To Sergei:В теме "КСАПО-Кто помнит Очкур В. Афган. 84г. Керкин. ДШМГ" вспомнили про засаду в Куфабском ущелье, в которую попала группа из Керкинского ДШ. Ты как раз в это время на Куфабе был, можешь чего-нибудь добавить? Вот рассказ Томило из книги: Афганистан болит в моей душе…: Воспоминания, дневники советских воинов, выполнявших интернациональный долг в Афганистане / Лит. запись П. Ткаченко; Предисл. Ю. Теплова. – М.: Мол. гвардия, 1999. 254 с.
ПИШИ ТОЛЬКО ПРАВДУ...
ТОМИЛО Анатолий Иванович, рядовой запаса. В Афганистане — с сентября 1983-го по февраль 1985 года в должности пулеметчика десантно-штурмовой группы (Керкинской ДШМГ, прим. Ред.).
Вспоминать об Афганистане я начал уже после службы. Не вспоминать, не писать об этом не могу. Еще там, в горах, пообещал своему другу Василию Хомко (Хамко, прим. ред.) из Черкасской области написать правду о нашей нелегкой службе, о войне. Вася погиб, а мне не дают покоя его слова: «Напиши, Толя, так, чтоб никто не сомневался в ребятах из Афгана. Пиши только правду».
Вот и стал вспоминать. Пока об отдельных боевых операциях, а в будущем надеюсь написать книгу, даже если потрачу на это всю жизнь…
ЛОВУШКА
И все же Хасан нас встретил. Дорогой ценой заплатили ребята из третьей боевой группы за эту встречу. Мы в это время вели «блуждающий» бой с духами на перевале. Они не атаковали, а усиленно обстреливали наши позиции. Стреляли отовсюду, а мы отвечали. Но это были цветочки, ягодки были внизу, когда группа залетела в засаду. Не всех ребят я еще знал, многие из них пошли на операцию впервые. Первый и последний раз. Саша Тимофеев по прозвищу Тимоха рассказывал потом мне: «Наша группа четвертый день бродила, точнее, преследовала банду Хасана. По Куфабскому ущелью прошли больше ста километров, и все коту под хвост. Приходили в кишлаки, когда след банды уже остывал. Последнюю ночь провели в заброшенном кишлаке. Спали — не спали, словом, перемучились ночь. Утром собрали что у кого осталось съедобного. У кого банка риса нашлась, у кого — гречки или гороха. Сделали такой винегрет, разогрели на костре. Родниковой водой запили и — вперед.
Что-то не по себе было в этот день. А он был, как назло, хороший, хотя и солнечный. Горы зеленели, а вершины сияли. Так было тихо, что если бы не пулемет да десантный ранец, коробки с патронами, то можно было представить себя в турпоходе.
Настроение у ребят было не очень. Который день лазили по горам, а толку... Только ноги натерли сапогами. Первый номер танкового гранатомета Вова Очкур просто ругался матом.
— Ефрейтор Очкур, прекратите,— грозно говорил замполит Радчук.
— А я чего. Я ничего. Дутая эта затея. Ходим, ходим. Чей-то палец водит по карте, а мы топай. Доходимся...
Кого-кого, а Вовку мы знали хорошо. Хулиган первый, но и друг хороший. Парень честный, добрый. В бою на него можно положиться, а вот в часы отдыха... Не мог Очкур на базе жить без приключений. Ходит, мучается, что бы сотворить такое.
Где-то около девяти часов двинулись дальше. Впереди — дозор, по бокам — тоже. Топали молча. Слышно было только тяжелое дыхание, да изредка брякнет оружие. Через два часа сделали привал. Помню, Володя Очкур бросился вспоминать, как он влюблялся на гражданке. Может, и правду говорил, а может, и врал. Но смешно. Покурили, посмеялись, снова замолчали. Тыловой дозор обнаружил какого-то старика в драном халате. Майор и переводчик Зарипов долго беседовали с ним в сторонке. Потом командир подошел к нам: «Подъем. Становись. Слушай меня».
Как неохота отрываться от теплых камней, брать в руки надоевший пулемет.
— Дело такое: дехканин говорит,
что впереди Хасан устроил засаду. Двести духов где-то засели и ждут нас. В прошлом году они здесь тоже устроили ловушку. Тогда наших много полегло. Сейчас посовещаемся с командованием. А вам быстро занять круговую оборону и — максимум внимания.
Через несколько минут мы уже лежали на изготовку за валунами. Да, конечно, двести штыков — сила, а у нас меньше даже с афганскими солдатами. Да и какой с сарбозов* толк?.. Одна обуза. Вот хадовцы помогут. А сарбозы... ведь среди них есть и бывшие духи.
*Сарбозы — афганские солдаты.
Майор просил у командования остановить рейд и подтянуть подкрепление. Но там не прислушались. Вперед и только вперед, а на помощь борта привезут группу прикрытия.
«Мы же не самоубийцы!» — кричал в радиостанцию майор. А сверху отвечали: «Выполняйте приказ». Делать нечего. Надо выполнять... После короткого совещания наших и афганских командиров поход продолжили. Шли осторожно. Часто останавливались, осматривались, прислушивались. Вроде все спокойно.
Все было тихо до 12 часов 46 минут. Я как раз посмотрел на часы. Тогда все и началось.
Спас нас Сергей Куртин (Хуртин, прим. ред.). Он первым заметил снайпера. Удачное место выбрал для засады Хасан. Представьте себе открытое место, до реки метров сто. По обеим сторонам склоны гор с густыми зарослями. Там можно не двести, а тысячу человек спрятать. Проход — по узкой тропинке. Здесь и прятались снайперы и один пулеметчик. Они и должны были отсечь наш отход. План у них был простой: мы заходим туда, отрезают нас и щелкают, как цыплят. Но мы туда не дошли.
Сергей увидел снайпера, выстрелил по нему, и тот упал с простреленной головой. Стрельба мгновенно поднялась сумасшедшая. Я за какой-то камень спрятался. Командир что-то кричит, но в грохоте слышно только: «...отходить! стрелять!» Куда? Лежим, стреляем короткими очередями вверх по деревьям. Ищу глазами второй номер расчета пулемета. У него запасные коробки с лентами. Он молодой, впервые в бою, испугался, бросил коробки и мотается, словно теленок, впервые увидевший белый свет. Шарахается из стороны в сторону. Кричу:
— Ложись, дурак! Ложись! — А пули только звякают над головой. Подползаю к Сергею, толкаю его ногой. Тот лежит, мертвой хваткой вцепился в автомат, позеленел, слова не вымолвит. — Лежи здесь,— говорю. Складываю ему из камней небольшой бруствер и за него укладываю своего салагу. — Сиди и не двигайся.— Тот кивает головой и смотрит на меня сумасшедшими глазами.
А сам ползу, вжимаясь в землю, к коробкам. Но снайпер не пускает. Только протянул руку, перед рукой — фонтанчики пыли от пуль. Не понимаю, почему предупреждает, а не бьет по мне...
Бой затягивался и складывался не в нашу пользу. Выстрелом в голову убило Сергея Орлова, ранило в руку командира отделения. Положение усугублялось тем, что сарбозы самолично вышли из боя, попрятавшись в укрытия. Среди них так и не появилось ни одного раненого. Только хадовец Шурало стрелял из автомата, пока ему пулей не выбили глаз.
И все-таки я перехитрил снайпера. Притупил его бдительность, сделав ложное движение в сторону. Потом рывком прыгнул, схватил коробки и перекатился в сторону. Грохнул выстрел. Пуля звякнула сзади. Теперь снайпер стал охотиться за мной. Это я чувствовал кожей. Казалось, что вот-вот поймает в прицел, и тогда — молись...
Пули ложились все ближе и ближе. На одном месте оставаться было страшно, нужно двигаться, стрелять.
И вдруг похолодело внутри. Поймал, гад. И точно — пуля угодила в приклад пулемета. Щепки брызнули в лицо...
Сколько пролежал без сознания, не знаю. Очнулся от запаха крови. Ладонь была прострелена насквозь. «Тимоха», — слышу, кто-то зовет. Смотрю — командир.
— Ранен?
— Да чуть-чуть.
— Ползи потихоньку к реке. Мы прикроем.
— Вы что, товарищ майор. Не могу. Пусть ребята. Я прикрою пулеметом.
— А, будем вместе,— махнул рукой майор.
Ему было трудно. Трудно от того, что ребята погибли, и трудно, что впервые за три года его службы в Афгане попал в ловушку. Снайпера за ним сильно охотились. Пришлось даже антенну отвинтить от рации.
Лицо майора почернело от пыли, но скорей всего от горькой досады за погибших ребят. Он понимал, что паника всех погубит. Часто останавливался, отстреливался. Много раз вызывал по рации борта, но машины застряли где-то на перевале.
Давно прозвучала команда «отходить», но никто не решился, никто не хотел прикрываться грудью товарищей. Пришлось командиру пинками требовать выполнения приказа. «Деды» остались прикрывать отход молодых. А вы говорите — неуставные отношения... «Деды» остались под шквальным огнем не ради славы, а ради жизни ребят. Мы не боялись умереть, боялись того, что после смерти духи могут поиздеваться над нашими телами.
Вова Очкур не выполнил приказа командира. Он подчинился только своему сердцу... Тот хотел силой вытянуть его из пекла.
То, что было дальше, поразило всех. Вова не спеша, как на стрельбище, установил АГС (автоматический гранатомет), присоединил коробку и навел на горы. Снайперы притихли, не понимая, что делает глупый шурави.
— Отходи. Прикрою! — крикнул Очкур.
Первая очередь легла шахматным порядком среди зелени, откуда велся наиболее интенсивный огонь. Духи снова притихли. Это и позволило основной группе добежать к реке, в безопасное место.
Второй номер гранатометного расчета Сережа Михайлов отполз несколько метров и вернулся. Он не решился оставить своего командира. Сережа стал корректировать огонь, снаряжать ленты.
Первую коробку они расстреляли без приключений. Но на второй Володю ранило в руку; от боли он упал на землю, но быстро поднялся и бросился к гранатомету. Стрелять долго не пришлось — вторая пуля разворотила ему грудь. Его отбросило назад на камни. Володя заплакал. Слезы ручьем катились по грязным щекам. Плакал не от боли, от досады, что ранило, что силы, как снег весной, быстро таяли. Но он не смирился со своим положением. Стиснул зубы и пополз к «агээ-су». Но выстрелить не сумел, курок не поддался. Тогда он схватил автомат и ударил сочной очередью. Больше не сумел — упал без сознания.
Тапочкин поразил всех. Без команды молодой солдат бросился спасать Очкура. Полз быстро. Пули щелкали рядом. Наверное, духовский снайпер нервничал. Еще метр, еще, и вот он у окровавленного Володи. Тонкие руки Тапочкина взваливают на хрупкую спину раненого товарища, он ползет к спасительной реке. К нему бросается наш комсомольский бог Сергей Санников. Несут друга вдвоем. Второй номер, отстреливаясь, тянет АГС.
Но добежать они не успели. Снайпер все же поймал в прицел нашего боевого брата — Владимира Очкура. Дух методично добивал его. Сначала бил по ногам, потом по рукам, а когда они спрятались за камнем, нашел и там. Не успели на какую-то долю секунды. Пуля вошла в затылок и вылетела изо рта, раздробив всю челюсть. На камни брызнула кровь и упали передние зубы вместе с костями. Вова только вздохнул и затих.
Вова, Вова, наш дорогой... Он лежал такой знакомый и уже чужой. Изуродованное лицо, разорванная грудь ежесекундно напоминали, что нет уже нашего балагура, нашего хулиганчика. Только глаза, голубые, неподвижные, смотрели в небо.
А день тем временем катился на убыль. Борта все не летели. Подмога где-то завязла в бою на перевале. Радиостанция командира была разбита пулей, а вторая, у командира взвода, молчала без питания...
Мы постепенно откатывались к реке. Духи атаковать почему-то боялись. Появились еще раненые и убитые. Их спасать бросился Тапочкин. Дополз к Саше Орлову, который лежал с простреленными ногами. Под прикрытием друзей дотянул его к реке. Бросился за вторым. Тапочкин спас еще двоих. Но когда полз в безопасное место, тогда попался и сам. Первая пуля вошла в спину, следующие прострелили ногу в трех местах, шею. Семь пулевых ранений вынес наш Вася, но еще полз, пока не потерял сознание.
А дальше все было, как в страшном дурном сне. Стреляли, бежали, точнее — пятились. По воде тащили раненых и убитых. Река мутилась кровью. Всех вытащили. Потеряли, правда, автомат Очкура. Да что значит это в сравнении с десятью жизнями наших братьев и четырнадцатью ранеными... По дороге умер Колька Сериков.
Пока брели по холодной воде, стемнело. Только тогда упали на привал. Долго слушали ночь. Но странно, духи притихли и почему-то не преследовали. Только ветер, пронизывающий до костей, да грохот горной реки, да стоны раненых. Вася Тапочкин подозвал меня: «Скажи Вове Очкуру, что я на него не злюсь за все, что было. Скажи, что я не злюсь...» Я киваю головой, хотя прекрасно знаю, что рядом лежит уже холодное тело его друга. Наконец-то связались с начальством. Вставили из разбитой радиостанции батареи в целую. Но нас ничем не обрадовали. Вертолеты ночью в ущелье не сядут, никто нас не найдет. Придется самостоятельно карабкаться на вершины от греха подальше.
Шли всю ночь. На плащ-палатках несли убитых и раненых. Сарбозы тоже помогали, вернее, наравне со всеми несли горькую участь.
Под утро совсем очумели. Перед глазами вместо камней виделись разноцветные пятна. Очень болела пробитая ладонь. На ходу многие засыпали, валились на камни. Хуже всех было раненым. Вместо покоя сплошная тряска. Хорошо хоть родники часто встречались.
К полудню выбрались на вершину, повалились.
- Не спать! Не спать! — тормошил каждого командир. — Нужно занять оборону. Хоть несколько дозоров выставить.
Командир замолк. Сам взял пулемет и пошел осматривать местность.
Еще день духи не давали нашим бортам сесть. Раненые и убитые еще сутки были с нами. Только под вечер удалось сбросить для нас подкрепление, паек, боеприпасы. Ночь была «веселой», с перестрелкой. Умерло еще двое ребят. На третий день борты наконец сели.
Долго мы отходили от Кудгаба (Куфаба, прим. ред.) и, наверное, не придем в себя никогда.
