограничительные пальцы на носовой АУ. То есть из всех 10 АУ в тот момент на акватории полигона 9 вели щит, а вот десятая аккурат нам, флагману, на мостик смотрела и дёргалась, так как башенные агрегаты пытались её развернуть на правый борт, а не могли, пальцы ограничительные не давали!!!! А ведь доложили, сволочи, что всё отработало нормально... Ах наивный Стив Мартин из «Самолётом, поездом, машиной», пытающийся на издохе своего очумелого от ужаса организма проорать Джону Кенди, что что-то не так, когда ты по встречной полосе едешь. Станиславский бы воскликнул: «Не верю!!!» Нам бы в этот момент поверил бы и Станиславский, а может быть, даже и Немирович-Данченко. Возможно, всё дело было в выпитом кофе и возбуждении Комбрига. Ну, представилось стареющему капразу, что он шёл в бой, возможно, свой последний и вёл за собой героическую эскадру и в этом трансе, привстав в кресле, громко и воодушевлённо проорал в трубку: ««Звезда»!! «Наш» долой!! Огонь!?». Кроме него, приставшего в кресле и обращавшему свой взор поверх нас, в направлении щита, с лицом, обдуваемым ветром и тангентой, зажатой в левой руке, в стремительном порыве его стареющего тела, на мостике не было никого, кто бы не пытался звуками, гримасами и даже прыжками избежать неизбежного. А, говорите, жисть перед глазами проносится? Не проносится, а вот ограничительные пальцы представляются, вместе с потоком мыслей о возможном некрологе в местной газете, и ладно бы хоть в борьбе с басмачами-то погибли.... Он понял, что что-то не то, когда увидел меха, рухающего от своего «Ориона» на палубу и услыхал мои вопли, прорывающиеся через звуковую какофонию корабля, исполняющего артиллерийскую стрельбу. Он обернулся, и тут они выстрелили.... Звука не было, была только серебристо-фиолетовая вспышка. Жисть не проносится, это точно, а вот время останавливается - на себе испытал - и 40 штук (по 20 на ствол), которые на тебя летят, тоже видно. А потом по носу уже вдали - фонтаны в оранжевом дыму - не попали… А потом он выдрал тангенту с потрохами из распредкоробки и, бегая по мостику, орал в оглохшую трубку: «Дробь!!! Прекратить стрельбу!!!» и толчок от сброса оборотов машин, и они, катящиеся вправо, поняли уже гады, из строя и следующий за ними тоже, но уже влево со сбросом оборотов. Он закончил не так как начал, с глазами, выходящими из орбит, после 10 минут исступлённого крика на мостике и маханием рук, и обещаниями всех попересажать и отдать под трибунал (а мы-то причём были?), он повернулся к Васе, мирно и невозмутимо сидевшему на ограждении визирной колонки и поглядывавшему на весь этот цирк своим умным соколиным глазом. -А Вы что здесь делаете, я вас спрашиваю!!!??? - проорал он в Васин глаз. Вася продолжал невозмутимо сидеть, игнорируя комбрига, и это спасло нас и от трибунала, и от отсидки, и от других организационных выводов. Комбриг обмяк и, обведя ждущий мостик своим уже вменяемым взглядом, пробормотал: «Дробь. Не наблюдать. Корабли в дрейф, командиров на борт.» И спустился в кают-компанию пить кофе, четыре ложки кофе и пять ложек сахару. Говорил позже он спокойно и по приходу в базу так же спокойно на КП сказал Оперативному: «Бригаде - Организационный период, сход всем задробить.» Через неделю приехал Округ, и мы отстрелялись на отлично... практическими и задачу сдали хорошо. Через месяц Комбрига стукнул инфаркт - первый, а меня язва желудка, тоже первая. Вот тогда-то я точно узнал, что она, язва, от нервов... вернее, от ограничительных пальцев, а они мне всё - диета, диета... тоже мне, врачи! Автор: Мартьянов, Андрей Геннадьевич (Попсикл) Дифференциал При Аустерлице Николенька Ростов в самом начале битвы, испытал "весёлое" чувство, глядя на залитое солнцем поле боя и разоравшееся в небе над ним ядро. Великий русский и мировой классик оттолкнулся от чувства, когда уже в послесловии к возможно самой великой книге, когда-либо написанной человечеством, вдруг ушёл в математику жизни и вывел понятие дифференциала истории. Хотя для математических пуритан такой подход мог бы вполне сойти и за историческое интегрирование - почти по Риману - предел суммы бесконечно малых величин с их чувствами, переживаниями и взлётами с падениями. А мы и были бесконечно малой величиной, маленький зубчик в механическом дифференциале истории, которая никогда не кажется значимой при беглом взгляде изнутри и когда не понимаешь той дьявольской бездушной силы механизма для перемалывания... людей и судеб и тех мгновенных, почти поляроидных, снимков жизни, которые только и остаются нам — смешные невещественные доказательства того, что мы были людьми... У нас было три М-504-ых машины, дизеля, но дизеля с умыслом — на торце каждого из них стояла турбинка, этакое создание, нелюбимое командирами БЧ-5, которое при оборотах свыше тысячи в минуту начинало создавать звук до боли напоминающий звук... турбины. Ну что с них взять-то было — турбины и есть, и корабли наши пели, почти так же пронзительно, как и "поющие фрегаты", газотурбинники 61 проекта. Это была весёлая песня, она пелась во весь голос на ходах, которыми нормальные корабли редко ходят. Но мы-то были ненормальными, равно как и руководящие документы, предписывающие прожиг этих всех трёх машин каждые четыре часа — всех вместе, на полную (ну или почти) катушку, на всю их возможную мощь в 15000 лошадиных сил и максимальные обороты — какая мелкая деталь в серой тягучей патрульной жизни, тянущейся со скоростью в 12 узлов до того момента, как наступало время петь песню.... Мы заболтались на зимних штормах, почти 4 недели мордотыка и сухой картошки с колбасным фаршем, запиваемых самодельным квасом, стоящим в огромной бутыли под мичманским столом в кают-компании. Нас морозят специально, так как знают, что после этого у нас завод — долгожданный средний ремонт и стол в кают-компании завален ремонтными ведомостями и Генка, командир БЧ-5, вместе со старшиной команды носятся с блокнотами по кораблю, вынюхивая и вычисляя места будущих сварок, стяжек и клёпок — лезут в коффердамы и под пайолы и даже под диваны в кают-компании, а потом час уродуются с матросами в ахтерпике, фонарями и грязной ветошью пытаясь вскрыть механические тайны корабельных внутренностей, а потом, грязные и уставшие, рухают в кресла и долго ругаются о чём то своём механическом... Тепло и безветренно — впервые за почти месяц, и с каждым часом безделье и безмолвие охватывает корабль, одиноко высящийся на уже почти безупречном в своём спокойствии зеркале моря и все в полудрёме, ждут только одного —надрывного шума вентилятора КВ станции — мы уже хотим домой.... Сперва слышен щелчок реле, а потом нарастающий шум, и мы затаиваем дыхание, а затем в двери появляется связист с красным журналом сообщений: — Нам добро домой, сдача границы в движении!! Прогноз — штиль, везде!! Пять минут мы сидим тихо и улыбаемся друг другу в предвкушении, затем выпинываем штурмана на ГКП, а Генка считает, неслышно перебирая губами, с ручкой в руках топливо. Полдень — у нас почти пять часов светового дня и почти половина топлива, и мы можем сделать ЭТО. Не потому, что дан сигнал "Гром" и нам надо перехватывать кого-то на полных ходах или уходить от шквального ветра и ревущего взбешённого моря, но потому что мы идём домой и потому что корпус ещё силён, и потому что нам будут менять машины и трель тревоги заливает спящий корабль, а потом ритмические глухие толчки на клюзе от звеньев якорь-цепи, выбираемой в спешке с криками и боцманскими матюгами на баке, и вибрирующий звук лебёдки, и заводящийся как сирена вентилятор РЛС и какие-то щелчки в щитах, и сухой трещащий звук принтера космической навигации, и потом приятный мягкий бум-м-м от обтекателя опускаемой гидроакустической станции, вставшей на место в своём кожухе. Мы смотрим на Генку и тот с почти дьявольской улыбкой толкает три рычажка «Ориона» вперёд — теперь только вперёд... Командирское решение писать легко — смена в движении и всё световое время на полных ходах — нам идти почти четыреста миль до дома и первую половину мы будем не идти, мы будем лететь и машины как чувствуют, что это их последний концерт и заводят свою песню, начиная с хриплого баса низких октав, с каждым движением рычагов и Генкиным рыком по «Каштану», переходя в высокий ровный фальцет. Штиль такой, что не верится, что идёшь по воде, но мы идём и с каждым переходом на новый режим мы чувствуем задирание носа, проседая всё глубже и глубже кормой, мы проскакиваем полный три по 1500 оборотов — это 25 узлов и стрелки всех трёх тахометров начинают медленно ползти к 1700, потом к 1850 и это уже серьёзно, это 34 узла... Сидеть на ГКП невозможно от этой залитой солнцем седой зеркальной красоты, и мы выходим на мостик. Штиль!! Но мы-то под 34 узлами и на мостике ураган и флаг с вымпелом даже не трепещут — они вибрируют от воздушного потока. Солнце стоит высоко, освещая безупречную гладь моря, от которого тянет на литературные клише и внутренние монологи. Цунами, взбитое винтами, бьёт на высоту 5 метров из-под транца, которого и нет уже почти — мы присели кормой страшно, но не смотреть на эту Ниагару, бьющую по дуге вверх, нет никакой возможности и я начинаю глупо улыбаться, потому что Васька, наш сокол, чуя своим хищным нутром, что мы уже летим, расправил крылья навстречу искусственному ветру. Звук оглушающе — высокий и пронзительный и в нём угадывается и вой турбин, и неповторимый стальной визг бешено вращающихся валов. Машины нам дают сегодня свой последний концерт и на мостике воцаряется странное состояние, мы зависаем между созерцанием и восторгом и у всех на лицах отвлечённые, почти глупые улыбки. Генка, мех, это у него сейчас в башке бегают цифры оборотов, тонн топлива, давления масел и температур, хотя...и у него тоже, чуда механического, что-то с глазами — заволокло и явно звучит, пробиваясь сквозь вой турбин в душе или «Ода к радости» Бетховена или, на крайний случай, «Полёт шмеля» Римского-Корсакова, потому что летим — в солнце и седую гладь гигантского моря и где-то там, посредине седой бесконечности воды, мы все пробиваем пелену обыденного и уходим в другой блистающий мир, где мы одни и где мы можем сказать друг другу, что мы умеем летать, и никто не рассмеётся в ответ.... Где мы честно, глядя друг другу в глаза, можем сказать, что мы были счастливы и лучше, пускай даже и на бесконечно малую величину, что и было частью дифференциала истории и Вселенной....
-
Автор: Мартьянов, Андрей Геннадьевич (Попсикл) Зарисовки в пути...... (Щит Родины) Рок-н-ролл (некоторые имена и обстоятельства изменены) Вы не ходили на Усиленную Охрану Госграницы втроём? Да Вы что!! Да не может быть!! А когда по штату положено пять офицеров, плюс один штабист и пять мичманов!!! Ну это совсем нереально, давайте будем реалистами, давайте смотреть жизни в лицо и не щуриться от ветра, выдавливая из глаз слезинки, не от грусти, а от раздражения слизистой. Вот Вас трое и идёт!! Трое и ни-ни, а мех? Ну хотя бы мех, ну пожалуйста, плииизз. А вот он, опытный старшина команды, целый старший мичман с допуском. Допуском к чему?!!! К двум ДГ и трём М 504 машинам и ко всем забортным отверстиям!!! Не издевайтесь, ну не надо, ну мы же вас просим…Мы стоим: один старый каплей, а другой старый старлей и молим Начштаба войти в положение, но он не входит. Он даже и не желает входить, он только что с академии, он гад, созерцатель-академик, оторвавшийся от жизни и наслаждающийся своим царским статусом—он ИО пока комбриг в госпитале. 7 Ноября и чтоб у них сволочей там на 65-ом всё попереотсохло. Мы представляем их гадов бурное торжество там на борту сейчас, их ехидные сладострастные улыбки в предвкушении праздников дома с семьями, а потом док. А что, сальник среднего вала—это вам не шутка и под пайолами у них уже плещется, и они уже 15 узловым под бортовыми идут домой. Мы переглядываемся с Валеркой, мы уже всё поняли, мы уже всё знаем, и мы уходим в ночь, бросая жён и детей и кляня судьбу. Сдача границы на переходе, и мы идём на Астару. Каспий не зря седым зовут. Больше Балтики или Чёрного почти на треть и шторма. Под Ленкоранью 10-ти метровые волны обычное дело, когда задувает проклятый Каспийский Норд, вдувая всю удаль калмыцких степей в огромную ванну, которая седеет и наотмашь бьёт по лицу, по скулам корабля… Мы уходим в ночь уже с вечерним трёхдневным прогнозом на руках: сегодня уже плохо, обещают до 18 метров в секунду с усилением до 25. Ну что поделаешь, Каспийская Осень а Баку в переводе с Азербайджанского—Город Ветров. Мы идём под 12 узлами, нам идти 12 часов так. Валерка заперся у себя в каюте, я, согнувшись в командирском кресле на тёмном ГКП смотрю в экран «Рангоута». И только ОН сидит в кают-компании и читает книгу—Киса, наш Замполит. Он пыхтит недовольно, потому что ему подселили мичмана, пускай даже старшего, в каюту и ему пришлось убирать свалку своих конспектов и отчётов с койки командира БЧ-5. Киса безобиден и наивен—он уже три года не может сдать на несение ходовой вахты, он может быть вахтенным офицером только на якоре. Нас трое? Не шутите—мы остались вдвоём и это нам считать ночные галсы на патрулировании, пытаясь днём урвать часы сна, чтобы опять ночью рухать в кресло у «Рангоута». Но экипаж молодцы, как чувствуют, сосредоточены и даже радисты не трепятся в открытом по УКВ, нет обычной перебранки с береговыми постами а ШРД бы Ты в ПЗД или НХ, я только слышу деловой говор через динамик на ГКП. Остров? Да, Остров—это мы, Гараж, это берег, а на экране РЛС пусто, за исключением ярких жирных точек буровых оснований и справа жирная зелёная полоса берега. Нам грустно, нам больно, а Киса уже пишет план ППР на усиленную, вот же чтоб тебя… В движении, без объявления тревоги, я принимаю Границу у 65-го и уже в ЗАСе их командир извиняющимся тоном желает удачи и хорошей погоды. Я вижу их на РЛС на 10 мильной шкале, спешащих во всю оставшуюся мощь своих машин домой. Сигнальщик заглядывает на ГКП с мостика, и я слышу гул лееров, а это уже знак—задувает и задувает по серьёзному и нас уже начинает валять. Через час ещё раздувается совсем и начинается мордотык. Но есть, есть один маленький секрет у меня и этот секрет устанавливается на Прибор Торпедной Стрельбы «Ленинград» рядом с «Рейдом»—УКВ станцией. Секрет этот - маленький автомобильный Панасоник с двумя колоночками. Мы имеем право, моральное, человеческое, какое угодно—мы выброшены в лицо стихии и это наша ночь… Та-та-та, эти три аккорда на ГКП и рулевой у «Самшита» начинает притопывать, качая в такт головой. Пропади оно всё пропадом сегодня, гори оно с Пёрпловским Дымом над Водой—я был дома один день после двадцати в море и опять обратно, на сколько? Мы идём в штормовом море в три ночи под музыку Дип Пёрпл, под Лед Зеппелин и под Свитовский Into The Night. Мы идём под рок-н-ролл в таком же рок-н-ролльном море. Валерка не спит—не может, тоже поднимается на ГКП и усевшись на меховское кресло перед «Орионом», начинает качать головой в такт музыке. И на минуту, на мгновенье, тёплый и тёмный ГКП, освещаемый только зелёным экраном «Рангоута» и индикатором «Самшита» и орионовскими лампочками, превращается в волшебное место под звуки Лестницы в Небо и нам совсем не хочется спать—мы одни в этом море темноты и звука гитары Джимми Пейджа, маленького волшебства сливающим, звук, световое мигание индикаторов и качку в одно странное, нереальное ощущение и от этого ощущения опять хочется жить. Киса как киса, неслышно, поднимается на ГКП и почуяв атмосферу, тихо присаживается на вахтенный диван и сидит закинув голову, слушая музыку… мы люди, слышите, мы человеки!!! Мы живые и под 20 метров в секунду и ревущее море, оторванные от дома мы ими остаёмся, и мы идём охранять границу, идём под рок-н-ролл! Если интересно, есть и другие новеллы от этого автора.
-
Оказывается и такие были! В Архангельске служили. Проект переделан из торпедолова.
-
С.Двина, Чижовский рейд, 1978.JPG
Bolshoy прокомментировал Корабел изображение в галерее в Архангельский дивизион ПСКР
-
КФ-сторожевик, 1974г.
Bolshoy прокомментировал MORSKOI изображение в галерее в 17 ОБСКР - Баку - Астрахань
В 88-м году нас замполит на экскурсию водил на один из них. Народу там тьма проживала. Были в кормовом кубрике - это как пол стадиона нам тогда показалось. И они ещё оба стояли у стенки в ККФ. А по википедии их аж в 77-м списали. Я самолично видел как они котлы запускали - дыму было "Кузнецов" отдыхает. Потом через год появился более новый изящный сторожевик.