Author

И тебе привет. Живу в Луганске. С днем корабля всех!

И тебе привет. И Волкову передай. От сигнальщиков. Кстати, в галерее есть фотография. Там мы (вчетвером), он на леерах сидит и еще пара человек. Сделана во время прохода Босфора.

Не БЧ-4, а БЧ-1. Волков его фамилия. Был штурманским электриком.

А похоже это я возле прожекторов на мостике.

Старшина с нашего призыва был Ванька Вишневецкий. Я был сигнальщиком. Из тех, что ты не вспомнил: комодом у сигналов оставался Дима Фурдин, у передатчиков Максименко (имени уже не помню) и Шамраенко (тоже командиром чего-то и тоже имени не помню).

Admiral89 Ты на корабль когда пришел? Я тоже из БЧ-4, тоже из первого экипажа, но тебя не помню. А, тем более, ты тоже из Луганска...

Всем привет. Морские рассказы теперь находятся здесь: http://www.litsovet.ru/index.php/material....erial_id=102683. Читайте, пишите комментарии.

ЧЕЛОВЕК С АККОРДЕОНОМ Молодежь на корабле это всегда событие. И дело не в том, что среди этих вчерашних выпускников “Анапы” может оказаться земляк. Кстати, понятие “земляк” вдали от берегов и цивилизации включает в себя именно те “две монтировки по карте”, и на лопоухого первогодка, жившего на гражданке в соседнем с твоим Задрючинском Затраханске, смотришь как на родного. И тут же находятся и темы для разговора, и общие знакомые. Нет, дело не в этом. Не только в этом. Дело в том, что совмещая ненужное с бесполезным, находясь в относительно небольшом, сугубо мужском, коллективе, изо дня в день видя одни и те же лица ты до предела пропитываешься тоской. И новое пополнение для тебя сродни глотку свежего воздуха. Как прибытие цирка-шапито в захолустный городок. Быть может среди молодежи окажется искусный рассказчик, или музыкант, или еще какой-нибудь веселый затейник. И внесет он что-то новое в монотонные будни, и время побежит быстрее. Потому и выясняют дотошно: “Что умеешь?”. - Ну, - спросили у него, - и что ты умеешь? А вокруг - кубрик - койки в три яруса и глаза - заинтересованно ожидающие. А он стоит на середине, а свет - яркий, “дневной” заливает с ног до головы, высвечивает смущение. - Я... ничего... не умею, - выдавил он, запинаясь. - Ну-у-у, - протянули все разочарованно. Надо же, на всю боевую часть один “молодой” и тот ничего не умеет. - Только... разве... на аккордеоне... - закончил он, окончательно покраснев. - Играть? - переспросили у него с надеждой. Он промолчал, делая себе смущение. - Ну-у-у! - протянули все. Теперь уже обрадованно. Надо же, один “молодой” на всю боевую часть и такой... такой... музыкант, в общем. - Ну ты молодец, Каликин, - похлопали его по плечу. - Нам как раз такой и нужен. Чтоб на аккордеоне играл. Да-а, молодец. - А наш “молодой-то” каков! - сказали нам соседи по отсеку. - Говорит: “Я ничего не умею, только на аккордеоне играю”. - Ну? - сказали мы, не веря. - Точно, - сказали соседи. - Так что приходите на концерт. На корабле, как известно, есть все. Или почти все. По крайней мере, такая нужная для охраны Государственной Границы, вещь как аккордеон наличествует. Поэтому вечером мы отправились в соседний кубрик. На концерт. Каликина вывели на центр, на плечо ему повесили аккордеон и сказали: “Играй, Васнецов”. - Давай, Каликин, играй, - подхватили и мы. - А если, там, смущаешься, или еще чего... так не переживай, моцартов тута нет. Каликин стоял с аккордеоном на плече и сочился потом. - Ну так же нельзя, - сказали мы. - Он же стесняется. А ну, товарищи, поддержим маэстро! - И захлопали. - Ну все, Каликин, - сказали ему секунд через десять. - Мы тебе уже похлопали. Так что... играй. Пальцы Каликина скользнули по клавишам, а мы - зрители - замерли раскрытыми ртами: “Сейчас... сыграет”. И ни звука. - Ну ты чо, Каликин? - Да... ну... - пошел пятнами наш маэстро, - не... умею... - Че-во?! - выкатили мы глаза. - Чего ты не умеешь? - И... играть, - выдохнул Каликин. - А чего ж ты говорил, что умеешь?! А вот обманывать в наших войсках не рекомендуется. Я имею в виду товарищей. Офицеров обманывать, конечно, тоже не рекомендуется, но ведь без этого не проживешь. И если изображая дурака перед командованием, ты поступаешь по- уставному, то изображая дурака перед своими - ты и поступаешь по-дурацки. - Ты чего, Каликин, тупишь? - поинтересовались зрители. - Мы тут что, зря собрались? Раз надел аккордеон - давай играй. Выражению лица Каликина мог бы позавидовать даже Юрий Никулин. По крайней мере, его “Балбесу” до Каликинского “Аккордеониста” было ой как далеко. Нет, это не музыкант, - поняли мы. - Это клоун. И сегодня у нас не вечер музыки, а вечер юмора. - Играй! - тон зрителей понемногу приближался к отметке “угрожающий”. - Играй, Каликин! Каликин растерянно огляделся. “Зрительный зал” взорвался хохотом. - Давай, давай! - кричали ему сквозь смех. Больше всех усердствовал Вова Станкевич. - Ты хоть знаешь, чего мне стоило найти аккордеон?! - кричал он между приступами хохота. - Ты хоть знаешь, куда я за ним лазил?! - Вова был боцманом и, наверное, по совместительству заведовал аккордеонами. - Играй, давай! Дави клавиши! Каликин решил последовать разумному совету старшего товарища. И принялся давить на клавиши, попутно растягивая меха. Некое подобие мелодии на несколько секунд прервало хохот. - Ну! - крикнули зрители одобрительно. - Ведь получается! Получается же! - Не умею я, - оборвав мелодию на полуноте, заныл Каликин. Зрители начали валиться на палубу. Смех - громкий, непрекращающийся - перехватывал дыхание, протекал слезами и вырывался всхлипываниями. - Ты ж только что играл! - кричал Вова Станкевич посреди громового хохота. - А ну давай, тяни меха! Или я... И тут Вова пообещал Каликину такое... пожалуй это и медведя заставило бы играть... даже на арфе. Аккордеон разразился чем-то тоскливо-скулящим. Это Каликин, давя клавиши сверху вниз, осторожно тянул меха. - Во! - Вова удовлетворенно откинулся на переборку. - Ведь играет! Играет! Зрители начали икать. Самые нестойкие судорожно дергаясь, ползли к выходу, надеясь там отдышаться. - Я не говорил, что умею игра-ать! - Слова Каликина удивительным образом ложились на “музыку”. Создавалось впечатление, что он не только играет, но и поет. - Я говорил, что видел как мужик игра-ал! Все. До выхода не дополз никто. Весь “зрительный зал” тут же, не сходя с места, зашелся в икоте. - У-уй-ди! К-ка-ли-ки-ннн! - простонали ему. В общем, не пропал вечер, - решили мы отдышавшись. - Спасибо соседям. Да всегда, пожалуйста, - ответили они. И глянув на Каликина, снова согнулись в хохоте.

ПРО ИНДИЮ Деньги были длинные, но узкие. Розового цвета, украшенные монументальными изображениями тракторов, комбайнов и прочей сельскохозяйственной утвари. Между этими ископаемыми чудесами буржуазной техники тут и там виднелись рабочие с гаечными ключами, крестьяне, держащие мотыги в положении “на плечо”, пышущие здоровьем женщины в сари и защитники освобожденной от колониального гнета Индии, абсолютно, кстати, неотличимые от зловредных сикхских террористов. Кроме этого каждая купюра была аккуратно продырявлена в уголке. Два раза. Две малюсеньких дырочки. Объяснялось это просто. Темные индусы, решив не утомлять себя изобретением банковской упаковки, попросту сшивали деньги степлером. Мичман Березовский, именуемый, конечно же, Березой - огненно-рыжий, безжалостно вспотевший и возбужденный донельзя - поддевал ножом скобу, аккуратно вытаскивал и слюнявя пальцы отсчитывал, сверяясь с ведомостью. - В очередь станьте. Не напирайте, - страдальчески ныл он. - Распишись. Получи. Отходи. Следующий. Глаза его при этом были круглые как два советских пятака. Мичман страдал. Вообще-то он раздавал деньги. Но раздавая деньги мичман страдал. Страдал так, как могут страдать только лишь баталеры. - И заем вам столько денег? - ворчал он, поддевая очередную скобу. - Будь моя воля... Получи, - шлепал он по столу валютой. И очередной осчастливленный зарубежными деньгами уходил, лениво раздумывая на что потратил бы волю товарищ мичман. Если бы она была его. Между террористом и трактором помещались арабские цифры “пять” и “ноль”, а под ногами тетки в сари можно было прочитать “rupie”. Рупии стало быть. И таких бумажек доставалось аж по четыре штуки. “А зачем тебе больше? - спрашивал Березовский”. И был прав. Больше и правда незачем. Да и эти ни к чему. Панаджа встретила грязью, пылью, нестерпимой жарой. Наш, сотрясающийся всей железной утробой, автобус с водителем рулившим не куда положено, а куда глаза глядят и курчавым пацаненком всю дорогу не выпускающим изо рта свисток, остановился с душераздирающим скрежетом переходящим в предсмертный стон прямо посреди площади. Некогда центральной, а теперь судя по всему, базарной. Казалось, что на этой самой площади собралось население если не половины Индии, то уж половины Гоа - точно. Товар лежал на наспех сколоченных прилавках, болтался на вешалках. Иногда располагался прямо на камнях. Даже статуя, поставленная не то многорукому богу Шиве, не то белому колонизатору Редьярду Киплингу в несколько слоев была увешана платьями, автомобильными чехлами и еще чем-то очень цветастым. Город с криком превращался в один большой базар. - Почем? - спросили наши, подходя и тыча пальцем в направлении чего-то. Обрадованный индус залопотал по-своему, потом по-английски... Наши смотрели на него как юный партизан на преподавателя немецкого языка. - Ты чего, - покрутили они пальцем у виска, - не понимаешь? Тебя же русским языком спрашивают: Сколь-ко сто-ит? Хау мач, понял, нет? Говорили они при этом громко и руками совершали некие движения, долженствующие, видимо, помочь при переводе. - Ну чего смотришь, блин! Это дошло. Индус достал ручку и на ладони нарисовал трехзначное число. - Да ты охренел, мужик! - высказали свое мнение наши, воодушевленные установившимся контактом. - Такие цены!.. Индус захлопал глазами. И даже побелел. Потом зачеркнул первое число и написал другое. Поменьше. - Ну вот, - сказали наши, - налаживаются... отношения. И индуса можно научить... в общем... Правда то, чему можно научить индуса, злодейски искореняется славным племенем замполитов, поэтому здесь мы об этом упоминать не будем. - А ну дай. - Наши отобрали у индуса ручку и самостоятельно нарисовали цену. Индус глянул на ладонь, и глаза его округлились. Он схватился за голову, потом подпрыгнул и с криком хлопнул себя руками по бедрам. Потом индус приземлился. И начал говорить. Он говорил долго и пространно, витиевато и красноречиво. То прикладывая ладони к груди, то вздымая их в жаркое индийское небо. Честное слово, если бы наши понимали по-английски... - И чего ты, мужик, горло дерешь? - пожали плечами наши, разворачиваясь. - Не, дорого слишком. Пошли. Индус заткнулся, как будто его выключили. В другом месте разговор был продуктивнее. Для индусов. Дружною толпою наши ввалились в аптеку. - О, - сказали они, подходя к прилавку. - Это то, что надо. Вы знаете для чего вдали от берегов и от особ противоположного пола нужны противозачаточные средства? Лично я не знаю. Но раз покупали, значит нужны. - Хау мач? - сказали наши индусу-аптекарю, указывая на цветастую коробочку. - Фо рупи. - Аптекарь оттопырил четыре пальца. Почему-то по два на каждой руке. - Четыре, - сказали наши, сосчитав. - А такое... такое... понимаешь... - С шипами, - подсказал кто-то самый умный. - Точно. С шипами. С шипами, понимаешь? - Ши-пи? - переспросил индус, не понимая. - Да шипы, - обрадовались наши. - Вот такое же, - они потрясли коробочкой перед индусским носом. - Вот такое, но только с шипами. На коробочке была нарисована разбитная деваха с огромной грудью. - Шипи? - Палец индуса поскреб ее под подбородком. - Шипи? - Шипы, шипы, - покивали наши. Правильно мыслишь, маугли. “Маугли” достал еще одну коробочку. Здешняя деваха была потоньше, зато нарисована целиком. - Шипи, - сказал индус, кладя девок рядом. - Сикс рупи. Теперь на каждой руке он оттопырил по три пальца. - Ладно, разберемся, - сказали наши, сравнивая девок. - Не, это не шипы, - авторитетно заявили они через минуту. - Нет, ну как ты не понимаешь, - горячились они. - Вот смотри, - пальцем они рисовали некую фигуру, надеясь видимо, что индус поймет. - Вот. С шипами. Индус покивал. До него дошло. - О`кей, - сказал он, криво улыбаясь. И отправился к стеллажу, исписанному индийской вязью. - Слава богу, - сказали наши. - Пока объяснишь, что хочешь, так и вовсе запаришься. И вытирали выступивший пот. Рано, рано обрадовались. Индус принес стеклянную баночку, наполненную мутно-белой мазью. Протягивая это через прилавок он морщился и брезгливо кривил губы. - Ты чего принес, родимый?! - поинтересовались наши. - Ты чего себе думаешь?! Индус мгновенно начал понимать по-русски. Баночка исчезла как испарилась. - Ладно. - Наши решительно рубанули ладонью. - Берем это. И вот это. Сколько за все? Индус достал калькулятор, потыкал в клавиши. “Шесть плюс четыре”... “Десять” - высветилось на дисплее. - Тэн рупи, - сказал индус, разворачивая дисплей в нашу сторону. - Десять, - сказали наши. И кинули на прилавок две пятерки. - На, бери. Индус замахал руками. - Но, но, - говорил он, отпихивая пятерки. - Чего это он? - недоумевали наши. - А может он с русских деньги не берет? - предположил кто-то, кто все еще верил в то, что советских моряков любят не только знакомые женщины. - А может и не берет, - хмыкнули наши. Но индус не хотел отдавать непонятные “шипи” за бесплатно. - Итс, - он поднял одну коробочку, - сикс рупи. Итс - вторая “девка” тоже взлетела в воздух, - фо рупи. Он снова уронил их на прилавок и растопырив пальцы на обеих руках, подытожил: - Тэн рупи. - Ну так на, бери! - Наши пихнули пятерки в сторону индуса. - Но, - снова замотал головой индус. Ну как они не понимают? - ясно читалось во взгляде. - Сикс, - он потряс руками - пять растопыренных пальцев на одной и один на второй, - энд фо. - Теперь в воздухе болталась только одна рука. - Э-э... тэн. Тэн. Андэстенд? - Ну ты утомил, мужик! - разозлились наши. - Вот тебе. Тэн! - И снова пихали пятерки индусу. Индус тяжко вздохнул, достал тетрадь - родную - двенадцать листов в клеточку и написал в столбик: “4+6=10”. - Ну гляди, - сказали наши. И скорчили на роже снисходительность. На том же клетчатом листе, только не в столбик, а в строчку, наши написали: “5+5=10”. - Понял, Рабиндранат Тагор? - О... О`кей, - закивал индус. - Ну то-то, - сказали наши. И ушли, унося в полиэтиленовом пакетике то, что индусы отныне именовали “шипи”. Лозунгом следующего дня стало слово “Ченч”. Завидев наших индусы призывно размахивали руками и кричали “Ченч, ченч!”. Кричали они еще и “Шипи!”, но это слово уже устарело. “Ченч” - это обмен. Выходит и мы к языкам способны. Началось все так: - Эскьюз ми, сэр, - сказали индусы, указывая на наш фотоаппарат. И залопотали что-то по-английски. - Донт андэстенд, - ответили наши. Но задумались. Подумали и решились. И понеслось. Индусы с большим удовольствием скупали электротовары, фотоаппараты и цветные металлы. Бедный Береза рвал свои рыжие кудри, а боцман стонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Вдвоем они выглядели весьма и весьма живописно. А только медь исчезала. Исчезала так тихо и незаметно, что обнаруживалось ее отсутствие очень нескоро. А наши бродили по Индии с полной сумкой электробритв. - Ну гляди, - говорили они индусу, уже слюнявившему палец. И тыкали вилкой в розетку. Бритва радостно жужжала. - Гив, - говорил индус, делая приглашающие движения ладонью. - Гив ми. - Ну на, - говорили наши, протягивая жужжащую бритву. Индус брал бритву и осторожно водил ею по ладони. Прямо по линии судьбы. - Ну ты, в натуре, темный, индус, - говорили ему наши. И переворачивали индусскую ладонь Бритва тут же вязла в густой растительности. - О, йес, - говорил индус и отсчитывал рупии. - Следующий, - говорили наши, доставая новую бритву. Вилка вошла в розетку, но жужжания не последовало. - Спокойно, - говорили наши. И доставали новую бритву. - Вот, смотри, - говорили наши в другом месте, щелкая затвором фотоаппарата. - Вот так, потом так. Потом взводишь. Вот эту хреновину, понял? Индус кивал, повторяя новое слово. - А потом щелкаешь, - заканчивали инструкцию наши. - Не, не здесь. Вот тут. - И жали. Ожидаемого щелчка не последовало. На индийской роже - бородатой и смуглой проявлялось подозрение. - Э-э-э... - сказали наши. И быстро нашлись: - Там пленка, пленка... там. - О, филм, филм, - сказали индусы и достали бумажник. - Если кто из вас, - говорил связист личному составу боевой части, раскачиваясь с пяток на носки, - хочет купить спиртное, то напомню, что матросам срочной службы употребление спиртных напитков запрещено. - Он подождал, пока личный состав проникнется и продолжил: - Поэтому давайте деньги мне. Я куплю и отдам вам, когда поедете домой. Если, конечно, сам не выпью, - добавил он после минутного раздумья. Нашли идиотов, товарищ капитан-лейтенант. Спиртное приносилось прямо в порт. Мешками. - Давай, давай, - хриплым шепотом кричали индусы. И пуляли виски прямо через борт. В обмен на цветной металл. Курчавый пацаненок не только дул в свисток. Он еще и выпрашивал. Выпрашивал все подряд - значки, деньги, сигареты. При этом он размахивал руками, объясняя и быстро-быстро лопотал, мешая родной язык с английским. Пачка “Мальборо” с рук стоила двадцать рупий. И сигаретами с ним делились. Курил он лихо, пуская дым через нос и сплевывая на брусчатку. До тех пор пока кто-то не дал ему кубинский “Партагас”. Такого от советских моряков индусенок не ожидал. Он храбро втянул горький кубинский дым и... согнулся в приступе кашля. Сопли, слезы - все это пришло одновременно. - То-то, - сказали наши. - А задолбал, ты, выпрашивать. Теперь индусенок был осторожнее. И прежде чем сунуть сигарету в рот, читал надпись. И на наших смотрел с уважением. А наши эти крепкие сигареты курили по-своему. Они поджигали их с фильтра и несколькими быстрыми вдохами протягивали его, добираясь до табака. После кубинского фильтра кубинский табак был ничуть не крепче отечественной “Примы”. - Тебя как зовут? - спросили наши, сквозь сизые клубы. - Ну... нэйм, - вспомнили они из школьного курса. - Нэйм твое как? - Самба, - задумчиво ответил индусенок, круглыми глазами глядя как курят эти загадочные русские. Как знать, может быть из этого курчавого и чумазого вырастет в будущем новый Тагор. И умудренный годами, поседевший бородой - поведает миру о загадочной русской душе. Про “ченч”, про “шипи” и про то, что именно русские курят достигая нирваны. - Ты террорист? - спросили на прощанье наши у бородатого водителя автобуса. Просто так спросили, чтоб приятное человеку сделать. Смысл фразы индус схватил влет - как борзая зайца. - Ноу терроризм, ноу! - горячо затряс он бородой. И оправдываясь, принялся показывать различные расстояния от земли. - Ай`м ноу терроризм. - Ну смотри, - похлопали его наши по плечу. Прощаясь, Самба выкрикнул прямо в удаляющуюся корму все, чему успел научиться за несколько дней общения с русскими моряками. Кричал задорно, растягивая рот в белозубой улыбке. И рукою взмахивал. Интересно, а если он когда-нибудь выучит русский язык настолько, чтобы понять, что именно кричал?..

В ОЖИДАНИИ ПРИЛИВА Борьба за живучесть - вот, что более всего необходимо нашим морякам. И нашим кораблям, кстати, тоже. Ибо, то, что ходило по морям тогда, когда твои бабушка и дедушка даже не догадывались кто у них родится - сын или дочка, живучим быть уже не может. Оно может только бороться. За живучесть. И тебе - славному внуку не менее славных предков, брошенному волею судьбы на насквозь проржавевшее, но все еще героическое корыто - предстоит эту самую борьбу осуществлять. Потому как если не бороться - утонет оно мгновенно. И ты вместе с ним. Прямо у пирса. Так и не поняв за каким, собственно, чертом тебе все это было надо. Вот именно поэтому курс борьбы за живучесть входит в обязательную подготовку. Спроси на Флоте любого “А ты знаешь, что такое борьба за живучесть?”, он тут же хмыкнет и ответит “Знаю”. Знает, собака. Еще бы ему не знать, если только ею, любимой и живет. Семь дней в неделю, с утра до вечера. А в глазах его будет этакое превосходство. Светиться. Я-то знаю, а ты? А ты не знаешь. Иначе бы не спрашивал. За живучесть мы боремся на специальном корабле. Работа у него, у корабля, такая - тонуть ежедневно. А дабы он совсем не утонул - внутри у него сидят люди. Мелкими партиями. Запускают их вовнутрь, дверь задраивают и... подают воду. Давай, родимый, борись. За живучесть. И родимый борется, захлебываясь. А кому ж охота совсем утонуть? Мы, пограничники то есть, за живучесть боремся на флотской базе. Нет у нас такого вечнотонущего корабля. Вернее все наши корабли вечнотонущие, но это не то. Не то это. А поэтому, весь наш героический экипаж, исключая конечно вахту, прямо с утра погрузился на катер и отправился на флотскую базу. Бороться за их живучесть. Тренироваться. Саму тренировку я предлагаю опустить. Тем более, что к рассказу она имеет всего лишь косвенное отношение. Гораздо интереснее то, что произошло после. А после произошло вот что: Как вам наверняка известно из школьного курса, в океане существуют приливы. А еще существуют отливы. И если на Черном море эти природные явления составляют всего лишь несколько сантиметров, то в наших условиях очень Тихого океана единицами измерения служат метры. Десятки метров. И катер наш, в ожидании пассажиров приткнувшийся рядом с вечнотонущим кораблем, даже не подозревал какую подлянку готовят ему небесные тела. Тем более, что экипаж катера отправился вместе с нами... развлекаться. Хотя... лично я думаю, что даже останься они на борту - все равно ни черта бы не смогли сделать. Итак: Когда мы - намокшие и веселые - выбрались на свежий воздух, катер нас несказанно удивил. Тем, что вместо того чтоб мирно покачиваться на ровном киле, весьма и весьма накренился на левый борт. Так накренился, что, имея тому желание, можно было даже пересчитать заклепки на днище. Отлив, как говорится, подкрался незаметно. И сделал свое черное дело. Никому точно не известно имя воина-строителя, так точно опустившего в воду бетонную плиту, что захваченный врасплох катер полностью на ней и поместился. И лег на борт недвижный как выбросившийся кит. - А-а-а! - сказал командир катера, вздымая к небу поросшие рыжими волосами кулаки. - Так, ваш-шу мать! И растак! Куда ж вы смотрели?! И непонятно было имеет он в виду галдящих вокруг бакланов или всех известных ему богов. А поскольку ни те, ни другие отвечать как-то не собирались, он прямо через борт сиганул на покосившуюся палубу своего катера и так ловко врубил машину на задний ход, что только брызги из-под винтов. Радугой. - Р-р-р-р! - рычал он, судорожными пальцами дергая штурвал. Честное слово, если бы можно было, он бы самолично уперся ногами в плиту, руками в борт “Ы-ы-ть!”. И спихнул бы катер на свободную воду. К сожалению, это было невозможно. И командир, пропуская сквозь себя отчаянную дрожь кряхтящего корпуса, хрипло материл Тихий и могучий океан, флотскую базу, где с ним приключилась такая оказия и безымянного матроса-строителя, называя его почему-то чуркой. - Что не сможет один - смогут семьдесят, - гордо сказал командиру катера старший лейтенант Зорин, именуемый среди матросов Зарином и назначенный старшим. - А потому подавай концы. - И-и-Раз! И-и-Раз! - командовал он, решительно взмахивая рукой, а семьдесят матросов весело дергали новенький канат, другим концом наброшенный на кормовой кнехт катера. - И-и-Раз! И-и-Раз! Через полчаса стало ясно, что семьдесят моряков никогда в своей жизни не снимут с мели застрявший катер. На всякий случай подергали еще: “И-и-Раз! И-и-Раз”. Чтоб окончательно... убедиться. Еще через полчаса стало ясно, что снять катер с мели сможет только прилив, который придет с темнотой. Неизвестно сколько именно ночных горшков вылило командование на седую голову командира катера сразу, сколько приберегло, дабы вылить попозже, но из радиорубки он выполз мокрый. И долго вытирал пот измятым носовым платком. - Ну, - поинтересовался Зарин, гордый тем, что беда случилась не с ним. - Что сказали? Командир катера был всего лишь мичманом. И сказать товарищу старшему лейтенанту то, что хотелось, ему не позволяла субординация. Поэтому он проглотил уже готовые сорваться с языка выражения и сказал: - За вами второй катер придет. - А когда? - поинтересовался Зарин. Сегодня планировался выход на границу, и в планы товарища старшего лейтенанта как-то не укладывалось застрять здесь, прямо на пирсе. - Когда придет, тогда и придет, - ответил мичман и повернулся к Зарину спиной, закончив таким образом разговор. В дивизии три катера. А три катера - это очень мало. В масштабах дивизии. Просохший личный состав, напоминающий в своих черных шинелях ворон, уселся прямо на пирсе, болтая над водой ногами. Семьдесят моряков и пара офицеров за компанию предались ничегонеделанью в ожидании спасения. И спасение не заставило себя долго ждать, что, в условиях развитого социализма, выглядит довольно странно, а на самом краю света - тем более. Второй катер действовал осторожно, а вот оно - напоминание - лежит. Даже плита просохла. Он, как купальщик, пробовал “ногой” воду и тыкался носом в пирс. - Спасены! - вырвалось у кого-то. - Хватай мешки, перрон отходит! И-и-эх! - первый, не дожидаясь, когда катер пришвартуется, прыгнул, преодолев полутораметровую полоску грязной воды. - Куда?! Куда?! - замахал на него командир второго катера. - Куда ты прешься?! - От-ставить! - скомандовал Зарин. - Прыгать будем только по команде. Старый пожарный рукав, выброшенный за борт чьей-то безжалостной рукой, медленно дрейфовал, охватывая второй катер с кормы, держась у поверхности. - Гля, - тыкали пальцами в его направлении наши моряки. - С катера под шумок шланги выбросили. Гы-гы! - Удерживай, - скомандовал командир второго катера. И повернув голову в сторону Зарина, добавил: - Прыгайте! Резкий звон, переходящий в визг возвестил окружающим, что подлый шланг тоже сделал свое черное дело. Что все! На! Мо! Та! Ли! На! Винты! - Вот! Твою!... И твою!... И ту... тоже... - поблагодарил командир второго катера окружающий пейзаж. Визг, словно вняв его молитве, резко оборвался. Перепуганный моторист заглушил машину и выполз на палубу тряся головой и выковыривая из ушей. Лампочки. Ничем не удерживаемый катер медленно выносило на середину бухты. И разворачивало против часовой стрелки. - Ну-у, - развели руками наши моряки. - Похоже, сидеть нам еще долго. И снова заболтали ногами над водой. - Будем ждать третий катер, - сообщил Зарин командиру первого катера. - С водолазами. Командир первого катера кивнул и шепотом выматерился. Командир второго катера матерился в полный голос. Его хрипловато-звонкий голос разносился над бухтой, сообщая всем и каждому, что именно он думает о своей нелегкой жизни. Развернувшаяся перед ними картина заинтересовала и Флот. С кораблей тыкали пальцами, подвали издевательские советы, и вообще с пользой проводили время. - Глянь, - кричали они, надрывая глотки, - они думают в химпрезервативе за борт лезть! Вот идиоты! Идиоты или нет, а командиру второго катера хотелось завыть волком, зареветь белугой, а потом прыгнуть за борт и перегрызть подлый шланг собственными вставными зубами. Вместо этого он зыркнул командирским взглядом по палубе и тут же обнаружил героя. А героя среди наших моряков найти очень просто. Потому что он всегда под рукой. А потому что на кораблях служат одни герои. Нет на наших кораблях других. Нет. - Лысьев! - палец командира указал в грудь моториста. - Одевай КЗИ. Мы тебя за борт спустим. Распутаешь там... И Лысьев проклял ту минуту, когда вынул из ушей лампочки. - А-а-а... А почему Лысьев, товарищ мичман? - неуверенно заблеял герой. Ой как не хотелось ему лезть в холодную воду. Пусть даже и в абсолютно герметичном КЗИ, пусть даже и привязанному. Не хотелось и все тут. Да и для того, чтоб до винтов дотянуться, хочешь, не хочешь, а погружаться надо. Иначе не достать. А попробуй в КЗИ погрузись. Утонешь к чертовой матери. Не хотел Лысьев становиться героем. Никак не хотел. - Бегом! - рявкнул на него командир катера, уже винивший беднягу Лысьева в своей неудавшейся жизни. - Бегом, бегом, - ворчал Лысьев, влезая в широченные химштаны. - Чуть что - сразу Лысьев. Остальные герои-моряки, довольные тем, что это не им определил командир болтаться за бортом, мгновенно надели на беднягу Лысьева “сбрую” и спихнули его за борт. - А-а-а! - сказал Лысьев, по пояс погрузившийся в воду, температура которой, даже в самые жаркие дни не поднимается выше семи градусов. - Товарищ мичман, я же здесь без наследства останусь! - Не ссы, товарищи помогут, - цинично заметил командир катера. - Чего ты там повис?! Распутывай. Лысьев попытался. Но у него ничего не вышло. - Не получается, товарищ мичман! - крикнул он через борт. - Распутывай! - кричал ему в ответ товарищ мичман. - Не получается!... - Распутывай!... Некоторое время они так перекрикивались. Потом Лысьев замерз, а командир понял, что в выборе героя несколько ошибся. - Вылезай, - скомандовал он. И товарищи выдернули из-за борта дрожащего Лысьева. Дрожащий Лысьев простучал зубами о своем отношении к воинскому долгу и побежал греться. Первый катер ждал прилива, второй медленно дрейфовал, наши моряки болтали ногами. Время тянулось резиновой лентой. Солнце, склоняясь к горизонту, перестало греть. А катера все не было. Уже успел охрипнуть командир второго катера, согреться и снова вставить в уши лампочки бедняга Лысьев, научиться спать стоя экипаж первого катера, вконец истомиться Зарин и вконец оголодать наши моряки... Третий катер пришел уже в сумерках. С него, прямо на ходу, попрыгали водолазы и ровно за десять минут освободили винты от шлангов. Тем дело и кончилось. И только первый катер пролежал на плите до прилива.

ТОЖЕ ВЫХОД Натяни ближнего своего прежде чем ближний натянет тебя. Натяни дальнего, ибо дальний приблизится и натянет тебя прежде. Военно-морская мудрость Новые корабли нам нужны? Конечно, - скажете вы. И я с вами соглашусь. Да, новые корабли нам нужны. Несомненно. Но. Но? Вот именно “но”. Как гласит древняя пословица: “Лес рубят - щепки летят”. Сия истина с годами ничуть не утратила своей актуальности и точности, что неоднократно подтверждалось. Если мы с вами хотим иметь на самом краю света новые и современные корабли, могущие защищать Родину в любую погоду, грозить супостату и вообще производить впечатление, мы должны понимать, что все эти груды металла, тонны солярки и километры электропроводки не явятся пред нами сами собой. Не в сказке, чай. Поняли? Раз мы не в сказке, значит, нам нужен завод. И не простой, а кораблестроительный. Ага, есть такой. В Керчи. М-да-а, далековато. А поближе нет? Ну... есть... поближе. В Хабаровске. Где? В Хабаровске. Нет, Хабаровский завод нам не подходит. Тогда только Керчь. Ба-а-лин! С заводом определились. Черт с ним, пусть строят. В Керчи. Корабль он на то и строится чтоб по морям... А там... Четырнадцать морей... два океана... и дома. Рукой подать... всего. А, вот, экипаж... А что... экипаж? Так ведь сам по себе наш корабль сквозь все эти моря и океаны не пройдет. А-а, вот вы о чем. Именно. А специально для этого у нас с вами существует Морская Экспедиция Особого Назначения. Они и перегонят наш корабль к месту постоянного базирования. Гм. Это, конечно же, хорошо, но... Да что вы меня постоянно прерываете своими “но”. Будет экипаж. Кораблей много. Ну... тогда ладно. И Родная Дивизия, поднатужившись, формирует экипаж, отнимая у кораблей, коих много, одного-другого. И строит их всех в две корявых шеренги. На пирсе. - Ну? - говорит Родная Дивизия, вглядываясь в Личный Состав, теперь уже, МЭОНа. - И что мне с тобой делать... теперь? А, поскольку, Личный Состав МЭОНа заинтересованно молчит, пытаясь, видимо, угадать, что именно Родная Дивизия намерена с ним сделать... еще... теперь, дивизия продолжает: - Где вас селить прикажете? Личный Состав саркастически хмыкает. Им-то, каждому, доподлинно известно где именно лучше всего селить. - Но-но, - строго говорит Родная Дивизия. - Ты, это мне брось... тут. И Личный Состав бросает. Бросает, тяжело вздохнув. - Ну, ты, эта, Родная Дивизия... Мы в тебе служим... ты и решай... - коряво говорит он. - А что? - обрадованно говорит Родная Дивизия. - И решу. Я такая. - И набрав в грудь побольше воздуха, командует: - Напра-аво! - И чуть слышно добавляет: - Ать-два. Личный состав, выдрессированный службой, дружно щелкает каблуками. - То-то, - хмыкает Родная Дивизия. - Шагом марш! И Личный Состав шагает. Или марширует, - это кому как больше нравится. Шагает, привыкший ничему не удивляться, навстречу своей судьбе, покорный как бараны в стаде, гордые тем, что все дружно и в одном направлении. А знаете ли вы, что в Америке военнослужащие даже именуются “государственное имущество”? Ну, правда, им за это платят. И кормят. Но, с другой стороны, если бы нашим военнослужащим платили столько, сколько американским - все бы желали связать свою судьбу с Непобедимой и Легендарной. И подорвали бюджет страны к чертовой матери. А, что касается еды, так если армию кормить, на кой черт, спрашивается, она вообще нужна? Вот так и служим - безденежные, и голодные. Так зато на все готовые, политически грамотные. И дисциплинированные. Сказали “Направо” - так мы и есть направо. Сказали “Есть направо” - и мы будем есть “Направо”. И люто ненавидеть американское “Государственное имущество”. Лютой классовой ненавистью. - Стой, - командует Родная Дивизия. - Вот здесь и будете жить до отправки в Керчь. Глянул Личный Состав где ему жить предстоит и: “Мать моя, женщина!”. В каютах диваны кожаны, занавески шелковы, одеяла верблюжьей шерсти. Душ, сантехника, унитаз финский - в каждой каюте. Краны никелерованы, вода горячушча - сутки круглые. Хошь мойся, хошь так смотри. Смотрит Личный Состав и только в затылке чешет “Неужто все, неужто коммунизм объявили?”. Погоди, Личный Состав, в затылке чухать. Ты еще столовой не видал. - А, что... столовая? - навострил уши Личный Состав. У того, кто исполняет почетную обязанность каждого гражданина СССР более двух месяцев, на слово “столовая” выработан рефлекс. Ну, как у Павловской собачки. Ты ему “столовая”, а он тебе “Гав!” и слюна потекла. - Ну, гляди, Личный Состав, - делает Родная Дивизия барский жест, - вот она какая - столовая. Глянул Личный состав и только ахнул. Столы мраморны, стулья со спинками. У каждого. Палуба - аж блестит, музыка - колонки в каждом углу. И цветы, цветы в стаканах на каждом столе. И от такого изобилия дурно становится Личному Составу. Падает он за стол мраморный, на стул со спинкою, и глядит как дежурный по столовой, в белоснежную голландку одетый, обед ему несет. Ну, - думает Личный Состав, - хоть здесь-то как обычно. Небось РБУ (это перловку так именуют), да бурда какая-нибудь мучная. Ан, нет, - картошка жареная. И котлета... котлета из настоящего мяса. Ткнул Личный Состав ту котлету вилкой - блестящей, стальной - и шепчет тихонько: “Служу Советскому Союзу”. А Родная Дивизия говорит: - Погоди, Личный Состав, ты еще камбуза не видел, ты еще в спортзале не был, ты еще... - Хва-атит! - как умирающий поросенок визжит Личный Состав. - Хватит! За что мне все это?! - А знай мою доброту, - говорит Родная Дивизия. И удаляется медленно. Теряясь меж окрестных сопок и грязной воды бухты Соленое Озеро... Место, в котором мы разместились именовалось рейдовым судном обеспечения “Вега”. Была это огромная “дура” финской постройки и повышенного удобства. Такие финны строят для наших лесорубов и даже не догадываются, что жить на них будут моряки-пограничники. Ну, а пока они не догадываются, мы раз-два и разместили личный состав, теперь уже, МЭОНа. Жили мы в каютах по четыре человека. Жили и даже не подозревали, что командование этой самой “Веги” уже руки потирает, готовясь списать на нас то, что уже украдено из кают и салонов. И то, что еще только будет украдено. Тут я предложу сделать небольшой скачок. То есть пропустить пару теплых месяцев, заполненных благополучным ничегонеделаньем и перейти сразу ко времени нашего отбытия в город-герой Керчь. Вот представьте себе: вещи уже собраны, на машины погружены, Личный Состав, счастливо улыбаясь, представляет себя на юге... И тут, как гром с ясного неба: - А кто нам ответит за разграбленные каюты? Кто возместит убытки? - спрашивает нас командование “Веги”. И список протягивает. А в списке чего только нет - и краны блестящие, и зеркала стальные, и даже один унитаз голубого цвета. - Как-кие убытки? - пугается наше командование. И с похвальной быстротой опомнившись, переходит в атаку: - Что вы тут... развели, понимаешь?! Причем мы к вашим проблемам?! Командование “Веги” раздирает пасть до упора и начинает выть в сторону вышестоящего командования. На Флоте, как известно, прав тот, кто громче воет в сторону Командования. Потому как Командование, вечно занятое собственными проблемами, никогда не вникает в суть дела. Кто громче, тот и прав. - Вы что... там... себе думаете? - спрашивает откуда-то сверху Родная Дивизия. - Вы что... вообще? - Есть, - говорит наше командование. И посылает “Вегу” к Бениной маме. И в споре наступает то, что в боксе именуется “клинч”. Они нас не отпускают, но нам на это как-то наплевать. Все равно ведь уедем. Нашей каюте повезло. Ничего из нее как-то не пропало. Все было прекрасно. За исключением одного. Для удобства “лесорубов” финны предусмотрели на окнах, пардон, иллюминаторах, занавески из кожзаменителя. Удобно очень - потянул и темно. Еще чуть потянул - и она сама обратно сворачивается. Но есть одна беда - “еще чуть потянул” чуть сильнее, чем следовало и назад она уже никогда не свернется. Это как с зубной пастой - выдавить просто, а обратно - никак. Вот тогда-то в нашей каюте и прозвучали слова, вынесенные в эпиграф этого рассказа. Дождавшись ночи, диверсанты в лице двух специалистов второго года службы, протиснулись сквозь иллюминатор и героически влезли в такую же каюту палубой выше. Там они сняли занавеску, а на ее место поставили нашу. И весь остаток ночи мы спали жутко довольные. А утром... Утро началось с рева. С начальственного рева, продолжавшегося добрых полчаса и проникавшего даже сквозь палубу. Причем, эпицентр этого рева находился прямо у нас над головой и ничего хорошего не сулил. Весь день продолжались наши сборы и начальственные разборки. Родная Дивизия, кстати, почему-то поддерживала “Вегу”, а взоры нашего командования нет-нет, да и задерживались на сигнальщиках. То есть на нас. Ну кто же мог знать, что прямо над нашей каютой расположен кабинет комбрига?

Если не ошибаюсь то десять тонн. Это было на каком-то из тральщиков, не помню названия проекта. Вкратце мне эту историю рассказали в 89 году. Лет через десять я ее записал. И несколько олитературил.

О ШВАРТОВКЕ Отыскав немного времени для разговора, хочется спросить у вас: Без чего не могут существовать наши с вами боевые корабли? А? Что вы говорите? Без флага? Могут, поверьте. Еще как могут. Тем более, что этих самых флагов теперь развелось... И практически без всех них боевые корабли могут прекрасно существовать. Без якоря? И без него могут. Без командира? Ну, это вы загнули. Да корабль, если он, конечно по-настоящему боевой, без командира существует раз в пять лучше. Чем с командиром. Ну, еще без чего? Не трудитесь, все равно не угадаете. На самом-то деле ни один боевой корабль не может существовать без берега. Без той земли, от которой он отходит и к которой возвращается. Ведь если боевому кораблю некуда возвращаться, не к чему привязаться, соединить себя и ее тонкой ниткой блестящего сизальского троса, на кой черт, спрашивается, он вообще нужен? Я имею в виду, конечно же, корабль. Так вот, сегодня я предлагаю поговорить о том самом, о торжественном ритуале возвращения, о соединении с берегом, или о швартовке, что будет и точнее и правильнее. Так вот, чем всегда силен был наш “Кедров”, так это швартовкой. “Мы сильны своей швартовкой, - говорили штатные корабельные диссиденты”. И улыбались. Иронично, как им казалось. И тем не менее, где еще так сильно проявляется подготовленность команды, слаженность экипажа, общий нравственный климат и воинская дисциплина? Где еще двести полосатых защитников Родины работают слаженно как единый механизм, держатся как винтики, крутятся как шестеренки и торчат как гвозди. Все делается ловко, точно и прекрасно: Полный назад, малый назад, отдать якорь, флаг перенести, подать бросательные, малый вперед, стоп машина, заступить по швартовному. Вот так! Если, конечно, не найдется какая-нибудь мелкая сволочь, что сумеет невзначай опошлить весь этот торжественный ритуал. И неважно сколько звезд у него на погонах, неважно играет он главную роль, или просто стоит в сторонке. Вот, казалось бы, крикнул команду - и ту команду, и вовремя, и громко крикнул - а глянешь со стороны - не то. И весь ритуал коту под хвост. Комбриг на пирсе геморройно кривится, швартовная команда слаженно ахает, на соседних кораблях тычут пальцами, а командир нахлобучивает свою роскошную фуражку на самые глаза и смотрит... не волком даже - динозавром - кого бы с дерьмом сожрать. Поскольку матросов на мостике только пятеро и все, вроде бы, делом заняты, доставалось обычно старпому, который ко всяческим разносам относился с таким истинно самурайским спокойствием, что командир, “пожевав” его несколько минут, терял всякий интерес на это дело, или кому-нибудь из офицеров, так некстати высунувшемуся на мостик. А офицер, чтоб вы знали, если он еще не успел стать старпомом, к критике относится болезненно. Он краснеет, потеет, пыхтит и машинально принимает строевую стойку, что командира только раззадоривает. Дело усугубляется еще и тем, что рост нашего командира около полутора метров. Согласитесь, вдвойне неприятно когда тебя со вкусом “дерет” вот такое, которое в гражданской одежде тебе и до плеча не допрыгнет. Пишу эти строки и надеюсь, что командир наш теперь уже комбриг. Кто его знает, пусть уж лучше Флотом командует, раз с отдельной его боевой единицей ни черта не выходило. Итак, я думаю, что размеры командира как нельзя более соответствуют определению “мелкая”, ибо главную роль во всех наших швартовках играл именно он. Впервые он заявил о своем недюжинном таланте швартоваться в Севастополе. Когда наш героический и новенький, полгода как из завода, ПСКР размотал обе якорь-цепи до жвака-галса и притулился к пирсу уголком, самым краешком. То есть швартовы-то поданы. И даже закреплены как следует. И даже сходню подать можно. Если изловчиться. Вот только положение наше у пирса непонятно как назвать. Не то мы лагом швартовались, не то кормой. Хотя зрители оценили нашу швартовку несколько иными словами. Не слишком цензурно, зато весьма точно. Тогда мы еще не знали, что это талант. Тем более, когда командир нас всех построил и популярно объяснил, что на самом-то деле командир он хороший (“Всем бы такого”), корабль прекрасный (“Последнее матерное слово отечественного гения”) и если бы “...не эта хлебная будка...” на корме (это он так наш вертолетный комплекс поименовал) командовал бы он нами еще лучше. А, что касается швартовки - так тут же пирсы кривые! И разошлись мы по боевым постам просветленные. И готовились к перешвартовке, поглядывая в сторону берега, на пирсы. “И правда, кривые, - думали мы тогда. - А командир не виноват”. И не был командир виноват. В том, что пирсы кривые. Не поколебали нашей веры и два командира соседских СКРов, что пришли нам на помощь. Эти двое, не переставая смеяться, разогнали корабль и без всяких там переходов от “полного назад” к “малому назад” так идеально притерли корабль с “хлебной будкой” на корме к пирсу, что мы и ахнуть не успели. Еще бы: корабль летит “полным назад”, бетонная стенка пирса стремительно приближается, ютовые начинают нервничать, в случае чего так саданет ... И тут, как гром с ясного неба: “Подать бросательные!”. И не переводя дух: “Полный вперед!”. Ну надо же предупреждать, товарищи офицеры. Народ к такому еще не готов. Им надо медленно, осторожно. Что-нибудь вроде: “По готовности подать бросательные”. И наш метатель крутнется, прогнется и запулит эту самую выброску куда подальше. А так - он и замер - рот открыт, в глазах недоумение - какой “Полный вперед”, когда он еще не махнул? Но тут все запрыгали, руками задергали: “Бросай, бросай!”. Бросил, успел. Вот так и швартанулись. Но это было только начало. Последующие швартовки, происходившие, как им и полагается, довольно часто, заставили нас поверить: Талант, несомненно. Талантище! Кстати, этот свой талант, командир продемонстрировал и “дома” в родном Петропавловске, куда мы вернулись через год. Родная дивизия встречала нас цветами, оркестром и ледяным ветром. Поставили нас сначала на самый край пирса, там обычно стояли большие корабли. Но, когда оркестр отыграл, жены разошлись, а буксиры, наконец-то, вернулись, решено было перебазировать нас в глубину бухты. Тот, кто был на Камчатке, знает как там весело в ноябре. Кто не был, пусть представляет. Ночь, холод, ветер. У корабля парусность огромная, буксиры не справляются, рулевой зубами скрипит, командир вяло потеет, старпом как всегда невозмутим, матросы недоумевают. И вправду, чего это мы здесь вертимся, когда должны, вроде бы, перешвартовываться. А это и есть перешвартовка. Командир, как и положено всякому гению, видит по-своему. И то, что мы называем суматохой, он считает порядком. Бегает он по мостику, руки заламывает, причитает нервно в “Лиственницу”: “Вперед! Назад! Малый! Самый малый!”. Или выдернет “соску” громкоговорящей связи и завизжит на всю Авачинскую бухту: “Буксиры! Буксиры! Давай!”. Не то буксиры не туда “дали”, не то снова “будка” помешала. Только после часа этого “балета” впилились мы своей вертолетной площадкой прямо под форштевень “Зоркому”. Аккурат под звезду саданули. Корабль сделал “Бам-м!”, а у всего экипажа одновременно отвисли челюсти. Мол, знали мы, что командир талантлив, но чтоб настолько... Нам срезало леера на вертолетке и разбило антенну. “Зоркий” же отделался дырой в форштевне. Так и стояли потом в заводе - оба рядом. Но это еще не все. Нам же надо было возвращаться. И снова в глубину бухты. Что правда, на этот раз днем. Но ведь это же намного зрелищнее. Для чистоты эксперимента из бухты в Авачу выгнали чуть ли не всю дивизию. И прошлись мы - как на подвиг - оставляя справа и слева тех, кому ой как не хотелось повторять судьбу “Зоркого”. И, казалось бы, одним пароходом, в почти пустую бухту - да проще задом мимо унитаза попасть. Буксиров, правда, не было. Зато был комбриг, который еще не знал насколько талантлив наш кэп. Поэтому, он ходил за командиром как привязанный, ожидая “ну, давай”. И мы дали. Там рядом стояло рейдовое судно обеспечения - огромная дура финской постройки. Ей-то по борту мы прошлись, ломая леера и царапая многострадальную вертолетку. Комбрига перекосило, а кэп произнес гениальную фразу: “Бадалка. И лейтенант Манечкин у него зацикленный”. Комбриг, конечно же, не знал, причем тут зацикленность какого-то лейтенанта Манечкина и что такое Бадалка, но от разноса воздержался. А наш командир снял фуражку, вытер лоб и заозирался в поисках жертвы. Бадалка, кстати, это фамилия командира БЧ-2. То есть, артиллериста. А зацикленный Манечкин командовал у него зенитно-ракетным комплексом. Но, предоставим Манечкина самому себе. В данный момент нас интересует не он, а его командир. Бадалка. Ибо в сложном процессе швартовки он тоже принимает самое живое участие. Тем, что осуществляет ее непосредственно. Он командует ютовой группой. И время от времени тоже назначается на роль жертвы. Если вы сможете представить холодильник в тельняшке, к которому кто-то приделал пароходный гудок, значит вы знаете как выглядит капитан второго ранга Бадалка. Как вы уже поняли, Бадалка знаменит своим голосом. Когда он начинал докладывать об обстановке за кормой, замолкали все остальные. Просто невозможно было перекричать этот Голос. Да, что голос? Слушая его вопли из динамика, каждый задавался вопросом: И на кой черт ему микрофон? Честное слово, когда он командовал на юте, дергались даже баковые. Этот самый Бадалка однажды сосчитал швартовную команду. Как? А очень просто. Швартовались мы тогда в Севастополе. На Северной стороне. Там не то, что у Графской пристани - ни тебе зрителей, ни тебе помощников. Поэтому, швартовную команду приходилось заказывать заранее. По радио. Но не всегда они выходили в срок. Бывало, что прет корабль задом, ютовые уже выброски крутят, а на пирсе одна собака и та бродячая. Так было и в тот раз. Не в смысле, что собака на пирсе, а в смысле, что швартовать нас некому. Командир начинает потеть, орет на радистов, “...затребуйте еще... ...что вы тут мне расписываетесь...”, как вдруг Бадалка своим громовым голосом выдает фразу, которая вошла в историю. - На пирсе один человек швартовной команды, - говорит он. Все сначала не поняли, притихли. Ну а Бадалка, с неумолимостью флотского хронометра, продолжал: - На пирсе два человека швартовной команды, на пирсе три человека швартовной команды, на пирсе четыре человека швартовной команды... Он считал и считал, а взволнованный командир, невозмутимый старпом и вся верхушка МЭОНа (куда ж их деть) никак не понимали зачем он это делает. Когда Бадалка дошел до семи, старпом все-таки опомнился. Он уже протянул руку к “Лиственнице”, как вдруг Бадалка сказанул: - Автобус МЭОН на пирсе! Тут командир сглотнул и сказал: - Что? А Бадалка ему и повторяет: - Автобус МЭОН на пирсе! Причем тут автобус МЭОН? Вы знаете? Командир тоже не знал и старпом не знал, но рассмеялся первым все-таки он. А потом, забрав у кэпа микрофон, сказал: - Есть. И прекратите считать швартовную команду. Бадалка прекратил, и мы пришвартовались. А в Порт-Саиде, Бадалка во главе ютовой группы охранял нашу корму от злобных египтян. Его истошный вопль “Добро отдать кормовые?” был исполнен истинной страсти и явился, как этого и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне. Командир посмотрел на старпома, старпом пожал плечами и спросил у Падалки: - А куда вы торопитесь? На что Бадалка снова завопил: - Да они уже ножи точат, наши швартовы резать! Они - это египтяне, а швартовы у нас были пропиленовые, что весьма ценилось в тех краях. Не знаю почему. Все равно убрать их Падалке не разрешили. А когда мы уже тронулись в путь по знаменитому Суэцкому каналу, вслед за лоцманом, на борт полезли местные торгаши. Идут по трапу, как по пустыне своей и плевать им на то, что корабль не какой-нибудь, а советский. А на советский корабль нога торгаша ступать права не имеет. Не имеет и все тут. Даже отдельно от тела. Потому как советский матрос - это, товарищи, особый матрос. Не дай бог увидит он, что предлагает египетский уличный торговец. В его родном Задрючинске такое не каждый председатель обкома имеет, а тут - негр предлагает. А это плохо. То есть, не то плохо, что председатель обкома не имеет, а то плохо, что негр предлагает. А это заставляет матросов думать. А зачем, скажите, нужен нам думающий матрос, а? Бадалка и вся его ютовая команда гнать торгашей почему-то не стали. А командир, его зоркий глаз конечно же заметил непорядок на юте, поинтересовался: - Кто там идет по трапу? На что Бадалка ему ответил. Весьма лаконично. - Два духа. Командир не понял - то ли артиллерист перегрелся, то ли он, командир, вдруг обрел сверхестественные способности. Ни в то ни в другое как-то не верилось, поэтому кэп переспросил: - Кто? И Бадалка уточнил: - Ну, два турка... Командир приказал гнать посторонних, а старпом сказал: - Александр Иванович, Турция была позавчера. Это Египет. Так Бадалка узнал, что в Египте живут египтяне. А турки - они в Турции. Когда мы швартовались во Владивостоке, эта труппа устроила такой спектакль... Нет, все начиналось как обычно. Понемногу, понемногу нарастало напряжение, еще немного и кэпа, как обычно, прорвет. Все, прекрасно зная эту его особенность, принялись с удвоенным усердием выполнять свои должностные обязанности, желая оказаться где-нибудь подальше. Рядом с командиром оставался только невозмутимый старпом, у которого просто не было иного выхода. И вот, когда корабль идет, напряжение нарастает, Бадалка докладывает, командир бегает, старпом невозмутим, кэп внезапно запрашивает: - Дистанция до судна слева по корме? А “слева по корме” стояли у нас целых два судна. Одно - большое, научное, а второе - маленькое, даже слишком, зато называлось “Парис”. Бадалка, коему кэп, собственно, и адресовал свой вопрос, попытался уточнить, мол, что именно вас интересует, товарищ командир? Так и сказал: - До какого? До “Париса”? Все! Это была именно та капля, которой не хватало, чтобы переполнить и без того полную рюмку командирского терпения. Услышав такой вопрос, бедный кэп подпрыгнул, будто его укусил кто сзади. - До какого Парижа-а-а! - заорал он. Этим воплем он ясно дал понять, что именно его интересует. Бадалка прикинул дистанцию и мы, наконец-то, смогли пришвартоваться. Но пар, скопившийся под роскошной командирской фуражкой, настоятельно требовал выхода. Он бурлил, шипел и иногда выплескивался сквозь плотно сжатые зубы. “Ну кого, кого?”. Как назло мостик был пустынен. Разбежались все. Штурман неосторожно высунулся в дверь и в тот же миг был уестествлен. - Это вы виноваты, - начал кэп. - Вы неправильно давали пеленги... Штурман вяло оправдывался, пытаясь доказать, что на самом-то деле пеленги он давал правильно, но командир был исключительно настойчив. Чувствовалось, что драть штурмана он будет долго и обстоятельно. И не в пеленгах дело. Так все и было бы, если бы на мостик не вышел старпом. Верный офицерской дружбе, он принялся спасать товарища. Оглядевшись по сторонам, старпом сказал: - А что, совсем неплохо стали. Кэп снова подпрыгнул, зашипел как утюг, на который кто-то предательски плюнул и завопил на весь Тихий океан: - А вы молчите-е-е! Когда будет у вас свой корабль, тогда и будете решать! - И дальше: - Гав! Гав! Гав! И пока невозмутимый старпом взирал на бьющегося в истерике командира с высоты всех своих двух метров, штурман сумел скрыться. А что было во Вьетнаме... А во Вьетнаме мы тоже швартовались. В Камрани. Там течение у пирсов очень сильное, поэтому швартовка довольно сложна даже для опытных командиров. А наш - заранее обмочился. Возможно, именно поэтому швартовка нам вообще удалась. Не лучше чем обычно, но и не хуже. Стали. Привязались. И тут... “А где боцман? Где боцман, я вас спрашиваю?!”. Боцман у нас командует баковой группой. То есть работает с якорями и без него швартовка тоже не происходит. А тут произошла. Без боцмана. - Боцмана ко мне! - заорал кэп. “Вот кто будет сегодня крайним”. И все затаились в предвкушении. Не прошло и десяти минут, как на мостике появился боцман. На вопрос командира “Где вы были, я спрашиваю?!”, он ответил просто и честно: - Спал. Командир чуть не поперхнулся тропическим воздухом. Он был готов к тому, что боцман начнет оправдываться, выдумает какую-нибудь, очень важную, причину, но это “Спал” попросту выбило его из колеи. Такого еще не было и командир просто не знал как быть дальше. Боцман, понявший, что обычным крайним ему стать даже не светит, и если он сей момент чего-то не придумает... сообразил на удивление быстро. - А почему меня рассыльный не разбудил? - сказал он. “Вы меня спрашиваете? - было написано на лице кэпа”. “А кого же еще? - было написано на лице боцмана”. Командир захлопнул рот и отвернулся. Ну откуда он знает почему рассыльный не разбудил боцмана?

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР Если вы меня спросите, что на Флоте главное, я вам обязательно отвечу: Люди. Люди на Флоте самое главное. И самые главные. А на нашем Военно-Морском, Героическом, Легендарном, а также Гвардейском и Краснознаменном - тем более. Нет, есть у нас, конечно, умные торпеды, которые сами летят, сами бегут, сами находят и поражают. Есть у нас и сверхсовременная электроника, которая позволяет не только видеть интимную татуировку на задней части вражеского президента, но и слышать секретные переговоры турецкого Генерального Штаба, в котором говорят по-турецки, поэтому наши герои-моряки все равно ни черта не понимают. Есть у нас и корабли - надводные и подводные, умеющие не только всплывать и погружаться больше чем полтора раза, но и поражать противника. Как своим внешним видом, так и посредством управляемого ракетного оружия. Есть. Все это у нас есть. Но все эти последние слова отечественной техники так и будут стоять бесполезным ломом, без наших опытных, подготовленных и патриотично воспитанных матросов. Ибо Флот это не только корабли, Флот это еще и Люди. Или даже нет. Флот это Люди и корабли. Ни один корабль, даже самый современный, без людей не то, что не является боевой единицей Флота, с места не сдвинется. Не верите? Так вот вам: Дело происходило в тот краткий период ежегодного круговорота природы, что по традиции именуется весной. Даже здесь - на Курилах. А весна на Курилах (на северных, я имею в виду) начинается не раньше чем в конце апреля. Да именно к тому времени прибрежные воды очищаются ото льда, сами берега от снега, а температура воздуха несколько повышается. До такой степени повышается, что днем можно даже снять надоевшую шубу и побродить по берегу в толстом свитере, ватных штанах и резиновых сапогах. Ну, то мирное население. А матрос, особенно палубной команды, круглый год ходит в штормовой форме одежды - куртка-реглан с меховой подстежкой и такие же штаны. Сверху все это прикрывается черной шапкой с красной звездой или беретом, в зависимости от времени года. И вот такой скупой и северной весной наш ПСКР занял боевой пост по охране Государственной Границы на северокурильском направлении. Как полагается, отдали якорь и разбрелись “бдить вахту”. Все буднично, рутинно даже. Но вот, когда наш Штаб решил, что в этом месте мы уже наохранялись и пора сходить поохранять где-нибудь еще, вот тогда-то все это и случилось. По команде “Пошел шпиль!”, эта зараза рода человеческого, это электромеханическое чудо даже не фыркнуло. - Да что они там?! - прорычал командир. - Поохренели все?! - Он высунулся из-за рубки и не доверяя “Каштану” проорал еще раз: - Пошел шпиль! - И рукой махнул “Пошел, пошел!”. Боцман с чувством передал шпилю, что “пошел!”. И даже ногой пнул, для верности. “Хрен! - подумал шпиль”. И остался недвижим. - Боцман! - крикнул командир. - Что у вас происходит? - Ты че эта?! - рявкнул боцман, обращаясь к электрику. И добавил еще несколько употребляемых повсеместно слов, из коих ясно свидетельствовало, что единственным выходом для электрика будет чтоб “пошел!”. Электрик очень хотел чтоб “пошел!”. До дрожи в пальцах хотел. Он нервно крутил штурвальчик управления. Крутил и крутил. А шпиль молчал и молчал. - Ну, давай же, давай, - шептал электрик. - Давай, давай, - шептала баковая группа с боцманом во главе. Не помогало. Не хотел шпиль выбирать якорь. Не хотел и все тут. - А-а-а! - закричал командир! - Механика сюда! И пока механик добирался, кэп разъяренным тигром метался по мостику, мечтая сожрать механика живьем, без соли и перца. - Почему шпиль не работает?! - заорал командир, едва только черная пилотка механика появилась из двери. Механик был стар. И мудр. И в этой мудрости он был непобедим. - Сгорел, наверное, - предположил он со спокойствием истинного философа. - Вы!... - кэп поперхнулся очередным пожеланием. - В-ва!... Почему сгорел?! Механик был мудр. И поэтому не сказал ничего. Он только пожал плечами. И кто его знает, почему они горят, шпили-то. - Ах, т-ты!... Так! И еще так! - И далее командир затейливо и витиевато описал то место, где по его мнению следовало бы находиться всей электромеханической боевой части и ему, механику, в том числе. Механик терпеливо дождался последнего трехбуквенного сочетания, а потом сказал: - Ремонтировать надо. - Ремонтировать! - сказал командир. - Так ремонтируй, раз надо! А сниматься нам как?! Еще одно философское пожатие плечами. Мол, ты командир, ты и думай как сниматься. - Уйди, - сказал командир механику, и яростно сунув “соску” “Каштана” в рот, проревел: - Боцман! Снимаемся вручную! Целую секунду боцман смотрел в чистые и ясные глаза электрика, а потом сказал ему одну весьма распространенную формулу. Ту где икс, игрек и еще что-то из высшей математики Вручную так вручную. Унылая баковая группа окружила шпиль, напоминая ансамбль гуцульских народных танцев. Сходство усиливало то, что каждый из них в руке держал длиннющую вымбовку, могущую с грехом пополам заменить гуцульский топорик. - А ну, моряки, - сказал боцман, осуществляющий общее руководство, - на-ва-лись! И они навалились. Под массу бодрых выражений, восемь человек делали то, что отказался делать электромотор. Они крутили шпиль. Как пираты из приключенческого фильма “Остров сокровищ” они наваливались грудью на вымбовки и поминая чью-то мать, шли по кругу. Цепь медленно ползла, баковые тяжело дышали, а осуществляющий общее руководство боцман ласково смотрел на электрика, представляясь самому себе древним римлянином. Чувствовалось, что будь у боцмана в руках кнут, он бы им обязательно воспользовался. И бедный электрик, который по большому счету ни в чем виноват и не был, вряд ли сохранил бы свою шкуру. - На клюзе сто метров, - докладывал боцман. - На клюзе семьдесят метров. Якорь встал. - Ы-ы-ы! - дружно взвыли баковые перед последним рывком. Теперь уже немного. Весь экипаж на это время разделился на две половины. Одна участвовала в подъеме, а вторая горячо за это болела. И в то время как росла радость у второй группы, на первую все сильнее и сильнее наваливалась усталость. - Якорь чист, - доложил боцман. - Стопора наложить, - ответил кэп. - Х-хху! - сказали баковые, валясь на залитую холодной водой палубу. Хотелось, конечно, сказать намного больше, но сил хватило только на это “Х-хху!”. - Средний вперед, - сказал командир. А электрики начали ремонтировать. Ремонтировали долго. И тщательно. И даже опробовали. И вот, в конце концов, механик доложил: - Шпиль в строю. - Ну смотри, - ответил командир и приказал готовиться к постановке на якорь. Шпиль не подвел. Цепь с него ушла идеально. - Заступить на охрану Государственной Границы, - сказал кэп и оставив корабль на вахтенного офицера, отправился в каюту. Отдохнуть ото всех этих волнений. И целый день все у нас было спокойно и размеренно. Но вот очередное снятие... Шпиль снова не “пошел”. Не пошел, хоть ты режь его. - Ведь работал же! Работал! - чуть не плача причитал электрик. - А-а-а! - закричал боцман, предчувствуя новое путешествие в средние века. А командир стоял на мостике, упираясь в палубу широко разбросанными ногами, чернея лицом и вспоминал родню механика аж до седьмого колена. Будучи истинным философом, механик не стал суетиться, заламывать руки, обещать, что больше такого не случится. Он просто посмотрел куда-то вдаль и сказал задумчиво: - Опять сгорел, зараза. Глядя как унылые баковые разбирают вымбовки командир сказал механику, что в следующий раз очень хочет его увидеть на баке. С вымбовкой. И восемь матросов, действуя вымбовками и непрестанно матерясь, снова сняли с якоря боевой корабль, по самый клотик набитый ракетами, торпедами и хитроумной электроникой. И в каком месте был бы наш Флот, не будь на нем таких Людей, а? А вы говорите...

Перегоняли корабль. Из Керчи в Петропавловск-Камчатский. Шли, конечно, под флотским флагом.

Всем привет. Кинул несколько фотографий в галерею. Правда, не подписывал, но, я думаю, это не важно. Смотрите, может кто себя узнает. Или знакомых найдет.