САЯН

На страже «крыши мира»: Повествование о пограничнике Хорогского отряда Высота. Это слово определяло всё. Не просто цифры на карте или приборе, а постоянное, физическое чувство, с которым жил каждый пограничник Хогорского пограничного отряда. Воздух здесь был разреженным, холодным и невероятно прозрачным. С заставы, вмурованной в скалу, как орлиное гнездо, открывался вид, от которого захватывало дух — не то от красоты, не то от недостатка кислорода. Внизу, в звенящей синей глубине, петляла нитка Памира — река Пяндж. А за ней — уже Афганистан. Чужая, пыльная, опалённая солнцем земля, откуда могла прийти любая беда. Он, молодой солдат срочной службы, прибывший из горно-таёжной Хакасии, первые недели чувствовал себя чужим на этой гигантской каменной громаде. Горы не просто стояли — они давили своим молчаливым, древним величием. Но постепенно он, как и все, привык. Привык к тому, что утренний подъём — это не просто построение, а первое свидание с белоснежными пиками, розовеющими на восходе. Привык к вкусу чая, заваренного на талой ледниковой воде. Привык к тому, что звезды здесь висят так низко, что, кажется, можно достать рукой. Их отряд был часть легендарного Среднеазиатского пограничного округа, а сами они находились в прямом подчинении не армии, а КГБ СССР — Комитета Государственной Безопасности. Это было знаком особого доверия и особой ответственности. Погоны с зелёным кантом и аббревиатура «ПВ КГБ СССР» (Пограничные Войска) говорили сами за себя. Они были не просто солдатами, они были чекистами. Первым делом на учебке(курс молодого пограничника)ему вручили устав, а после и зачитали присягу, где главными были слова о защите государственной безопасности. Быт заставы был суровым, но налаженным. Каменные казармы. Каждое утро — усиленная физическая подготовка. Бег по горным тропам с полной выкладкой, когда каждый вдох обжигает лёгкие. Занятия по стрельбе, топографии, изучение уставов. Но главным был наряд. Дозор. Выход на границу был самым серьёзным мероприятием. Проверка оружия (на их заставе были автоматы Калашникова ), снаряжения, рация. Группа уходила на охрану границы. Шли по едва заметным тропам, проложенным вдоль ущелий. Под ногами осыпался щебень, где-то внизу с рёвом неслась вода Пянджа. В бинокль часами прочёсывали каждый камень, каждое движение на том берегу. Любая пыль, поднятая машиной или караваном, фиксировалась и докладывалась на заставу. Местные жители — памирские таджики — относились к пограничникам с уважением. Они были своими, горными людьми, и понимали тяжесть службы здесь. Иногда помогали как проводники, предупреждали о сходах селей или лавин. Командиры строго-настрого запрещал формы меновой торговли (обмена) с населением, но иногда старики просто приносили солдатам лепёшки или сушёные абрикосы — урюк. Это был жест человеческой солидарности в этом суровом краю. Главным врагом была не потенциальная диверсионная группа (хотя готовы были и к ней), а сама природа. Снежные заносы зимой, которые могли отрезать заставу на недели. Лавины, сходящие со склонов с грохотом, похожим на артобстрел. Внезапные горные реки, выходящие из берегов от таяния ледников. Солнечная радиация, от которой даже загорелая кожа сходила пластами. Но был и досуг. Короткие часы отдыха. Письма из дома, которые приходили с огромным опозданием и зачитывались до дыр. Библиотека, составленная из книг, оставленных (зованными). Игра в домино или шахматы. Самодеятельность — кто-то на гитаре играл, напевая песни Высоцкого или «Катюшу» с особым, памирским эхом. Особое состояние было весной, когда склоны гор начинали покрываться невероятно нежным, хрупким ковром альпийских цветов — эдельвейсов. Казалось невероятным, что среди этого камня и вечного холода может рождаться такая красота. Многие эти цветы в письмах домой, как главный сувенир с «крыши мира». В знании, что за их спиной — огромная страна, которую они охраняют на самом её труднодоступном рубеже. Они были глазами и ушами Родины здесь, в этих горах. И когда через несколько лет службы, уже повзрослевший и возмужавший, он спускался с заставы вниз, в Хорог, чтобы отправиться домой, он обернулся и в последний раз посмотрел на свои горы. Они провожали его молчаливым белым безмолвием. Он увозил с собой не только зованный альбом, но и чувство выполненного долга, и навсегда вписанную в сердце суровую, величавую красоту Памира. Он был пограничником. Чекистом. Солдатом с «крыши мира». И это навсегда определяло его жизнь.

Эссе о нелегкой пограничной службе Граница. Для кого-то это абстрактная линия на карте, политическое понятие. Для других — шлагбаум, пункт пропуска и печать в паспорте. Но для человека в зеленой фуражке граница — это судьба. Это пространство, где заканчивается Родина и начинается нечто иное, и его долг — быть живым щитом, воплощением неприступности этого рубежа. Пограничная служба — это не профессия, это состояние души, полное тишины, тревоги и невероятной ответственности. Тяжесть этой службы измеряется не килограммами амуниции и не километрами пройденного маршрута. Она измеряется в немом напряжении ночного дозора, когда каждый шорох в тайге, каждый треск ветки отзывается в сердце учащенным ритмом. Это бремя одиночества на дальних заставах, затерянных в горах или бескрайних степях, где единственными собеседниками неделями могут быть лишь напарник да верный служебный пёс. Это умение быть невидимым, слиться с природой, стать частью ландшафта — и в то же время всегда быть начеку, ведь от твоего внимания зависит безопасность тысяч людей за спиной. Физический труд здесь — лишь фон. Холодные ночи, многокилометровый переход, промозглая влага тумана, пронизывающий ветер на горных перевалах, знойная жара на пустынных рубежах — всё это становится привычной средой. Но главная тяжесть — моральная. Это постоянное чувство долга, которое не снимается с наступлением утра или после окончания смены. Оно вечно сидит внутри, заставляя чутко спать и мгновенно просыпаться от незнакомого звука даже в собственной квартире в отпуске. Пограничник — это не только солдат. Он и дипломат, ведь первым встречает иностранных гостей на контрольно-пропускном пункте. Он и следопыт, читающий по сломанной ветке, отпечатку подошвы или спутанной траве историю о несанкционированном переходе. Он и психолог, видящий страх или ложь в глазах человека. Он — живой символ государства, его чести и суверенитета. Самое же удивительное в этой нелегкой службе — это тишина. Не та тишина, что означает покой, а та, что полна значения. Это тишина ненарушенной границы. Это отчетливый, звенящий звук мира. И его слышит только пограничник. Он знает, что его невидимый для обывателей труд, его бессонные ночи, его оторванность от семьи и привычного мира — это и есть та цена, которой покупается этот хрупкий мир. И когда где-то вдалеке, за линией горизонта, мирно спят города, горят огни, живут своей жизнью люди, он стоит на посту. Он не ждет благодарности. Его наградой является сам факт этой тишины и спокойствия. Его тяжелая служба — это та самая нить, тонкая и невидимая, что скрепляет ткань государственности, обеспечивая нам всем возможность спокойно просыпаться утром, не думая о том, что где-то есть рубеж, который необходимо защищать. И в этой самоотверженности — настоящая, глубокая и суровая красота пограничной службы.

Город Хорог — административный центр Горно-Бадахшанской автономной области (ГБАО) Таджикистана. Это уникальный приграничный город, и служба таджикских пограничников здесь имеет критически важное значение из-за особой геополитической обстановки. Вот подробное описание ситуации в Хороге и службы в нём таджикских пограничников: Город Хорог как приграничный центр Расположение: Хорог находится на высоте около 2200 метров над уровнем моря в узкой долине, на самом берегу реки Пяндж. По ту сторону реки — территория Афганистана (провинция Бадахшан). Через город проходит Памирский тракт. Геополитическое значение: Это не просто граница. Это граница: С Афганистаном, где ситуация остается нестабильной. С регионом Бадахшан, который исторически является зоной производства и контрабанды наркотиков. Рядом находится Ваханский коридор — узкая полоса афганской территории, отделяющая Таджикистан от Пакистана и сходящаяся с границей Китая. Особенности границы: Граница по реке Пяндж часто легко проходима вброд в сухой сезон, что создает дополнительные challenges для пограничников. Служба таджикских пограничников в Хороге и ГБАО В Хороге находится Управление Пограничных войск КНБ Республики Таджикистан по ГБАО — главный командный пункт, отвечающий за весь участок границы в высокогорном Памире. Основные задачи и особенности службы: Контроль за наркотрафиком: Это приоритет номер один. Через афганский Бадахшан идет один из основных маршрутов транспортировки героина и опиата из Афганистана в Центральную Азию и далее в Россию/Европу. Пограничники ведут постоянную борьбу с контрабандистами. Предотвращение проникновения боевиков и нелегальной миграции: Нестабильность в Афганистане делает эту задачу крайне важной. Пограничники должны пресекать любые попытки нелегального перехода границы вооруженными группами. Обеспечение безопасности в приграничной зоне: Для въезда в ГБАО и особенно в приграничные районы требуется специальный пропуск (разрешение). Пограничные наряды и КПП проверяют документы на дорогах. Сложные природные условия: Служба проходит в высокогорье, с суровым климатом, снежными заносами зимой и сходом селей летом. Многие заставы находятся в крайне удаленных и труднодоступных местах Взаимодействие с другими силовыми структурами: Пограничники тесно сотрудничают с МВД Таджикистана и другими подразделениями КНБ внутри страны для отслеживания и задержания преступных групп, уже проникших через границу. Международное сотрудничество и поддержка Хорог является ключевым пунктом для программ международной помощи Таджикистану в охране границ: Пограничная миссия ЕС (BOMCA): Оказывает поддержку в обучении, поставке оборудования и укреплении потенциала. США (ранее): До недавнего времени оказывали значительную помощь (техника, обучение). Россия: Является ключевым партнером. Как уже упоминалось, Россия не охраняет границу напрямую, но: Оказывает материально-техническую и финансовую помощь. Проводит совместные учения. 201-я российская военная база (дислоцирована в Душанбе, Бохтаре и Кулябе) является важным фактором сдерживания и может быть задействована для поддержки в случае крупной угрозы со стороны афганской границы. Хорог — это стратегический аванпост Таджикистана на самой сложной и опасной участке его границы. Служба таджикских пограничников здесь — это непрерывная борьба с наркотрафиком, нелегальной миграцией и потенциальными угрозами с территории Афганистана в экстремальных высокогорных условиях. Город является центром управления, а сама граница усилена десятками застав и постов, разбросанных по всему Памиру.

ВЕРШИНЫ ПАМИРА Вершины Памира в снегах величавы, Их льды, как алмазы, горят синевой. Река Пяндж течёт, о границе напевая, Страж земли родной, её вечный покой. На заставе суровой, где ветры поют, Погранцы несут свой нелёгкий устав. Их служба — как горы, в ней честь и отвага, Они — часовые, им Родина — правда. Снега, словно память, лежат на вершинах, Река — как граница, течёт вдалеке. И в сердце каждого — присяга и сила, Чтоб мирно встречать здесь рассветы в горах.

Ключевые события конца Второй мировой войны и начало Холодной войны. Давайте разберем все по порядку. ключевые события конца Второй мировой войны и начало Холодной войны. Давайте разберем все по порядку. 2 сентября — Окончание Второй мировой войны Дата 2 сентября 1945 года является официальным днем окончания Второй мировой войны. В этот день на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе был подписан Акт о капитуляции Японии. Предыстория: 14 августа Япония сообщила союзникам о принятии условий Потсдамской декларации (требующей безоговорочной капитуляции). Это произошло после Вступления СССР в войну против Японии (9 августа). Атомных бомбардировок Хиросимы (6 августа) и Нагасаки (9 августа). Церемония подписания: 2 сентября японская делегация во главе с министром иностранных дел Мамору Сигемицу подписала акт. От имени союзных держав акт подписал генерал Дуглас Макартур, а также представители США, Великобритании, СССР, Китая, Австралии, Канады, Франции, Нидерландов и Новой Зеландии. Юридическое значение: Этот акт завершил боевые действия на всех театрах Второй мировой войны. Для СССР эта дата является памятной как День окончания Второй мировой войны (установлен в 2010 году) Капитуляция милитаристской Японии К августу 1945 года Япония находилась в критическом положении, но ее руководство еще надеялось договориться о более выгодных условиях капитуляции (например, сохранить императорскую систему и избежать оккупации). Ключевые причины капитуляции: Вступление СССР в войну (9 августа 1945 г.): Это был сокрушительный удар. Разгром Квантунской армии: Советские войска (более 1,5 млн человек) за считанные дни разгромили крупнейшую японскую группировку в Маньчжурии — Квантунскую армию. Япония лишилась последнего плацдарма и надежды на посредничество СССР в переговорах. Потеря стратегической инициативы: СССР угрожал оккупацией японских островов (Южный Сахалин, Курилы) и самой метрополии. План «решающего сражения на родине» стал бесперспективным. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки: 6 августа: бомба «Малыш» уничтожила Хиросиму. Погибло около 70-100 тыс. человек мгновенно и до 140 тыс. к концу года. 9 августа: бомба «Толстяк» уничтожила Нагасаки. Погибло около 40-70 тыс. человек мгновенно и до 80 тыс. к концу года. Эти удары продемонстрировали чудовищную мощь нового оружия и невозможность противостоять ему. Экономическая и военная истощенность: Япония была полностью блокирована на море, ее города регулярно подвергались массированным ковровым бомбардировкам (например, Токио был практически уничтожен зажигательными бомбами в марте 1945 года). Промышленность и ресурсы были на исходе. Решение о капитуляции было принято императором Хирохито (Тэнно) 14 августа после долгих споров в правительстве («императорский рескрипт»). Главным аргументом было невозможность продолжать войну после вступления СССР и применения атомного оружия. Атомные бомбардировки: необходимость для спасения жизней или запугивание СССР? Это один из самых спорных исторических вопросов. Существуют две основные точки зрения, которые часто пересекаются. Аргументы сторонников бомбардировок («Необходимость»): Спасение жизней американских солдат: По оценкам командования США, высадка на основные японские острова (операция «Даунфолл») могла стоить жизни от 500 тысяч до 1 миллиона американских солдат и миллионов японских солдат и гражданских. Бомбы, по этому мнению, убедили японское руководство капитулировать без этого кровопролития. Более быстрый конец войны: Бомбы ускорили капитуляцию, возможно, на несколько месяцев, что спасало жизни не только американцев, но и жителей оккупированных Японией азиатских стран, где война продолжалась бы. Меньшие жертвы. Сторонники этой позиции утверждают, что регулярные ковровые бомбардировки японских городов (как в Токио) несли сопоставимые, а то и большие жертвы, чем атомные удары. Например, при бомбардировке Токио 10 марта 1945 года погибло около 100 тысяч человек. Аргументы критиков и тезис о «Запугивании СССР»: Япония была уже побеждена: К августу 1945 года Япония была на грани коллапса. Ее флот и авиация уничтожены, города в руинах, экономика парализована. Многие высокопоставленные американские военные (включая адмирала Честера Нимица и генерала Дуайта Эйзенхауэра) later высказывали мнение, что бомбы не были необходимы для военной победы. СССР как главный фактор: Ряд историков (в т.ч. т.н. «школа ревизионистов») считает, что главной причиной капитуляции стало вступление СССР в войну. Оно разрушило все надежды Японии на посредничество и оставило ее без шансов. Таким образом, бомбардировки были избыточными. Демонстрация силы СССР («Холодная война»): Это ключевой аргумент в пользу теории запугивания. К августу 1945 года отношения между СССР и западными союзниками уже резко ухудшились. Шла борьба за послевоенное устройство Европы и мира. США хотели продемонстрировать Сталину беспрецедентную мощь нового оружия, чтобы заставить его быть более сговорчивым. Президент Трумэн хотел закончить войну с Японией до того, как СССР успеет захватить большие территории в Азии и предъявить на них права. Атомная бомба была инструментом, чтобы сделать это быстро и показать, кто теперь является доминирующей силой в Тихоокеанском регионе и в мире. Бомбардировка Нагасаки 9 августа (в день, когда СССР начал наступление) многими расценивается как прямой сигнал Москве: «США могут вести войну на два фронта и обладают оружием, против которого у вас нет ответа». Скорее всего, истина лежит посередине. Решение о применении атомных бомб было принято на основе совокупности причин: Военно-прагматическая: Быстро закончить войну и спасти жизни американских солдат. Политическая: Продемонстрировать всему миру, и в первую очередь СССР, абсолютную военно-технологическую мощь США. Обе цели были тесно переплетены. США не хотели делить победу над Японией с СССР в той же мере, в какой они делили победу над Германией. Атомная бомба стала как инструментом победы в горячей войне, так и первым залпом грядущей Холодной войны, мгновенно изменившим глобальный баланс сил. Таким образом, запугивание СССР, если и не было единственной причиной бомбардировок, то являлось крайне важным, если не решающим, сопутствующим фактором. Дата 2 сентября 1945 года является официальным днем окончания Второй мировой войны. В этот день на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе был подписан Акт о капитуляции Японии. Предыстория: 14 августа Япония сообщила союзникам о принятии условий Потсдамской декларации (требующей безоговорочной капитуляции). Это произошло после Вступления СССР в войну против Японии (9 августа). Атомных бомбардировок Хиросимы (6 августа) и Нагасаки (9 августа). Церемония подписания: 2 сентября японская делегация во главе с министром иностранных дел Мамору Сигемицу подписала акт. От имени союзных держав акт подписал генерал Дуглас Макартур, а также представители США, Великобритании, СССР, Китая, Австралии, Канады, Франции, Нидерландов и Новой Зеландии. Юридическое значение: завершил боевые действия на всех театрах Второй мировой войны. Для СССР эта дата является памятной как День окончания Второй мировой войны (установлен в 2010 году) Капитуляция милитаристской Японии К августу 1945 года Япония находилась в критическом положении, но ее руководство еще надеялось договориться о более выгодных условиях капитуляции (например, сохранить императорскую систему и избежать оккупации). Ключевые причины капитуляции: Вступление СССР в войну (9 августа 1945 г.): Это был сокрушительный удар. Разгром Квантунской армии: Советские войска (более 1,5 млн человек) за считанные дни разгромили крупнейшую японскую группировку в Маньчжурии — Квантунскую армию. Япония лишилась последнего плацдарма и надежды на посредничество СССР в переговорах. Потеря стратегической инициативы: СССР угрожал оккупацией японских островов (Южный Сахалин, Курилы) и самой метрополии. План «решающего сражения на родине» стал бесперспективным. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки: 6 августа: бомба «Малыш» уничтожила Хиросиму. Погибло около 70-100 тыс. человек мгновенно и до 140 тыс. к концу года. 9 августа: бомба «Толстяк» уничтожила Нагасаки. Погибло около 40-70 тыс. человек мгновенно и до 80 тыс. к концу года. Эти удары продемонстрировали чудовищную мощь нового оружия и невозможность противостоять ему. Экономическая и военная истощенность: Япония была полностью блокирована на море, ее города регулярно подвергались массированным ковровым бомбардировкам (например, Токио был практически уничтожен зажигательными бомбами в марте 1945 года). Промышленность и ресурсы были на исходе. Решение о капитуляции было принято императором Хирохито (Тэнно) 14 августа после долгих споров в правительстве («императорский рескрипт»). Главным аргументом было невозможность продолжать войну после вступления СССР и применения атомного оружия. Атомные бомбардировки: необходимость для спасения жизней или запугивание СССР? Это один из самых спорных исторических вопросов. Существуют две основные точки зрения, которые часто пересекаются. Аргументы сторонников бомбардировок («Необходимость»): Спасение жизней американских солдат: По оценкам командования США, высадка на основные японские острова (операция «Даунфолл») могла стоить жизни от 500 тысяч до 1 миллиона американских солдат и миллионов японских солдат и гражданских. Бомбы, по этому мнению, убедили японское руководство капитулировать без этого кровопролития. Более быстрый конец войны: Бомбы ускорили капитуляцию, возможно, на несколько месяцев, что спасало жизни не только американцев, но и жителей оккупированных Японией азиатских стран, где война продолжалась бы. Меньшие жертвы войны: Сторонники этой позиции утверждают, что регулярные ковровые бомбардировки японских городов (как в Токио) несли сопоставимые, а то и большие жертвы, чем атомные удары. Например, при бомбардировке Токио 10 марта 1945 года погибло около 100 тысяч человек. Аргументы критиков и тезис о «Запугивании СССР»: Япония была уже побеждена: К августу 1945 года Япония была на грани коллапса. Ее флот и авиация уничтожены, города в руинах, экономика парализована. Многие высокопоставленные американские военные (включая адмирала Честера Нимица и генерала Дуайта Эйзенхауэра) later высказывали мнение, что бомбы не были необходимы для военной победы. СССР как главный фактор: Ряд историков (в т.ч. т.н. «школа ревизионистов») считает, что главной причиной капитуляции стало вступление СССР в войну. Оно разрушило все надежды Японии на посредничество и оставило ее без шансов. Таким образом, бомбардировки были избыточными. Демонстрация силы СССР («Холодная война»): Это ключевой аргумент в пользу теории запугивания. К августу 1945 года отношения между СССР и западными союзниками уже резко ухудшились. Шла борьба за послевоенное устройство Европы и мира. США хотели продемонстрировать Сталину беспрецедентную мощь нового оружия, чтобы заставить его быть более сговорчивым. Президент Трумэн хотел закончить войну с Японией до того, как СССР успеет захватить большие территории в Азии и предъявить на них права. Атомная бомба была инструментом, чтобы сделать это быстро и показать, кто теперь является доминирующей силой в Тихоокеанском регионе и в мире. Бомбардировка Нагасаки 9 августа (в день, когда СССР начал наступление) многими расценивается как прямой сигнал Москве: «США могут вести войну на два фронта и обладают оружием, против которого у вас нет ответа». Скорее всего, истина лежит посередине. Решение о применении атомных бомб было принято на основе совокупности причин: Военно-прагматическая: Быстро закончить войну и спасти жизни американских солдат. Политическая: Продемонстрировать всему миру, и в первую очередь СССР, абсолютную военно-технологическую мощь США. Обе цели были тесно переплетены. США не хотели делить победу над Японией с СССР в той же мере, в какой они делили победу над Германией. Атомная бомба стала как инструментом победы в горячей войне, так и первым залпом грядущей Холодной войны, мгновенно изменившим глобальный баланс сил. Таким образом, запугивание СССР, если и не было единственной причиной бомбардировок, то являлось крайне важным, если не решающим, сопутствующим фактором.

Рецензия на рассказ «Настоящий Полковник» Тяжелая правда и историческая память: сильный рассказ о зле, которое нельзя забывать Уважаемый автор, я только что прочел ваш рассказ «Настоящий Полковник» и хочу выразить вам свое глубокое уважение за эту работу. Это не просто статья или историческая справка — это сильный, эмоционально заряженный и чрезвычайно важный текст, который заставляет думать и помнить. Что особенно впечатляет: Глубина проработки темы. Сразу видно, что вы провели серьезное изыскание, изучили исторические материалы и биографию Дирлевангера. Вы не ограничились сухими фактами, а смогли показать генезис зла: как из «обычного» солдата с Железным крестом, доктора наук, формируется один из самых чудовищных палачей Второй мировой войны. Это противопоставление (ученый — извращенец — каратель) работает очень мощно. Сдержанность и мощь повествования. Вы избежали соблазна уйти в излишний пафос или эмоциональные оценки. Тон повествования суровый, фактологический, и именно эта сдержанность делает текст таким пронзительным. Цифры уничтоженных деревень и людей, приведенные после описания «опричнины» Дирлевангера, бьют точно в цель без всяких риторических прикрас. Акцент на судьбе мирных жителей. Мне кажется, это главная сила рассказа. Вы не просто описываете карательную операцию против партизан, а показываете самую страшную ее изнанку — варварскую расправу над мирным населением, использование людей как «живого щита». Это страшно и это правда, о которой необходимо говорить, чтобы подобное никогда не повторилось. Связь с личной историей. Упоминание возлюбленной Нины Черменской (героини известной песни) в начале сразу задает личный, человеческий масштаб всей истории. Это напоминание, что война — это не просто схема сражений, а трагедия конкретных людей, чьи жизни и судьбы были сломаны такими людьми, как Дирлевангер. Важный исторический урок. Ваш рассказ хорошо показывает механизм создания системы тотальной жестокости, где преступники получают carte blanche от государства, и как такое подразделение становится «государством в государстве» с своими чудовищными «традициями». Это актуально и сегодня как предостережение. Итог: «Настоящий Полковник» — это не просто рассказ. Это полноценная, качественная и глубокая работа в жанре военно-исторической публицистики. Вы выполнили важную задачу — сохранили память о зверствах нацистов и донесли ее до читателя в честной и жесткой форме. Такие текчи нужны, чтобы помнили. Спасибо вам за этот труд и за память. С уважением, САЯН

«Настоящий Полковник» Тяжелая правда и историческая память: сильный рассказ о зле, которое нельзя забывать Уважаемый автор, я только что прочел ваш рассказ «Настоящий Полковник» и хочу выразить вам свое глубокое уважение за эту работу. Это не просто статья или историческая справка — это сильный, эмоционально заряженный и чрезвычайно важный текст, который заставляет думать и помнить. Что особенно впечатляет: Глубина проработки темы. Сразу видно, что вы провели серьезное изыскание, изучили исторические материалы и биографию Дирлевангера. Вы не ограничились сухими фактами, а смогли показать генезис зла: как из «обычного» солдата с Железным крестом, доктора наук, формируется один из самых чудовищных палачей Второй мировой войны. Это противопоставление (ученый — извращенец — каратель) работает очень мощно. Сдержанность и мощь повествования. Вы избежали соблазна уйти в излишний пафос или эмоциональные оценки. Тон повествования суровый, фактологический, и именно эта сдержанность делает текст таким пронзительным. Цифры уничтоженных деревень и людей, приведенные после описания «опричнины» Дирлевангера, бьют точно в цель без всяких риторических прикрас. Акцент на судьбе мирных жителей. Мне кажется, это главная сила рассказа. Вы не просто описываете карательную операцию против партизан, а показываете самую страшную ее изнанку — варварскую расправу над мирным населением, использование людей как «живого щита». Это страшно и это правда, о которой необходимо говорить, чтобы подобное никогда не повторилось. Связь с личной историей. Упоминание возлюбленной Нины Черменской (героини известной песни) в начале сразу задает личный, человеческий масштаб всей истории. Это напоминание, что война — это не просто схема сражений, а трагедия конкретных людей, чьи жизни и судьбы были сломаны такими людьми, как Дирлевангер. Важный исторический урок. Ваш рассказ хорошо показывает механизм создания системы тотальной жестокости, где преступники получают carte blanche от государства, и как такое подразделение становится «государством в государстве» с своими чудовищными «традициями». Это актуально и сегодня как предостережение. «Настоящий Полковник» — это не просто рассказ. Это полноценная, качественная и глубокая работа в жанре военно-исторической публицистики. Вы выполнили важную задачу — сохранили память о зверствах нацистов и донесли ее до читателя в честной и жесткой форме. Такие повествования нужны, чтобы помнили. Спасибо вам за этот труд и за память. С уважением, САЯН.

Хронология военных действий Ограниченного контингента советских войск (ОКСВ) в Афганистане и роль пограничных войск КГБ СССР в этих событиях. Хронология военных действий ВС СССР в Афганистане (1979–1989) Войну условно можно разделить на четыре основных этапа. 1. Этап: Ввод войск и установление контроля (декабрь 1979 – февраль 1980) Декабрь 1979 г.: 25 декабря: Начало ввода основных сил 40-й армии через перевал Саланг. Первыми на аэродромы Кабула и Баграма высадились десантники. 27 декабря: Штурм дворца Тадж-Бек (операция «Шторм-333») силами спецгрупп КГБ («Зенит», «Гром») и мусульманского батальона ГРУ. Ликвидация главы государства Х. Амина. 28 декабря: Назначение новым лидером ДРА Бабрака Кармаля. Советские войска занимают ключевые административные и военные объекты в крупных городах. Январь-февраль 1980 г.: Развертывание и дислокация основных сил 40-й армии по всей территории Афганистана. Первые столкновения с вооруженной оппозицией (моджахедами). Начало массового антисоветского сопротивления. 2. Этап: Активные боевые действия (март 1980 – апрель 1985) Это период самых масштабных и кровопролитных операций. 1980–1982 гг.: Проведение крупномасштабных плановых и частных операций по уничтожению группировок моджахедов, взятию под контроль ключевых районов и обеспечению безопасности основных автомобильных дорог (особенно трассы Кабул – Термез). Пример: Ожесточенные бои в Панджшерском ущелье (провинция Парван) – всего было проведено 9 крупных операций против отрядов Ахмад Шах Масуда. Операции в горных районах: зачистки кишлаков, уничтожение караванов с оружием, борьба с базами и складами душманов. 1983–1984 гг.: Тактика моджахедов смещается в сторону обстрелов гарнизонов, минирования дорог и точечных нападений. Советские войска отвечают массированным применением авиации (ударные вертолеты Ми-24) и артиллерии. Апрель 1984 г.: Крупная операция по деблокированию и снятию осады с города Ургун (провинция Пактика). 1985 г.: Апогей боевых действий. Наиболее интенсивное применение авиации и артиллерии. Смена тактики: создание «зоны безопасности» вдоль границы с СССР и ключевых коммуникаций. 3. Этап: Переход от наступательных действий к поддержке афганских сил (апрель 1985 – январь 1987) Апрель 1985 г.: Политбюро ЦК КПСС принимает решение о постепенном выводе войск и политике «национального примирения». Основная задача 40-й армии: Поддержка афганских правительственных войск (ограниченный контингент) огнем, авиацией и мобильными резервами. Советские части все реже штурмуют укрепрайоны, предоставляя это афганской армии. 1986 г.: Активные действия по прикрытию вывода шести советских полков на родину (операция «Завеса»). Поставка моджахедам переносных зенитно-ракетных комплексов (ПЗРК) «Стингер» резко увеличила потери советской авиации. 4. Этап: Подготовка и вывод войск (январь 1987 – февраль 1989) Январь 1987 г.: Официальное объявление политики «национального примирения». 1988 г.: Подписание Женевских соглашений (14 апреля), по которым СССР обязался вывести войска, а США и Пакистан – прекратить помощь моджахедам. 15 мая 1988 – 15 февраля 1989 гг.: Поэтапный вывод войск. Операции по прикрытию отходящих колонн (например, штурм укрепрайона Джавара в провинции Хост в августе 1988 г.). 4–15 февраля 1989 г.: Окончательный вывод войск. Последние колонны пересекли мост Дружбы через Амударью near Термеза. Командующий 40-й армией генерал Борис Громов формально считается последним советским солдатом, покинувшим Афганистан. Роль пограничников КГБ СССР в Афганистане Пограничные войска КГБ СССР не входили официально в состав 40-й армии и выполняли отдельные, но крайне важные задачи. 1. Прикрытие государственной границы: Основная задача – не допустить проникновения бандформирований с территории Афганистана на советскую территорию (в основном, в республики Средней Азии). Создание 200-километровой «зоны безопасности» вдоль границы. Эта зона простреливалась артиллерией и контролировалась с помощью засад и мобильных групп. 2. Проведение самостоятельных боевых операций на афганской территории: Пограничники действовали мобильными группами (ММГ – мотоманевренные группы) и десантно-штурмовыми маневренными группами (ДШМГ). Они проводили рейды в приграничные районы Афганистана (глубиной до 100-200 км) для: Уничтожения баз и складов моджахедов. Перехвата караванов с оружием и боеприпасами, шедших из Пакистана и Ирана. Ликвидации лидеров бандформирований. Оказания поддержки местным проправительственным силам. 3. Обеспечение безопасности и взаимодействие: Охрана и обороня важнейших объектов на севере Афганистана, таких как мост Дружбы через Амударью, тоннель Саланг, электростанции, поставки которых шли в СССР. Тесное взаимодействие с частями 40-й армии. Пограничники часто обеспечивали фланги при проведении армейских операций в приграничной зоне, а также привлекали армейскую авиацию и артиллерию для поддержки своих рейдов. Ведение разведки и агентурной работы в приграничных провинциях. 4. Участие в общих крупномасштабных операциях: Пограничные подразделения участвовали в самых значимых армейских операциях, особенно на севере страны (например, в Панджшерском ущелье, в провинциях Кундуз, Тахар, Бадахшан). Итог: Пограничные войска КГБ СССР стали элитным компонентом советского контингента в Афганистане. Их действия отличала высокая мобильность, эффективность и меньшие (по сравнению с армейскими частями) потери. Они сыграли ключевую роль в стабилизации обстановки в северных провинциях ДРА и в защите южных рубежей Советского Союза.

Хронология истории пограничных войск (органов пограничной службы) России с момента их создания до наших дней. Хронология истории пограничной службы России I. Царский период (До 1917 года) 1517 г. — Первое упоминание о постоянной пограничной страже. Для защиты от набегов крымских татар великий князь Василий III учредил «засечную стражу» — систему оборонительных укреплений (засек) и сторожевых постов вдоль границ. 1571 г. — Принят первый в России военно-пограничный устав — «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе», регламентирующий порядок охраны рубежей. 1754 г. — Созданы таможенные пограничные цепи, введена вольная (наемная) пограничная стража. Основная задача — борьба с контрабандой. 27 октября 1827 г. — Император Николай I утвердил «Положение об устройстве пограничной таможенной стражи». Она была подчинена Департаменту внешней торговли, но имела военную организацию (дивизионы, роты). Эта дата считается днем рождения единой структуры пограничной стражи Российской империи. 1832 г. — Пограничная стража переименована в Пограничную стражу и переподчинена Министерству финансов. 1893 г. — Император Александр III преобразовал Пограничную стражу в Отдельный корпус пограничной стражи (ОКПС), который оставался в ведении Министерства финансов. Это была уже полностью военизированная, элитная часть с четкой структурой и уставами. 1906-1914 гг. — Пограничники активно привлекаются к борьбе с революционным терроризмом и контрабандой оружия. Участвуют в Первой мировой войне (1914-1918) как часть действующей армии. II. Советский период (1917—1991 годы) 28 мая 1918 г. — Председатель Совнаркома В.И. Ленин подписал Декрет об учреждении Пограничной охраны РСФСР. Эта дата отмечается как День пограничника в России и ряде других постсоветских стран. 1918-1921 гг. — Пограничники участвуют в Гражданской войне. Охрана границы была слабой и фрагментарной. 24 ноября 1920 г. — Охрана границы передана в ведение ВЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии), затем — ОГПУ. Это заложило основу будущих войск КГБ. 1923 г. — Созданы Пограничные войска ОГПУ. Началось строительство мощной, централизованной системы охраны границы. 1930-е гг. — Масштабное техническое оснащение: внедрение авиации, радиоразведки, служебных собак. Участие в конфликтах на озере Хасан (1938) и на Халхин-Голе (1939). 1941-1945 гг. (Великая Отечественная война) — Пограничные заставы первыми приняли на себя удар войск вермахта. Проявили массовый героизм и стойкость. В ходе войны пограничные полки и дивизии сражались на всех фронтах. 1950-1980-е гг. — Пограничные войска в составе КГБ СССР. «Холодная война». Основные задачи: борьба с диверсантами, шпионами, нарушителями границы, обеспечение неприкосновенности границ стран соцлагеря. Участие в конфликтах: война в Афганистане (1979-1989) — многие подразделения погранвойск охраняли и брали под контроль афгано-пакистанскую границу. III. Постсоветский и современный российский период (С 1991 года по н.в.) 1991 г. — Распад СССР. На базе Пограничных войск КГБ СССР создан Комитет по охране государственной границы СССР. 12 июня 1992 г. — Указом Президента России созданы Пограничные войска Российской Федерации в составе Министерства безопасности. 30 декабря 1993 г. — Создана Федеральная пограничная служба — Главное командование Пограничных войск Российской Федерации (ФПС России) как самостоятельный федеральный орган. 1994-1996, 1999-2009 гг. — Активное участие пограничников в Первой и Второй Чеченских кампаниях по охране административной границы Чечни и блокированию боевиков. 11 марта 2003 г. — Указом Президента В.В. Путина ФПС России была упразднена. Её функции переданы Пограничной службе, созданной в структуре ФСБ России. Это завершило процесс возвращения пограничников в систему органов безопасности. 2010-е гг. — н.в. — Модернизация пограничной службы: Создание единой системы оперативного управления. Оснащение современными техническими средствами: радиолокационные станции, БПЛА, системы видеонаблюдения, корабли и катера нового поколения. Строительство современных пограничных пунктов пропуска. Формирование Пограничных управлений по региональному принципу (например, Арктическое региональное управление). Краткая эволюция названий и подчиненности: Отдельный корпус пограничной стражи (ОКПС) Минфина (1893-1917) Пограничная охрана (1918-1920) Пограничные войска ВЧК-ОГПУ-НКВД (1920-1954) Пограничные войска КГБ СССР (1954-1991) Пограничные войска РФ (1992-1993) Федеральная пограничная служба (ФПС России) (1994-2003) Пограничная служба Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ПС ФСБ России) (2003 — н.в.) Эта хронология отражает путь от разрозненных сторожевых постов до высокотехнологичной федеральной службы, являющейся надежным щитом государства.

. Повесть. «Имя Колосовых» Глава первая: Уход Иван Колосов стоял на пороге своего бревенчатого, смолистого от дождей и солнца дома, втягивая в себя воздух, густой и хвойный от близости тайги, воздух, который пахнет мхом, прелой листвой, холодной водой из ручья и чем-то вечным, незыблемым, что только он, Иван, казалось, мог уловить и понять, и в этом воздухе уже витало предчувствие зимы – колкое, металлическое, несмотря на календарный еще август, и он поправил ремень тяжелого бердана на плече, ощутив привычным жестом холодок затылка приклада. — Дарья, я пошел, — сказал он, не оборачиваясь, зная, что жена стоит в сенях, вытирая руки о холщовый фартук, и смотрит ему в спину, в его широкие плечи, обтянутые потертой на сгибах котой, и ее взгляд полон тихого, немого вопроса, на который он никогда не отвечает, потому что ответ всегда один и тот же: охота есть охота, и мужчина должен приносить в дом дичь, а не слова. — Да уж, вижу я, что пошел, Иван Степанович, — послышался ее голос, сдержанный, но с той самой жилкой упрека, что тоньше паутины, но крепче стали, — и дай тебе Бог, конечно, но только смотри, к сумеркам будь дома, не то Гришка с Игорем опять начнут невесть что воображать, да и Сенька беспокоиться будет, все ж таки тайга не огород, сама знаешь. — Знаю, — коротко бросил Иван, наконец обернувшись к ней, и его лицо, обветренное, с проседью в жесткой щетине, было спокойно и непроницаемо, как вода в лесном омуте, — за рябчиком пойду, на косачей, может, подфартит и на глухаря выйти, молчи, не пугай удачу, жди. И он шагнул с крыльца, его сапоги глухо стукнули по утоптанной земле двора, и тут из-за угла дома высыпали мальчишки – Гриша, плотный и уже почти по-мужски скроенный, пятнадцати лет от роду, и Игорь, тринадцатилетний, худощавый, с большими, слишком серьезными для его возраста глазами, которые сейчас горели нетерпением. — Батя, возьми с собой! — почти хором выпалили они, запыхавшись, — мы молчать будем, честно, ружье донесем, все что скажешь Иван остановился, посмотрел на них, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на усмешку, но лишь на миг. — Вам, сорванцы, еще с матерью спорить научиться, а уж потом на медведя с рогатиной, — сказал он, но не сердито, а даже с оттенком той суровой ласки, которую они понимали лучше любых нежностей, — дома оставайтесь, дрова колотите, матери помогайте, а на охоту… на охоту еще успеете, вся жизнь впереди. Он потрепал Гришу по стриженой затылку, кивнул Игорю и зашагал к калитке, где его уже ждал, переминаясь с ноги на ногу, Семен, старший, высокий и угловатый, с лицом, на котором юность еще не совсем уступила место зрелости, но в глазах уже стояла твердая мужская ответственность. — Отец, ружье проверил? — спросил Семен, избегая прямого взгляда, потому что разговор отца с сыном всегда полон невысказанного, — курок туго ходит, я смазал, но все равно приноровиться надо. — Проверил, — Иван положил тяжелую руку на его плечо, и это был весь их разговор, весь их уговор и вся передача власти на время своего отсутствия, и Семен кивнул, понимающе и коротко, и тогда Иван толкнул калитку и вышел за пределы своего обжитого, понятного мира, растворившись в зеленоватом сумраке ельника, что подступал к самой околице их деревни. А из окна горницы за ним следила Катерина, семнадцати лет, с длинной русой косой и ясным, как утреннее небо, взглядом, который сейчас был полон тихой грусти, потому что ей, единственной дочери, отцовская суровость всегда казалась обидной и несправедливой, и она мечтала не о дичи, а о том, чтобы он хоть раз улыбнулся ей так, как улыбался иногда матери, но он уходил, не обернувшись, и чаща сомкнулась за его широкой спиной навсегда. Глава вторая: Первые тревоги Сумерки, сизые и влажные, подкрадывались к деревне исподволь, выползая из-под елей и кедров, заползая в огороды и подворотни, и вот они уже висели над самой землей, густые, как дым, пахнувшие ледяной росой, который вот-вот должен был упасть на пожухлую траву, и дымком из печных труб, сладковатым и уютным, но этой уютности уже не чувствовалось в доме Колосовых, где за столом, не притронувшись к ужину, сидели все, кроме одного, и молчание это было гуще и тяжелее наступающей ночи. Дарья, стиснув руки на коленях так, что костяшки побелели, смотрела в черный квадрат окна, за которым уже ничего не было видно, кроме собственного, бледного отражения свечи, и ее взгляд, обычно такой ясный и твердый, теперь метался, цепляясь за каждую тень, за каждый шорох за стеной, и она вся была – одно напряженное ожидание, готовая сорваться с места при первом же скрипе калитки. — Щи стынут, мамка, — тихо, почти шепотом, сказала Катерина, проводя ладонью по миске, будто проверяя, не остыли ли они и впрямь, хотя все и так это знали. — Может, хоть поесть? Силы ведь нужны. — Какие там силы, Катюша, какие там щи, — отозвалась Дарья, не отрывая взгляда от окна, и голос ее звучал глухо, отчужденно, будто она говорила не с дочерью, а с той ночью за стеклом. — Не до еды теперь. Не до еды. Дверь скрипнула, и все вздрогнули, разом обернувшись, но на пороге стоял Семен, один, с отцовским запасным берданом в руке, весь пропахший сыростью и холодом, и на его лице, еще не обветренном по-мужски, но уже утратившем юношескую мягкость, было написано то, что они все боялись увидеть, – ничего. — Нет? — выдохнула Дарья, и в этом слове был и вопрос, и утверждение, и мольба, и приговор. — Никого, — Семен поставил ружье в угол, движением усталым и отточенным, будто делал это уже тысячу раз, и сбросил с плеч насквозь промокший зипун. — Ходил до развилки, кричал, звал… Тихо. Как вымерло все. Зверь не кричит, птица не шелохнется. Тайга слушает. Молчит. — Так не может быть! — Гриша вскочил со скамьи, стукнув кулаком по столу так, что ложки звякнули. Лицо его, красное от внутреннего жара, исказилось гневом и обидой. — Он же не мог просто так взять и… Он же знает тайгу как свои пять пальцев! Может, ранен, может, ногу подвернул, лежит где-нибудь, ждет! А мы тут сидим, щи хлебаем! — А что ты предлагаешь, Григорий? — холодно, с непривычной для него резкостью спросил Семен, глядя на брата поверх горящей свечи. — Лезть в тайгу ночью, с фонарем, орать во всю глотку, чтоб вся нечисть лесная знала, где глупого птенца искать? Чтоб медведю на ужин самому в лапы податься? Это что, отца искать или себе смерть призывать? — А ты чего отсиживаешься? — Гриша сделал шаг к брату, сжимая кулаки. Он был почти такого же роста, что и Семен, и в его позе читался вызов. — Боишься? Ты теперь главный, да? В отцовские сапоги сразу влез, командовать вздумал! А я не боюсь! Я пойду один! Сейчас пойду! — Сядь, Гриша, — тихо, но очень четко сказал Игорь, не поднимая глаз от стола, по которому он водил пальцем, выводя невидимые узоры. Все посмотрели на него. Младший, всегда уходивший в тень, говорил так, будто его слово было последним. — Семен прав. Ночь – не время. Не видишь ничего. Спутаешь следы, свои же собственные. Заблудишься. Утром, на заре, с мужиками – это дело. А сейчас идти – это мальчишество. Глупость. — Ты что, умный самый? — взорвался Гриша, перенося на брата всю ярость бессилия. — Книжки почитал и думаешь, все знаешь? Это же отец! Понимаешь? Отец! — Понимаю, — Игорь наконец поднял на него свои большие, слишком взрослые глаза. — Поэтому и не хочу, чтобы ты пропал тоже. Одной беды на семью мало. Сиди и не мешай думать. Между братьями вспыхнула немая, яростная перепалка взглядов. Гриша, пышущий жаром безрассудства, и Игорь, холодный, как лед на ручье. Семен, наблюдая за ними, чувствовал тяжесть ответственности, свалившейся на него внезапно и беспощадно, как удар обухом. — Хватит, — сказал он властно, и в голосе его впервые прозвучала та самая сталь, что была у отца. — Утром, чуть свет, пойдем с мужиками. Я уже сговорился с дядькой Мироном. А сейчас все спать. Мамка, ложись. Катя, успокой ее. А вы, — он ткнул пальцем в Гришу и Игоря, — марш на полати. Чтобы я не слышал ни слова. Ясно? Гриша что-то хотел сказать, посмотрел на неподвижное лицо Семена, на сжатые губы матери, на спокойный, но неумолимый взгляд Игоря, махнул рукой и, плюнув, отшатнулся к печке. Игорь молча последовал за ним. А Катерина, так и не согрев свои щи, поднялась и, обняв за плечи мать, повела ее в горницу, и из-за занавески еще долго доносилось сдержанное, глухое всхлипывание – плакала она сама, уткнувшись в подушку, или это стонала от бессильной тоски ее мать, Семен не мог разобрать, и он остался один в темной избе, уставившись на пламя свечи, которое колыхалось от его тяжелого дыхания, прислушиваясь к тому, как за стеной воет ветер в трубе, – тому самому ветру, что гуляет сейчас в темной, безразличной тайге, и шепот его был полон дурных предзнаменований. Глава третья: Поиски Утро встало над деревней серое, мокрое, в рваных космах тумана, что цеплялись за коньки крыш и голые ветви берез, утро, которое не принесло света, а лишь сменило черную тьму на тьму свинцовую, и в этом влажном, холодном полумраке Семен, натягивая на себя отцовский тулуп, пахший дегтем и старым потом, чувствовал себя не девятнадцатилетним парнем, а каким-то древним стариком, на плечи которого взгромоздили неподъемную каменную глыбу, и он должен был нести ее, не зная куда, и не имея права уронить. Он вышел на улицу, где уже стояли, переминаясь с ноги на ногу и пуская клубы пара, мужики – десяток faces, знакомых с детства, но сейчас казавшихся чужими и настороженными: кто-то смотрел сочувственно, кто-то с любопытством, а кто-то с тем сдержанным раздражением, с которым встречают чужую беду, нарушившую привычный ход жизни. — Ну, Семен Иванович, веди, куда думаешь? — первым нарушил молчание дядька Мирон, коренастый, с умными, прищуренными глазами бывалого охотника, друг отца, его голос, хриплый от утренней прохлады, прозвучал как выстрел в этой тишине. Семен, собравшись с духом, выпрямился, ощущая, как на него смотрят, оценивают, проверяют на прочность. — Спасибо, что пришли, — начал он, и голос его, к его собственному удивлению, прозвучал твердо и ровно, без дрожи. — Пойдем на засечную просеку, к старой лиственнице, там он рябчика бить собирался. Оттуда и начнем. Разобьемся на тройки. Кричать, слушать, смотреть под ноги. Каждые полчаса голос подавать. Кто что найдет – свистком три раза. — А ежели… — зачем-то начал тощий, болезненного вида мужик по прозвищу Щуплый, но замолчал, поймав тяжелый взгляд Мирона. — «Ежели» что? — спросил Семен, глядя на него прямо, и в его взгляде было что-то отцовское, что заставило Щуплого отвести глаза. — Да так… Медведь, говорят, шатун в тех краях объявился, с осени не спячку не лег, злой, голодный… — пробормотал тот, ковыряя палкой мерзлую землю. — Иван медведя не боялся, — грубо оборвал его корчагинский кузнец, здоровенный детина с руками толщиной в оглоблю, — он его, как кошку, уважал. Не в медведе дело. — А в чем же? — встрял еще один, молодой, с бегающими глазами. — Слухом земля полнится… Говорили, Иван-то чересчур уж лихо стал ходить, на рожон лез, будто смерть свою искал. С гордостью, мол, беда. Может, и нашел… Семен сжал кулаки внутри рукавиц, чувствуя, как по лицу разливается жгучий жар. Он хотел крикнуть, заткнуть эту пасть, плюнуть в это бегающее, подлое лицо, но он был главный. Он был теперь Иван Колосов для этих людей. — Мой отец, — сказал он, и каждое слово падало, как камень, — был лучшим охотником в округе. Он знал тайгу лучше, чем ты свою избу. И если с ним что случилось, то не от гордости, а от случая, который может каждого настигнуть. Мы пришли его искать, а не пересуживать. Кто не хочет – может идти домой, к печке. Сила не неволя. Наступила тягучая пауза. Мужики переглядывались. Мирон одобрительно хмыкнул. — Верно говоришь, парень. По-хозяйски. Ну, что стоите? Выheard приказ? По тройкам! За мной! Тайга встретила их молчаливой, равнодушной стеной. Войдя под сень вековых елей и кедров, они словно провалились в другой мир – мир влажного мха, гниющих колод, непроглядной чащи, где свет пробивался скупыми, золотыми пылинками, а тишина была настолько гулкой и глубокой, что в нее впивался каждый хруст ветки, каждый вздох, становясь навязчивым, пугающим шумом. Воздух пах хвоей, прелью и вечностью. Здесь время текло иначе, и человеческая жизнь значила не больше, чем жизнь муравья, ползущего по коре. — Иван! Ива-ан! — кричали мужики, и их голоса глухо, безнадежно тонули в зеленоватом сумраке, не находя отклика. Шли медленно, прочесывая каждую ложбинку, каждый бурелом. Диалоги стали краткими, отрывичными, рожденными напряжением. — Смотри, порыв на сосне, — указывал Мирон Семену на ободранную кору высоко на стволе. — Медведь. Но старый. Когти тупые. Не ширял, а скреб. — Это не его след, — тут же отсекал Семен, впиваясь глазами в землю. — Отец дальше пошел. Здесь только заяц да глухарь топтались. В другой тройке разговор был иным. — Черт его знает, куда его занесло, — ворчал Щуплый, спотыкаясь о корягу. — Мог бы и след оставить. Или знак. А то как в воду канул. — В тайге следы долго не живут, — философски заметил кузнец, раздвигая перед собой упругие лапы пихты. — Ветер подует, дождь пойдет – и нет ничего. Как и не было человека. Все мы тут временные. — Вот и я о чем, — подхватил Щуплый, понизив голос. — Шатун… Он следы путает. Затаскивает… знаешь куда. Может, мы уже по костям его ходим, а не знаем. — Замолчи, пустобрех, — огрызнулся кузнец. — Накаркаешь беду. Семен, шедший неподалеку, слышал эти перешептывания. Каждое слово обжигало, как раскаленный уголек, но он молчал, вглядываясь в каждую тень, в каждый изгиб тропы, ища хоть малейшую зацепку – обрывок ткани, выстрелянную гильзу, затес на дереве. Но тайга хранила свою тайну. Она была величественна, прекрасна и абсолютно безразлична к их маленькому человеческому горю. Она просто была. Могучая, древняя, немая. Они вышли на поляну к старой лиственнице, которую Иван называл «маячной». Ничего. Ни клочка, ни знака. Только ветер гудел в ее голых ветвях, словно насмехаясь над их тщетными усилиями. Семен остановился, обводя взглядом замшелые камни, заросли багульника, уходящую в чащу звериную тропу. Сердце его сжалось от холодной, беспросветной тоски. — Все, — хрипло сказал он, обращаясь к мужикам, чьи лица в сером свете дня казались усталыми и постаревшими. — Здесь чисто. Возвращаемся. В его голосе не было вопроса. Это был приказ. Приказ того, кто понял, что тайга не отдает своих мертвых. И что теперь вся тяжесть этой потери ложится на него. На его плечи. На его дом. Глава четвертая: Надежда и отчаяние Прошли дни – три, четыре, пять – слившиеся в одну сплошную, мучительную полосу ожидания, когда время текло густо, как смола, и каждое утро начиналось с хмурой, безнадежной зари, и каждый вечер заканчивался у печки, где все молча смотрели на огонь, боясь встретиться взглядами, боясь произнести вслух то, что уже витало в воздухе, густея с каждым часом, как тот туман за окном. Поиски продолжались, но уже без прежнего жара, больше по инерции, потому что нельзя было просто сидеть сложа руки; мужики ходили в тайгу, уже не кричали громко, а перекликались устало и коротко, и возвращались не с пустыми руками – с парой глухарей, с дровами, – но всегда без самого главного, и их визиты в дом Колосовых становились все короче, а взгляды – все более потупленными, полными неловкости и желания поскорее уйти. И вот одним таким вечером, когда в избе пахло варежом из той самой дичи и влажной шерстью мокрых зипунов, дядька Мирон, снимая шапку и мяня ее в руках, молча протянул Семену клочок грубой, домотканой сермяжной ткани, порванный по краю, грязный и промокший, величиной с ладонь. — Нашли, — глухо произнес он, не глядя ни на кого, — на суку, у медвежьей тропы, что к ручью с омутом ведет… Висело, как тряпица на поминки… Больше ничего. Ни следов, ни… ничего. Семен взял этот клочок, этот жалкий, ничего не значащий и значащий все обрывок, и пальцы его похолодели. Он узнал ткань. Это была та самая котка, в которой ушел отец. В избе повисло молчание, такое густое, что его можно было резать ножом. Катерина ахнула и прикрыла рот рукой. Игорь побледнел и отвернулся к стене. Гриша смотрел на тряпку с тупым, животным непониманием. Дарья, сидевшая на лавке у печи, не шевельнулась. Она просто смотрела на клочок в руке сына, и казалось, что вся жизнь уходит из ее лица, уступая место мертвенной, восковой бледности. Мужики, пробормотав что-то невнятное, про несчастный случай и царство небесное, поспешно ретировались, оставив их одних с их горем. Дверь закрылась. Щеколда звякнула. И в этой наступившей тишине что-то надломилось. Сначала это был тихий, прерывивый стон, вырвавшийся из самой глубины души, потом дрожь, пробежавшая по всему телу, и затем Дарья, вся сжавшись, как от физической боли, забилась в беззвучной, страшной истерике, слезы текли по ее лицу ручьями, не из глаз, а откуда-то изнутри, беззвучно, мучительно, а ее пальцы впились в дерево лавки так, что, казалось, вот-вот с хрустом сломаются. — Мама… мамочка… — заплакала Катя, кидаясь к ней, пытаясь обнять, но Дарья оттолкнула ее с силой, которой от нее нельзя было ожидать. — Уйдите… все уйдите… — прохрипела она, не глядя ни на кого, и ее голос был чужим, разбитым. — Мам, останься с ней, — тихо приказал Семен Катерине, и та, всхлипывая, вышла за занавеску, уводя за собой перепуганных, потерянных младших братьев. Семен остался с матерью один. Он подошел, сел рядом на лавку, не решаясь прикоснуться. Он ждал. Он знал, что должно произойти сейчас что-то важное и страшное. Дарья внезапно смолкла. Слезы еще текли, но она подняла на него глаза – глаза, полные такой бездонной муки и упрека, что у Семена похолодело внутри. — Почему? — прошептала она, и это было не вопрошение, а обвинение. — Почему ты его отпустил? Семен онемел. Он ожидал всего, но не этого. — Мама… я… Он же ушел на охоту, как всегда… — Не всегда! — ее голос сорвался на крик, хриплый и отчаянный. — Он ушел не как всегда! Он молчал за завтраком! Он на детей не посмотрел! Он меня… он меня в последний раз даже не поцеловал, будто торопился куда! Ты же старший! Ты же должен был почувствовать! Должен был остановить! Удержать! Силой удержать! А ты что? «Пошел, мол, ладно»! Ружье ему подал! Калитку открыл! Conducted его, проводил, как на парад! Она рыдала, и каждое слово было как удар кнута, обжигающее и справедливое в своей жестокой, искаженной горем логике. — Ты теперь хозяин в доме? Главный? А где же твоя хозяйская смекалка была? Глаза? Чутье? Или ты так рад был, что место твое освободилось, что поскорей отца за порог выпроводил? Семен слушал, и ему хотелось кричать, оправдываться, объяснять, что так не бывает, что отец – не ребенок, что его не удержишь, если он решил уйти. Но он видел перед собой не мать, а раненое, обезумевшее от горя существо, и он понимал, что ее боль ищет выхода, и он – единственный, кто может принять на себя этот удар. Он должен был это вынести. Он был теперь глава семьи. Он медленно встал перед ней на колени, на грубые половицы, и взял ее окостеневшие, сведенные судорогой пальцы в свои большие, уже не мальчишеские, а рабочие руки. — Винюсь, матушка, — сказал он тихо, глядя ей в глаза, и голос его был низким и твердым, без тени обиды или оправдания. — Винюсь перед тобой. Не доглядел. Не удержал. Не допонял. Винюсь. Вся вина на мне. Ты правду говоришь. Он не спорил. Он принял всю ее ярость, всю несправедливость обвинений, принял их как единственную возможную дань ее отчаянию. Он брал на себя не только хозяйство, но и вину. Всю вину. Дарья смотрела на него, и постепенно дикий блеск в ее глазах стал угасать, сменяясь горьким, бесконечным осознанием. Она выдернула одну руку и медленно, почти неловко, коснулась его щеки, по которой тоже текла единственная, скупая мужская слеза. — Сенька… сынок мой… — простонала она, и в голосе ее появилась первая нота не упрека, а жалости. — Прости меня, старуху глупую… Я сама не знаю, что говорю… Куда нам без него… Куда… — Никуда, — твердо сказал Семен, поднимаясь с колен. Его лицо было строгим и решительным. — Мы остаемся здесь. Это наш дом. Его дом. Я буду пахать. Гриша с Игорем помогут. Катя с тобой по хозяйству. Будем жить. Как он бы хотел. Так и будем. Он говорил это не ей, а самому себе, заново возводя внутри себя стены, которые рухнули с уходом отца. Он принимал бремя. Все бремя. И с этого вечера в доме Колосовых началась новая жизнь. Жизнь без Ивана. Глава пятая: Новый порядок Прошла неделя. Скорбь, как тяжелый, мокрый полог, все еще висела над домом Колосовых, но жизнь, жестокая и практичная, уже требовала своего. Печь нужно было топить, скот — кормить, поле — готовить под озимые. И в этой новой жизни установился новый, непривычный и колючий порядок, центром которого стал Семен. Он теперь вставал раньше всех, его шаги по избе звучали твердо и тяжело, как когда-то отцовские. Он отдавал распоряжения коротко и не терпя возражений: «Гриша, топор наточи, дров нарубить», «Игорь, сходи к кузнецу, спроси про косу», «Катя, мамке с огорода помочь». И сам уходил на пашню, возвращаясь затемно, усталый, пропахший потом и землей. Именно за вечерним чаем, когда семья собиралась вместе, это новое напряжение проявлялось ярче всего. Свеча коптила на столе, освещая лица, ставшие за эти дни резче и старше. Диалог первый: о деле — Завтра поедем за бревнами, на старую делянку, — сказал Семен, отпивая из блюдца горячий чай. — Изгороду поправить надо, совсем развалилась. Гриша, разминавший у печи натруженные плечи, нахмурился. — Какие бревна? Конь хромой, телега разбитая. Тащить их — день потратить. Лучше новую изгородь из жердей сплести. Быстрее. — Жерди сгниют за три года, — не глядя на брата, ответил Семен. — А бревно — на наш век хватит. Отец всегда так делал. — Отец! — Гриша с силой поставил свой чайник на стол. — Отец не на разбитой телеге ездил! И конь был сильнее! Время другое теперь, Семен. Надо головой думать, а не отцовские слова повторять. — Я и думаю, — холодно парировал Семен. — Думаю, что делать надо на совесть, а не на скорую руку. Коня починим. Телегу тоже. Едем за бревнами. — Может, мне с вами? — тихо спросил Игорь, не отрываясь от потрепанной книги о лекарственных травах, что лежала перед ним. — Тебе? — усмехнулся Гриша. — Ты же, я смотрю, больше по книгам специалист. Усилишься бревно поднять — загнешься. — Я спросил не у тебя, — так же тихо, но с внезапной сталью в голосе, ответил Игорь. — Хватит, — властно оборвал Семен. — Игорь дома останется. С мамкой и Катей. Решено. Пауза повисла тягучая и неудобная. Каждый думал свое. Гриша — что Семен глуп и упрям, что он просто копирует отца, не понимая сути. Семен — что Гриша горяч и недальновиден, что он подрывает его авторитет. Игорь — что оба они мыслят слишком прямолинейно, и что есть иной, более умный путь, который они не видят. Диалог второй: о Кате — Заходила today Федосья, сватья, — негромко, глядя на свои сложенные на коленях руки, сказала Дарья. Its голос все еще звучал глухо и отрешенно. — Про Лукушева сына, Степана, сказывала. Парень работящий, дом крепкий. Сватается. Катерина, разливавшая у печи новый кипяток, вздрогнула и покраснела. — Что ты, мамка! Какой сейчас сваты? Какие разговоры? — А что? — встряла Дарья с неожиданной озлобленностью. — Жизнь, что ли, на этом кончилась? Тебе семнадцатый год. Дело обычное. И хозяйство у них хорошее, не пропадешь. — Я никуда не хочу, — чуть слышно прошептала Катя. — Я с тобой. Здесь мой дом. — Дом? — Дарья горько усмехнулась. — Дом, где мужики друг на друга рычат, как псы на цепи? Где запах печали из стен прет? Ты думаешь, отец твой хотел бы, чтоб ты тут засиделась в девках? — Мамка, не надо, — взмолилась Катя, и в глазах у нее блеснули слезы. — Надо! — вдруг резко сказал Семен, пристально глядя на сестру. — Мать права. Ты подумай. Степан — парень надежный. Это хорошая партия. — Да ты-то чего решил? — вспыхнула Катя, обращаясь к брату. — Теперь уж ты и замуж меня выдавать будешь? Решать, что для меня хорошо, а что нет? — Да, — без обиды, с той самой тяжелой ответственностью во взгляде, ответил Семен. — Теперь я решаю. И я говорю – подумай. Сердцем подумай. Но и головой тоже. Катя замолчала, подавленно кивнула и отвернулась, чтобы скрыть слезы. Она думала, что Степан действительно хорош, но мысль о том, чтобы оставить осиротевшую мать, съедала ее изнутри. Она чувствовала себя предательницей при одной этой мысли. Диалог третий: о памяти — А я нашел сегодня на чердаке, — совсем тихо, будто невзначай, произнес Игорь, закрывая книгу. — Отцовскую табакерку. С волком. Помните, он ее всегда при себе держал? Все взгляды устремились на него. В комнате снова повисла тишина, но теперь иная – напряженная и горькая. — И что? — хмуро спросил Гриша. — Ничего, — Игорь поймал на себе взгляд Семена. — Положил на место. На прежнее. — И правильно, — отрезал Семен. — Пусть лежит. Нечего трогать. — А почему? — не унимался Игорь, и в его тихом голосе прозвучал вызов. — Она же не пропадет. Ею можно пользоваться. Помнить о нем. Она же для этого и сделана. — Чтобы пользоваться? — Семен медленно обвел взглядом всех. — Он не для того ее всю жизнь берег, чтобы мы теперь ей табак сыпать. Она теперь… память. А память трогать нельзя. Ее хранят. — Память – не вещь, Семен, — еще тише сказал Игорь. — Она в голове. А вещь… она просто вещь. — Молчи уже, книжник, — буркнул Гриша. — Умнее всех. Игорь смолк, снова уткнувшись в книгу, но по напряженной спине было видно, что он не согласен. Молчание снова воцарилось за столом, густое, тягостное, полное невысказанных обид, страхов и сомнений. Каждый был погружен в свои мысли, каждый нес свое горе по-своему, и тонкая трещина, прошедшая по семье в день исчезновения отца, медленно, но верно расширялась, угрожая расколоть их хрупкий мир навсегда. Глава шестая: Тень прошлого В деревню он вошел незаметно, как входит осенний туман – тихо, исподволь, и сначала его никто не увидел, кроме дворовых псов, которые не залаяли, а лишь насторожили уши, учуяв запах, чуждый деревне: запах дыма далеких костров, медвежьей шерсти, сушеной полыни и чего-то древнего, дикого, что было принесено из самой глубины нехоженой тайги. Старик Анисим. Промысловик. Знахарь. Отшельник. С ним Ивана Колосова связывала странная, молчаливая дружба, рожденная в многодневных странствиях по урманам, где слова были лишней тратой сил. Он появлялся раз в несколько месяцев, чтобы обменять пушнину на соль, порох и свинец, и всегда его появление было событием. Но на этот раз – особенно. Он пришел прямо к дому Колосовых, остановившись у калитки своим бесшумным, кошачьим шагом, и постоял, вглядываясь в окна своими маленькими, глубоко сидящими, как у филина, глазами, которые видели то, что другим было не дано. Первым его заметил Игорь, выглянувший из сеней. Сердце юноши екнуло. Он кинулся внутрь. — Анисим пришел. Этого было достаточно. В доме засуетились. Дарья, побледнев, поправила платок. Семен отложил точильный брусок. Гриша выпрямился, как струна. Все они знали: если кто и мог что-то знать, так это он. Старик вошел, не стуча, принес с собой запах холода и хвои. Он молча кивнул Дарье, окинул взглядом братьев и уставился на огонь в печи, словля ища в нем ответы на незаданные вопросы. — Хлебнул чайку, дедка, — первым нарушил молчание Семен, указывая на самовар. — Греться стал. Анисим медленно покачал головой. — Не за чаем. Слово сказать. Про Ивана. В избе стало так тихо, что слышно было, как трещит лучина в светце. Дарья замерла, прижав руки к груди. — Видел? — выдохнул Гриша, сделав шаг вперед, и в его голосе была такая надежда, что она резала слух. Анисим помолчал, собираясь с мыслями, его сморщенное, как печеное яблоко, лицо было непроницаемо. — Месяц назад, али больше… Забыл уже счет вести. Ушел я на стык рек, где старый кедровник стоит, што медведь облюбовал… Места глухие. Никто туда не ходит. Зверь бежит, чуя человека… А там… дымок. Он сделал паузу, давая им осознать. Дымок в абсолютно диком месте. — И у огня… фигура. Сидит. Не движется. Я со склона глядел, за ветками. Не охотник… Охотник шума не боится, движется, дело делает. А этот… как пень. Или как призрак. Я крикнуть хотел… да не стал. — Почему? — сорвалось у Гриши. — Место нехорошее, — просто сказал Анисим. — Там… тропы путаются. И в голове твоей тоже. Может, почудилось. Может, леший дразнится. А может… и он. Не стал тревожить. Ушел. Он закончил и снова уставился на огонь, словно сказал все, что должен был. В избе взорвалось. — Где? — крикнул Гриша, хватая старика за рукав. — Точнее где? На каком склоне? К какой реке? — Гриша! — строго окликнул его Семен, но было поздно. — Он жив! Слышишь, Семен? Жив! Отец жив! — Гриша повернулся к брату, глаза его горели лихорадочным блеском. — Я же говорил! Он не мог просто так! Он там, ждет помощи! Заблудился, ранен! Я иду! Сейчас же иду! — Куда ты идешь? — голос Семена прозвучал как удар хлыста, холодно и резко. — На стык рек? Одного Анисима тайга туда пускает, потому что он с ней на ты! А тебя? Ты сгинешь в первых же буреломах! Это же бред! Старик сам говорит – почудилось! Место нехорошее! — Это тебе бред! — заорал Гриша в ярости. — Тебе удобно так думать! Удобно сидеть здесь, хозяином играть, отцовский стул занимать! А то, что он там, один, может, умирает с голоду – это тебе не интересно! Ты боишься, что он вернется и ты опять станешь никем! Семен побледнел. Он сделал шаг навстречу брату, и они оказались нос к носу, два молодых быка, готовых сцепиться насмерть. — Ты думаешь, я о себе думаю? — прошипел Семен. — Я о доме думаю! О матери! О сестре! Об вас, о щенках неразумных! Одну потерю мы еле пережили! Ты хочешь вторую? Ты хочешь, чтобы мы тебя тоже искали? Или чтобы мать с ума сошла от нового горя? — Так что, по-твоему, сидеть сложа руки? — Гриша был вне себя. — Это и есть твой долг? Забыть о нем? Смириться? Ты call себя сыном? Ты – предатель! — Молчать! — грянул Семен так, что задрожали стекла в окнах. — Я глава семьи! Мое слово – закон! Никто никуда не идет! Это может быть ловушка! Или бред! Мы не будем рисковать из-за призрака! — Твое слово? — Гриша отпрянул, и на его лице появилось презрение. — Твое слово ничего не значит. Ты не отец. И никогда им не будешь. Он бы пошел. Он бы не испугался. Он резко повернулся и отшатнулся к двери, но не ушел, стояя, тяжело дыша и сжимая кулаки. Спор зашел в тупик. Они упирались в глухую стену непонимания. Игорь все это время молчал, наблюдая. И теперь тихо сказал, обращаясь к Анисиму: — Дедушка… а фигура… она была похожа на него? На отца? Старик медленно повел на него своими филиньими глазами. — На расстоянии… все люди похожи. И все призраки тоже. Не знаю, парень. Не знаю. И в этой неопределенности, в этой тени сомнения и была заключена вся мука. Была ли это надежда? Или новая, более изощренная пытка от равнодушной тайги? Ответа не было. Было только тихое, ядовитое пламя раздора, вспыхнувшее между братьями и готовое спалить их хрупкий мир дотла. Глава седьмая: Раскол Ночь, последовавшую за визитом Анисима, в доме Колосовых никто по-настоящему не спал. Слова старика висели в темноте тяжелым, ядовитым маревом, смешиваясь с горьким дымом раздора. Каждый слышал, как скрипят половицы под нетерпеливыми шагами Гриши, как вздыхает за занавеской Дарья, как ворочается на полатях Игорь, и как неподвижно, словно часовой, сидит на лавке у потухшей печи Семен. Он не сомкнул глаз, прислушиваясь к каждому шороху, зная пылкий и безрассудный нрав брата. Он ждал. И его ожидание оказалось пророческим. Под утро, когда серый, жидкий свет только начал сочиться в оконца, первым поднялся Игорь. Он сразу заметил неестественную тишину на братней половине и белый клочок бумаги, прижатый к краю стола пустой деревянной чашкой. — Семен, — тихо, но тревожно позвал он Семен, дремавший на лавке, вздрогнул и мгновенно вскочил. Он одним взглядом оценил пустую постель Гриши и записку в руке Игоря. Сердце его упало и замерло, словно кусок льда. — Дай сюда, — его голос скрипел от бессонницы и напряжения. Кривые, торопливые буквы, выведенные углем, резали глаза: «Иду искать отца. Не могу сидеть сложа руки, пока предатель у печки греется. Григорий». Семен скомкал записку в кулаке. В висках застучало. Гнев, бессилие, страх – все смешалось в один клубок, готовый разорвать его изнутри. — Что там? — испуганно спросила Катерина, выходя из-за занавески, заспанная и бледная. Ее голос разбудил Дарью. Та мгновенно села на кровати, инстинктивно почуяв беду. — Гриша… — хрипло произнес Семен, не в силах подобрать слова. — Ушел. Ночью. На стык рек. Вскрик Дарьи был коротким и обрывающимся, будто ей перехватило горло. Она замерла, уставившись на Семена широкими, полными ужаса глазами. — Верни его, — прошептала она. — Сенька, сынок… Верни его. Он погибнет там один. Оба… Оба моих мальчика… Она не рыдала. Слез уже не было. Была только бездонная, леденящая пропасть отчаяния, в которую она катилась. Семен подошел к стене, сдернул с гвоздя отцовский бердан. Движения его были резкими, точными, лишенными всяких колебаний. Решение созрело мгновенно. — Игорь, беги к дядьке Мирону. Скажи, собирай людей. Но чтоб к полудню были тут, не раньше. Мы с ним уйдем вперед, мы легче на подъем. Катя, собири мне торбу. Хлеба, сала, сухарей. Пороху, свинцу. Быстро. Он говорил тихо, но с той неоспоримой властностью, что не допускала вопросов. Братья кинулись выполнять приказы. В избе засуетились. Семен натянул зипун, перекинул через плечо патронташ. Он чувствовал на себе взгляд матери, тяжелый, как свинец. — Семен, — позвала она, когда Катя скрылась в сенях. Он обернулся. Дарья стояла посреди горницы, прямая и неожиданно спокойная. Следы слез высохли, лицо было строгим и окаменелым. — Ты идешь за ним, — это был не вопрос. — Иду. — И найдешь его. И вернешь. Живым, — в ее голосе не было мольбы. Была констатация факта. Приказ. — Постараюсь, матушка. — Нет, — она резко качнула головой. — Не «постараюсь». Ты сделаешь это. Потому что ты теперь глава семьи. И твое слово – закон. И твоя сила – наша сила. И твоя воля должна быть крепче стали. Она подошла к нему вплотную, ее глаза, еще недавно потухшие, горели сухим, ярким пламенем. — Я… я неправо тебя тогда упрекнула, Сеня. Слепая я была, глупая. Горе застило глаза. Ты – не предатель. Ты – мой оплот. Ты держишь этот дом на своих плечах. И я вижу теперь. Вижу в тебя него. Его волю. Его упрямство. Прости старуху. Она положила свои натруженные, шершавые руки на его плечи. Не обняла, а именно положила, как кладут знамя на плечи рыцаря, отправляющегося на битву. — Иди. И вернись. Оба. Слышишь меня? Я благословляю тебя. И он… он бы благословил. Это было признание. Полное, безоговорочное. В ее глазах он наконец-то прочел не боль, не упрек, не материнскую жалость, а суровое, безграничное доверие. Доверие к мужчине. К хозяину. К сыну, который стал главой. Семен молча кивнул. Слова были не нужны. Он наклонился, коснулся губами ее высохшей, прохладной руки – впервые в жизни по-взрослому, не по-детски. Потом повернулся и вышел в сени, где его уже ждала Катя с узелком, а в дверях стоял запыхавшийся Игорь. — Мирон собирает мужиков. К полудню будут, — выдохнул младший брат. — Будь осторожен, Семен. — Дом на тебе, Игорь, — коротко бросил Семен, засовывая торбу за пазуху. — Смотри за всеми. Он толкнул калитку и вышел на пустынную, серую улицу. Ветер трепал его волосы, неся с собой влажный, холодный запах тайги – тот самый запах, что унес отца и теперь уводил брата. Он не оглядывался. Он шел вперед, чувствуя на своих плечах тяжесть не только ружья и торбы, но и взгляда матери, ее благословения и ее приказа. Он должен был найти Гришу. Вернуть его. Потому что он был главой семьи. И потому что они были Колосовы. А Колосовы не сдаются. Тайга, встретившая его на околице, молча раздвинула свои зеленые, мшистые пасти, чтобы поглотить еще одного из них. Но на этот раз Семен шел не как мальчик, ищущий отца. Он шел как мужчина, чтобы спасти брата. Чтобы сохранить свой дом. Глава восьмая: В сердце тайги Григорий Тайга обрушилась на Гришу всей своей немой, подавляющей мощью. Сначала он шел быстро, почти бежал, подгоняемый жаром обиды и решимости. Пни, колдобины, хлеставшие по лицу мокрые ветки – все это было лишь фоном для его яростных мыслей. Он представлял, как найдет отца, изможденного, но живого, как они вдвоем вернутся в деревню, и он, Гриша, взглянет на Семена с молчаливым торжеством. Он докажет всем, что настоящая сыновья любовь – в делах, а не в пустых словах и приказах. Но с каждым часом жар в груди понемногу угасал, вытесняемый нарастающим, холодным чувством реальности. Деревья становились выше, чаща – гуще. Знакомая тропа, по которой он ходил за отцом на ближние покосы, давно кончилась. Теперь он продирался через бурелом, ориентируясь по смутным рассказам Анисима и по солнцу, которое то и дело пропадало за плотной пеленой низких облаков. К полудню его уверенность выветрилась вместе с потом. Он остановился у ручья, чтобы напиться. Руки дрожали от усталости. Вода была ледяной, обжигала горло. Он прислушался. Тишина. Не та благожелательная тишина дома, а густая, звенящая, настороженная тишина. В ней каждый шорох казался угрозой. Треск сучка где-то справа заставил его вздрогнуть и схватиться за ружье. Ничего. Прочно тайга дышала. «Я не боюсь, — упрямо сказал он сам себе, поднимаясь. — Я не маленький. Отец бы не боялся». Но отец знал тайгу. А Гриша знал лишь ее окрестности. Отец умел читать ее знаки, а Гриша видел лишь хаос зелени и древесины. К вечеру небо затянуло сплошной свинцовой пеленой, пошел мелкий, назойливый дождь. Сырость проникала под одежду, заставляя зябко ежиться. Надо было искать место для ночлега. Мысль развести костер показалась ему слишком сложной и долгой. Он нашел небольшой навес из упавших елей, залез под него, свернулся калачиком и, съев краюху хлеба, попытался уснуть. Сон не шел. Холод пронизывал до костей. Снаружи доносились непонятные звуки: шорохи, щелчки, чье-то тяжелое дыхание. Ему чудились шаги. Он вскакивал, вглядывался в мглу, Aiming из ружья в ничего. Это была самая долгая ночь в его жизни. Ночь, за которую из него выветрилась вся бравада, оставив лишь голый, щемящий страх и горькое осознание собственной глупости. Он вспомнил слова Игоря: «Мальчишество. Глупость». И впервые задумался, а не был ли младший брат прав. Семен Семен шел иначе. Не спеша, но и не мешкая. Его глаза, привыкшие к работе на пашне, теперь впивались в землю, выискивая знаки. Он нашел след Гриши почти сразу у околицы: свежий, резкий след сапога, сбивавший прошлогоднюю листву. Потом еще один. И еще. Он не гнался за братом вдогонку. Он знал, что Гриша, движиемый запалом, пойдет напрямик, будет ломиться через чащу, тратя силы. Семен же выбирал путь обходной, но верный, экономя дыхание. Он шел, как шел бы его отец: расчетливо, внимательно, уважая тайгу, а не бросая ей вызов. Он видел, где Гриша споткнулся о корень, где поскользнулся на глине у ручья, где остановился перед грудой бурелома в нерешительности. Каждая такая метка была укором. Это был след не охотника, а испуганного зверька, бросившегося в бегство. Семен не испытывал гнева. Только тяжелую, каменную ответственность. Он представлял лицо матери, ее благословение. Он не мог подвести ее. Не мог допустить, чтобы из-за глупой ссоры она потеряла еще одного сына. Дождь застал его на открытом месте. Не теряя темпа, Семен нашел подходящую ель, с густой лапой, развел под ней небольшой, но жаркий костер, используя бересту и сухой хворост из-под ствола. Он высушил промокший зипун, вскипятил в котелке воду из фляги, выпил горячего чаю с салом и сухарем. Он не позволял себе слабости. Он должен был сохранять силы. Для себя. Для Гриши. Ночью он сидел у огня, подбрасывая сучья. Он не боялся темноты. Он слушал ее. Прислушивался к звукам, пытаясь отличить естественные шумы леса от возможного крика о помощи. Он думал об отце. Где он? Что с ним? Призрак ли это у костра, как сказал Анисим, или нечто иное? И чувствовал ли он тогда, уходя, что не вернется? Утром след был свежее. Расстояние между ними сокращалось. Семен видел, что Гриша замедлил ход, что он бредет уже не так уверенно. И в этом была новая опасность. Уставший, испуганный человек в тайге – легкая добыча. Он нашел место ночевки брата – помятый мох под елями, обрывок оберточной бумаги. Костра Гриша не разводил. Семен покачал головой. Глупо. Опасная глупость. Он вдохнул полной грудью влажный, хвойный воздух и зашагал дальше, ускорив шаг. Погоня приближалась к концу. Теперь он шел не только по следу. Он шел на звук. На звук чужой, неуверенной поступи в великом безмолвии тайги, что все глубже и глубже затягивала их в свое зеленое сердце. Глава девятая: Лицом к лицу Семен нашел его у воды. Не на стыке рек, куда уводили тропы Анисима, а у мелкого, каменистого ручья, что змейкой извивался в гуще пихтача. Гриша сидел на мокром валуне, сгорбившись, уставившись в бегущую воду. Он был похож на затравленного волчонка – грязный, мокрый до нитки, с осунувшимся за двое суток лицом. Ружье лежало рядом в траве, словно ненужная палка. Он даже не услышал приближения брата. Семен остановился на опушке, несколько секунд молча наблюдая за ним. Гнев, копившийся все это время, вдруг ушел, сменившись острой, щемящей жалостью. Он видел не дерзкого бунтаря, а просто своего мальчишку-брата, напуганного и заблудившегося. Он шагнул из-за деревьев. Сухие ветки хрустнули под сапогом. Гриша вздрогнул, резко обернулся и вскочил с камня, глаза его, лихорадочно блестящие, метнулись к ружью. — Не трогай, — тихо, но властно сказал Семен. Он стоял в десяти шагах, неподвижный и тяжелый, как скала. Дождь уже кончился, и сквозь прорехи в облаках пробивался косой вечерний свет, золотя его плечи. — Ушел… от своих… к чужим, — глухо проговорил Гриша. Его голос срывался, был хриплым от усталости и простуды. — Пришел добить, что ли? Отомстить за записку? — Я пришел за своим братом, — просто ответил Семен. — Чтобы вернуть его домой. К матери. Она с ума сходит. — А на отца всем уже плевать? — в голосе Гриши снова прорвалась злоба, но теперь она звучала слабо, наигранно. — Он тут один, а мы… мы дома сидим! — Ты действительно веришь, что найдешь его здесь? Одного? — Семен сделал шаг вперед. — Ты вообще понимаешь, куда ты зашел? Ты знаешь, как отсюда выбраться? Гриша молчал, сжимая кулаки. Его взгляд упрямо блуждал по деревьям, избегая встречи с глазами брата. — Я бы дошел! Если бы ты не приперся тут как тень отцовская! — Отцовская? — в голосе Семена впервые прорвалась боль. — Ты думаешь, отец гордился бы тобой сейчас? Убежавшим ночью, бросившим мать в слезах? Рискнувшим жизнью из-за глупой обиды? Он бы выпорол тебя ремнем, Григорий, как последнего щенка! За безрассудство! За эгоизм! — Эгоизм? — Гриша фыркнул, и это звучало почти истерично. — Это ты эгоист! Ты занял его место и думаешь только о том, чтобы его удержать! Тебе удобно, чтобы он не вернулся! Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. Семен побледнел. Он сделал еще шаг, и теперь они стояли нос к носу. — Ты… действительно так думаешь? — его голос стал тихим и опасным. — Ты веришь, что я способен на такое? Гриша отступил на шаг, дрогнул под его взглядом. — Я… я не знаю… Ты стал какой-то чужой. Командуешь. Приказываешь. Как он. — А как надо? — голос Семена сорвался на крик, и это был крик всей его накопившейся боли, усталости, неподъемной тяжести. — Рыдать в подушку? Сложить руки и ждать, пока все развалится? Кто-то должен был стать им, Гриша! Кто-то должен был занять его место у печки, в поле, в доме! Не для себя! Для всех! Для матери! Для Кати! Для Игоря! И для тебя, черт тебя дери! Чтобы был дом, куда можно вернуться! А не пепелище! Он тяжело дышал, его грудь ходуном ходила. Гриша смотрел на него, широко раскрыв глаза, и впервые за эти дни он увидел не самозванца на отцовском месте, а своего старшего брата – изможденного, взвалившего на себя неподъемную ношу. — Ты думаешь, мне легко? — Семен уже не кричал, говорил сдавленно, и каждое слово давалось ему с трудом. — Ты думаешь, я не мечтаю, чтобы он вошел сейчас в эту чащу, отшлепал нас обоих за дурость и сам всем руководил? Я не хочу его места! Я ненавижу его! Я не сплю ночами, потому что слышу, как мать плачет! Я боюсь каждое свое решение, потому что оно может оказаться неправильным! Я не он, Гриша! Я никогда им не буду! И мне не нужно, чтобы ты меня слушался как отца! Мне нужно, чтобы ты был рядом как брат! Как мой брат, которого я… которого я чуть не потерял из-за этой чертовой тайги! Он умолк, отвернулся, сгорбившись. Его могучие плечи тряслись. Это была тихая, беззвучная мужская истома, страшнее любых рыданий. Гриша стоял как парализованный. Вся его злость, все обиды разом ушли, оставив после себя стыд. Жгучий, всепоглощающий стыд. Он видел – сейчас, впервые видел – цену того спокойствия и твердости, что демонстрировал Семен. Цену его «хозяйствования». — Сень… — прошептал он, и голос его дрогнул. — Я… — Помнишь, как мы с тобой волка того добыли? — не оборачиваясь, прерывающимся голосом сказал Семен. — Тебе лет одиннадцать было. Отец нас обоих тогда чуть не прибил за самовольство. А ночью пришел, сел на кровать и сказал: «Мужиками растете. Дурными, но мужиками». И улыбнулся. Помнишь? Гриша кивнул, не в силах вымолвить слово. Комок застрял в горле. — Он гордился нами. Обоими. Тобой – за твой напор. Мной – за мою основательность. Он говорил матери: «Гришка – мой гнев, Сенька – мой разум. Вместе – будешь посмотреть». А мы… мы вместо того, чтобы быть вместе, чуть не перегрызли друг другу глотки. Он наконец обернулся. Его лицо было мокрым от слез или от дождя – Гриша не мог разобрать. — Он не здесь, Гриша. Его здесь нет. Я понял это, когда шел по твоим следам. Тайга не прячет своих мертвых. Она их принимает. Становится их частью. Он ушел в нее, и она его не отдаст. Но он оставил нам дом. Оставил нас. И наша задача – не искать его призрак, а сохранить то, что он оставил. Вместе. Он протянул руку. Просто. Без пафоса. Как протягивал в детстве, чтобы помочь подняться после драки. — Пошли домой, брат. Мать ждет. Гриша посмотрел на эту руку – большую, сильную, в царапинах и мозолях, на руку брата, который взял на себя его вину, его боль и пришел за ним в самую глушь. Он посмотрел на свое ружье, валявшееся в грязи – символ его глупого, мальчишеского бунта. Он сделал шаг. Потом еще один. И не взяв протянутую руку, а просто обхватив Семена за плечи, прижался лбом к его мокрому зипуну. — Прости, Семен… Я… я дурак… Я не хотел… — Знаю, — Семен обнял его, коротко и крепко, по-мужски. — Я тоже. Кончилось. Все кончилось. Они стояли так посреди тайги, два молодых колоса, согнутые одной бурей, но не сломленные. Ветер шелестел вершинами кедров, словно одобрительно вздыхая. Они нашли друг друга. Не отца – его тайга забрала навсегда. Но они нашли нечто иное, гораздо более важное для той жизни, что ждала их впереди. Они нашли друг в друге опору. — Пошли, — тихо сказал Гриша, отпуская брата. — Домой. Они шли обратно молча, но теперь это молчание было другим – не враждебным, а глубоким, понимающим. Они шли рядом, и плечо Семена было твердой опорой для уставшего Гриши, а его шаг – уверенным и верным направлением. Они еще не знали, что ждет их впереди, какие испытания и решения. Но они знали главное: что теперь они будут идти вместе. Потому что они были братьями. Потому что они были Колосовы. Продолжи повесть: "Имя Колосовых"... Глава 10: Обретение. Братья находят заброшенную зимовку. Рядом с ней – слабый, почти угасший костер и следы, но не человека, а… медведя-шатуна, который пришел сюда умирать. Они находят и отцовский нож, воткнутый в бревно зимовки, как предупреждение. Становится ясно: Иван, раненый зверем, дополз сюда, но силы оставили его. Он принял сознательное решение уйти в тайгу, чтобы не стать обузой семье, чтобы его смерть была по-мужски тихой и не привлекала зверя к дому. Он не пропал. Он выбрал свой путь. Отличное развитие. Продолжаю. Глава десятая: Обретение Они шли молча, плечом к плечу, но уже не назад, к дому, а вперед, ведомые каким-то глухим, необъяснимым чутьем. Семен вдруг резко остановился, втянув носом воздух. — Дым, — коротко бросил он. Не едкий запах свежего костра, а горьковатый, призрачный дух тления, едва уловимый, вплетенный в сырой хвойный воздух. Гриша напрягся, вслушиваясь, вглядываясь. И тоже почувствовал. Слабый, как воспоминание. Они свернули с едва заметной тропки, стали продираться сквозь частый, колючий подлесок. Земля здесь пошла на подъем, уходя к скалистому outcrop, поросшему мхом. И тут, в глубине завала из бурелома, они увидели ее. Зимовьё. Низкую, почти вросшую в землю, сложенную из почерневших от времени бревен. Крыша ее провалилась в нескольких местах, дверь висела на одной скобе, открывая черную глазницу входа. Казалось, сюда не ступала нога человека десятки лет. Но дымок, тот самый, слабый и угасающий, вился из-за угла, из груды поленниц, сложенных под навесом-сараем. Семен сделал знак рукой – «тихо» – и первым двинулся вперед, сняв с плеча ружье. Гриша последовал за ним, сердце его колотилось где-то в горле, не от страха, а от предчувствия чего-то неминуемого. Они обогнули угол зимовки. И замерли. Костер. Вернее, то, что от него осталось. Кучка пепла, из которой торчали несколько обугленных головешек. Он не горел, он тлел, истлевая последними силами. Рядом, в грязи, виднелись следы. Не человеческие. Широкие, глубокие, с отпечатками длинных когтей. Медвежьи. Но странные – неуверенные, спутанные, как будто зверь ходил тут по кругу, падал, снова поднимался. И тут Гриша ахнул, указав пальцем на стену зимовки. Над костром, в самое сердце нижнего бревна, по грубой древесной кожице, был воткнут нож. Отцовский нож. Тот самый, с костяной рукоятью, на которой Иван когда-то вырезал волчью голову. Он сидел в дереве твердо, прямо, будто вложенный в ножны. Рукоять его была чистой, будто ее только что протерли, а лезвие у самого входа в дерево покрылось тонкой пленкой ржавчины. Ничего больше не было. Ни тел, ни одежды, ни следов борьбы. Только тлеющий костер, медвежьи следы и нож, вонзенный в бревно с такой ясной и страшной решимостью. Семен подошел первым. Его лицо было каменным. Он медленно, почти благоговейно, обвел взглядом это место. Угасший костер. Следы. Нож. Он все понял. Без слов. Без доказательств. Понял все сразу, до последней страшной подробности. — Шатун, — тихо, без эмоций, сказал он. — Старый. Больной. Пришел сюда помирать. Отец… наткнулся на него. Гриша молчал, не в силах оторвать взгляд от ножа. Его мозг отказывался складывать картину. — Но… где он? — выдохнул он. — Почему… почему нож тут? — Он ранил зверя, — голос Семена был глухим, монотонным, будто он читал по невидимой книге. — Или зверь ранил его. Неважно. Он знал, что шатун не уйдет. Что он будет метаться здесь, умирая, и его злоба привлечет других… или он сам, обезумев от боли, пойдет к деревне. К нашему дому. Семен сделал шаг к стене, протянул руку, но не коснулся ножа. — Он добил его. Здесь, у зимовки. А потом… потом развел костер. Последний костер. Он замолчал, глядя на горстку пепла. — Он был ранен. Тяжело. Он понимал, что не дойдет. Что нести его – значит обрекать на верную смерть тех, кто пойдет за ним. А оставлять здесь… чтобы мы нашли… чтобы мать увидела… Он сглотнул комок в горле и закончил, уже почти шепотом: — Он принял решение. Он ушел. Ушел в тайгу. Чтобы его смерть была тихой. Чтобы не звать зверя к нашему порогу. Чтобы не стать… обузой. Чтобы мы искали его живого, а не нашли мертвого. Гриша наконец оторвал взгляд от ножа и посмотрел на брата. И впервые увидел на его лице не суровость старшего, не усталость кормильца, а бесконечную, всепонимающую боль сына, который принял и простил последний, страшный выбор своего отца. — Он не пропал, — прошептал Гриша, и это было не вопросом, а осознанием. — Он… он просто ушел. Семен кивнул. Он медленно, с невероятным усилием, выдернул нож из бревна. Лезвие со скрежетом вышло из древесины. Он повертел его в руках, ощущая вес, форму рукояти, знакомую до слез. — Он оставил нам знак. Не тряпку. Не кости. А это. Свой нож. Свою волю. Чтобы мы поняли. Чтобы мы не искали больше. Он перевел взгляд на Гришу. Его глаза были сухими и очень взрослыми. — Он был лучшим охотником. И лучшим отцом. Он и мертвый нас защитил. От зверя. И от лишней боли. Гриша подошел к кострищу, пнул сапогом головешку. Она рассыпалась в серый пепел. — Почему… почему он нам не доверился? Мы бы понесли! Мы бы… — Мы бы попробовали, — жестко оборвал его Семен. — И, скорее всего, умерли бы все в этой вылазке. Он знал это. Он нас любил. Любил так, что предпочел умереть в одиночестве, чем рисковать нами. Это и есть его любовь, Гриша. Не слова. Не улыбки. А вот это. Тихое. Страшное. Мужское. Он сунул нож за пояс, подошел к медвежьему следу, большому, глубокому, и плюнул в него. — Все кончено. Мы нашли его. Теперь мы можем идти домой. По-настоящему. Он повернулся и пошел прочь от зимовки, не оглядываясь. Он нёс с собой не тело отца, а его последнюю волю. Его прощальный завет. Гриша постоял еще мгновение, глядя на место, где закончился путь его отца. Он больше не чувствовал обиды. Только огромную, вселенскую грусть и гордость. Такую гордость, что грудную клетку распирало от нее. Он тоже плюнул в медвежий след, как брат, как бы ставя точку. Потом развернулся и пошел за Семеном. Они шли обратно той же дорогой, но теперь они несли не горечь утраты, а тяжелое, ясное знание. Они знали правду. Страшную, но чистую и честную, как клинок ножа, воткнутого в бревно. Их отец не пропал. Он совершил свой последний поход. Как охотник. Как мужчина. Как Колосов. И теперь им предстояло нести это знание домой. К матери. К сестре. К брату. И жить дальше, опираясь на него, как на скалу. Потому что имя их отца было не просто имя. Оно было – завет. Глава одиннадцатая. Тишина повисла в воздухе, густая и звонкая, как хрусталь. Она была не пустой, а наполненной до краев. Наполненной болью, которая наконец-то вышла наружу, и облегчением, что ей больше не нужно прятаться где-то глубоко внутри, разъедая душу. Анна Ивановна медленно подняла голову. Слезы беззвучно текли по ее лицу, оставляя чистые дорожки на запыленной коже, но взгляд ее, всегда такой усталый и потухший, был теперь ясным и твердым. Она посмотрела на своих сыновей — на Семена, с его новой, взрослой мудростью в глазах, и на Мишу, который все еще был больше мальчиком, чем мужчиной, и чье сердце было разбито, но уже не раздавлено. — Он всегда это повторял, — голос ее был тихим, но каждое слово падало, как камень в воду, расходясь кругами по тишине. — «Жизнь, Аня, — это главная обязанность. Даже когда трудно. Особенно когда трудно». А мы… мы все эти годы хоронили его заживо. Мы отказывались жить, потому что он не мог вернуться. Мы предали его последнюю волю. Миша, прислонившийся лбом к косяку двери, в которую когда-то ушел его отец, сжал кулаки. Его плечи вздрагивали. — Я просто хочу, чтобы он знал… — его голос сорвался на шепот. — Чтобы он видел, что мы теперь… что мы поняли. — Он знает, — твердо сказал Семен, и его рука легла на плечо младшего брата. Тяжелая, надежная. — Он не тело свое послал нам, а правду. Именно для этого. Чтобы мы перестали рыть землю в поисках его костей и начали искать его в себе. Его силу. Его любовь. Она же никуда не делась. Они вошли в дом. Не в склеп, застывший во времени, где каждый предмет кричал о потере, а в свой дом. Они сели за большой кухонный стол, за которым когда-то собирались все вместе, и говорили. Говорили долго, без конца и края. Вспоминали не загадку его исчезновения, а свет его жизни. Смешные случаи, его строгость, его мечты, которые он вложил в них. Впервые за много лет они смеялись. Сквозь слезы. И эти слезы были очищением. На следующее утро Семен первым делом распахнул настежь все окна. В дом ворвался свежий ветер, пахнущий полем и приближающимся летом, сметая запах пыли и застоявшейся тоски. Анна Ивановна не стала зажигать свою привычную свечу у старой, выцветшей фотографии. Вместо этого она поставила перед ней простую глиняную кружку с букетом полевых цветов. Камень сорвался с плеч и покатился прочь, оставляя за собой ровную дорогу. Они не забыли. Они не предали. Они приняли его последний, самый трудный и самый щедрый дар — правду. Имя Колосовых больше не было клеймом семьи «пропавшего без вести». Оно стало именем семьи, которая нашла своего отца не в могиле, а в себе. И это возвращение оказалось самым главным. И они жили. Памятью. И жизнью. Как и было завещано. Эпилог Прошел год. Снег, глубокий и пушистый, укутал деревню, придавил крыши, замел следы на дороге. Но дым из трубы дома Колосовых поднимался ровным и густым столбом – знак того, что жизнь внутри идет своим чередом, горячо и не угасая. В горнице было тихо и светло. Дарья, у окна, штопала Гришину рукавицу. Лицо ее, все еще хранившее следы былой печали, было спокойно. Не смирившимся, а принявшим покоем. Она смотрела не в черную прорубь окна, как раньше, а на своих детей. Катерина, у печи, помешивала варево. Ее движения были плавными, уверенными. На шее у нее поблескивал начищенный до блеска медный гребень – подарок от Степана. Свадьбу сыграют весной, как вскроются реки. Она уже не плакала по ночам, не боялась уйти из дома. Она знала – дом останется крепким. Игорь, склонившись над столом, что-то чертил углем на бересте. Не узоры, а схему – новую, более удобную ловушку на куницу, которую он высчитал по своим книжкам. Его тихое упрямство нашло себе выход. Гриша и Семен вошли с двора, внося с собой морозную свежесть и запах снега. Гриша – румяный, с сияющими глазами, сразу направился к матери похвастаться, что нарубил столько дров, что до весны хватит. Семен, сдержаннее, стряхнул с себя снег, повесил тулуп и молча присел на лавку, потягиваясь к теплу. Он посмотрел на них – на мать, на сестру, на братьев. На свой дом. Иван Степанович висел в красном углу – не портрет, его не было, а его охотничий нож с волчьей головой на рукояти. Он висел на своем месте, как и при нем. Не как святыня, к которой нельзя прикасаться. А как инструмент. Острый, наточенный, готовый к работе. Память, которую не хранят под стеклом, а носят с собой, как носят правое плечо или зоркий глаз. Семен поймал на себе взгляд матери. Она молча кивнула ему. Этого кивка было достаточно. В нем было все: и «спасибо», и «я горжусь тобой», и «все в порядке». Он вышел на крыльцо, чтобы проверить запор на сарае. Ночь была ясной, звездной. Воздух горел на зубах, пах снегом, дымом и той вечной, незыблемой хвойной свежестью, что шла от тайги. Тайга молчала. Великая, равнодушная, принявшая в свои зеленые глубины его отца. Но теперь ее молчание было иным. Оно не было пустым. Оно было полным смысла, который он наконец понял. Он не стал смотреть в сторону леса. Он повернулся спиной к нему, к той тайне, что она хранила, и лицом – к своему дому. К свету в окнах. К будущему. Иван Колосов ушел, чтобы его семья жила. И они жили. Не забывая, но и не оглядываясь назад. Неся его имя не как клеймо потери, а как знамя. Как самое главное наследство – не землю, не избу, а железную волю к жизни и суровую, молчаливую любовь, которая сплачивает крепче любого слова. Дверь заскрипела. На крыльцо вышел Гриша, молча встал рядом, плечом к плечу. Потом Игорь. Они стояли втроем, три брата, три колоса, выстоявшие в бурю, и смотрели на заиндевевшие поля, уходящие под звездное небо. Они были Колосовы. И этого было достаточно.

Тайга в сентябре стояла в самом своем великолепии. Золото лиственниц пламенело на фоне изумрудной хвои кедров, воздух был густым и холодным, словно свежий мед, а в его аромате смешалась влажная земля, прелые листья и смола. Но главное сокровище тайги в это время висело на могучих ветвях — тяжелые, смолистые кедровые шишки. Алексей и Игорь, друзья с детства, как и каждый год, не могли пропустить этот короткий, важный период. Сбор шишек был для них не просто заготовкой, а ритуалом, возвращением к истокам, мужским разговором у костра под несметным пологом звезд. — Смотри, не заблудись, а то жена снова мне устроит выволочку, что я тебя в тайгу повел, — хмуро пошутил Игорь, проверяя запасы в рюкзаке Алексей только отмахнулся: — Да я здесь с закрытыми глазами выйду. Не ной, как старуха. Они углубились в чащу, оставив на краю леса старенький «УАЗик». Первый день прошел прекрасно. Пустые мешки быстро наполнялись тугими шишками, а вечером они, уставшие и довольные, ели жареную на костре картошку и пили крепкий чай. На второй день пошел мелкий, назойливый дождь. Видимость упала, лес из яркого и дружелюбного превратился в серый и однообразный. Они решили разойтись, чтобы охватить больше богатых кедрачей, договорившись встретиться у большого валежина, похожего на спину доисторического зверя. Игорь пришел к валежину первым. Час ждал, второй. Дождь не утихал. Кричал, свистел в свисток — в ответ лишь шум ветра и мерный стук капель по листьям. Тревога, холодная и липкая, поползла по спине. Алексей никогда не опаздывал. Поиски Алексея до темноты ни к чему не привели. Наутро он пешком добрался поселка, поднял людей. Приехали лесники, подключились опытные охотники. Прочесали все вокруг, кричали, оставляли на деревьях затёсы — тайга молчала. Она словно растворила в своих бескрайних просторах Алексея, не оставив ни единой зацепки. Через неделю активные поиски пришлось свернуть. В тайгу отправились волонтеры, но и их усилия не увенчались успехом. Алексей пропал без вести. Игорь вернулся домой другим человеком. Тень невысказанной вины легла на его плечи тяжелым грузом. Он молчал, почти не спал и все чаще уходил один в лес, в надежде, что хоть что-то найдет. Жена Лариса смотрела на него с растущим страхом. Однажды поздней осенью он не вернулся из такого очередного похода. Его нашли лишь следующей весной, когда сошел снег. Он лежал у подножия старого кедра, того самого, у которого они с Алексеем в последний раз вместе ссыпали шишки. Лицо его тело в позе будто он просто прилег отдохнуть, засыпая под вечный шум хвои. Лариса похоронила мужа в родной земле, но покоя это не принесло. Мысль о том, что он остался там один, в холодной тайге, не давала ей уснуть. В ней созрело странное, но непреодолимое желание —в день годоввщину гибели мужа пойти на то место и установить крест. Чтобы пометить место его последнего сна, чтобы его душа обрела покой. Она никому не сказала о своем решении. Боялась, что ее отговорят, назовут безумием идти одной в те гиблые места. Взяла небольшой рюкзак положила, топорик, пилу-ножовку, и на рассвете тихо ушла из дома. Дорогу она помнила со слов поисковиков, которые описывали место. Погода была ясной, солнечной, тайга встретила ее приветливо. Она долго шла, и вот перед ней встал тот самый кедр-великан. Земля у его корней все еще хранила следы прошлогодней трагедии. Лариса соорудила крест, установла его опустилась на колени и заплакала. Выплакав всю боль, она почувствовала неожиданное умиротворение. Но тайга не терпит тех, кто приходит без уважения к ее законам. Погода переменилась с обманчивой резкостью. Солнце скрылось за рваными, свинцовыми тучами, подул ледяной ветер, и пошел густой мокрый снег. Видимость упала до нуля. Лариса встала, огляделась и не поняла, с какой стороны пришла. Все вокруг стало одинаково белым и чужим. Она побрела наугад, надеясь выйти на тропу, но лишь глубже увязала в заснеженной чащобе. Холод пробирался под одежду, силы быстро покидали ее. Она поняла, что заблудилась. Она шла до тех пор, пока ноги не отказали ей, и рухнула в мягкий, холодный снег у корней очередного безликого кедра. Последнее, что она видела, было то, как крупные хлопья снега медленно опускаются на темные лапы хвои. Ее искали, но недолго. Решили, что она уехала к родственникам, чтобы справиться с горем. Обнаружили только следующим сентярем, когда новый сезон сбора шишек привел шишкарей. Они нашли почти истлевшие останки женщины, лежавшие всего в паре километров от того места, где год назад нашли Игоря. Тайга не прощает беспечности. Она забрала их всех: Алексея, который был слишком самоуверен, Игоря, которого съела вина, и Ларису, которую погубила любовь и отчаяние. И теперь лишь ветер гуляет меж кедров, шепча грустную сказку о тех, кто навсегда остался в его зеленом, безмолвном царстве.

Тайга в сентябре стояла в самом своем великолепии. Золото лиственниц пламенело на фоне изумрудной хвои кедров, воздух был густым и холодным, словно свежий мед, а в его аромате смешалась влажная земля, прелые листья и смола. Но главное сокровище тайги в это время висело на могучих ветвях — тяжелые, смолистые кедровые шишки. Алексей и Игорь, друзья с детства, как и каждый год, не могли пропустить этот короткий, важный период. Сбор шишек был для них не просто заготовкой, а ритуалом, возвращением к истокам, мужским разговором у костра под несметным пологом звезд. — Смотри, не заблудись, а то жена снова мне устроит выволочку, что я тебя в тайгу повел, — хмуро пошутил Игорь, проверяя запасы в рюкзаке Алексей только отмахнулся: — Да я здесь с закрытыми глазами выйду. Не ной, как старуха. Они углубились в чащу, оставив на краю леса старенький «УАЗик». Первый день прошел прекрасно. Пустые мешки быстро наполнялись тугими шишками, а вечером они, уставшие и довольные, ели жареную на костре картошку и пили крепкий чай. На второй день пошел мелкий, назойливый дождь. Видимость упала, лес из яркого и дружелюбного превратился в серый и однообразный. Они решили разойтись, чтобы охватить больше богатых кедрачей, договорившись встретиться у большого валежина, похожего на спину доисторического зверя. Игорь пришел к валежину первым. Час ждал, второй. Дождь не утихал. Кричал, свистел в свисток — в ответ лишь шум ветра и мерный стук капель по листьям. Тревога, холодная и липкая, поползла по спине. Алексей никогда не опаздывал. Поиски Алексея до темноты ни к чему не привели. Наутро он пешком добрался поселка, поднял людей. Приехали лесники, подключились опытные охотники. Прочесали все вокруг, кричали, оставляли на деревьях затёсы — тайга молчала. Она словно растворила в своих бескрайних просторах Алексея, не оставив ни единой зацепки. Через неделю активные поиски пришлось свернуть. В тайгу отправились волонтеры, но и их усилия не увенчались успехом. Алексей пропал без вести. Игорь вернулся домой другим человеком. Тень невысказанной вины легла на его плечи тяжелым грузом. Он молчал, почти не спал и все чаще уходил один в лес, в надежде, что хоть что-то найдет. Жена Лариса смотрела на него с растущим страхом. Однажды поздней осенью он не вернулся из такого очередного похода. Его нашли лишь следующей весной, когда сошел снег. Он лежал у подножия старого кедра, того самого, у которого они с Алексеем в последний раз вместе ссыпали шишки. Лицо его тело в позе будто он просто прилег отдохнуть, засыпая под вечный шум хвои. Лариса похоронила мужа в родной земле, но покоя это не принесло. Мысль о том, что он остался там один, в холодной тайге, не давала ей уснуть. В ней созрело странное, но непреодолимое желание —в день годоввщину гибели мужа пойти на то место и установить крест. Чтобы пометить место его последнего сна, чтобы его душа обрела покой. Она никому не сказала о своем решении. Боялась, что ее отговорят, назовут безумием идти одной в те гиблые места. Взяла небольшой рюкзак положила, топорик, пилу-ножовку, и на рассвете тихо ушла из дома. Дорогу она помнила со слов поисковиков, которые описывали место. Погода была ясной, солнечной, тайга встретила ее приветливо. Она долго шла, и вот перед ней встал тот самый кедр-великан. Земля у его корней все еще хранила следы прошлогодней трагедии. Лариса соорудила крест, установла его опустилась на колени и заплакала. Выплакав всю боль, она почувствовала неожиданное умиротворение. Но тайга не терпит тех, кто приходит без уважения к ее законам. Погода переменилась с обманчивой резкостью. Солнце скрылось за рваными, свинцовыми тучами, подул ледяной ветер, и пошел густой мокрый снег. Видимость упала до нуля. Лариса встала, огляделась и не поняла, с какой стороны пришла. Все вокруг стало одинаково белым и чужим. Она побрела наугад, надеясь выйти на тропу, но лишь глубже увязала в заснеженной чащобе. Холод пробирался под одежду, силы быстро покидали ее. Она поняла, что заблудилась. Она шла до тех пор, пока ноги не отказали ей, и рухнула в мягкий, холодный снег у корней очередного безликого кедра. Последнее, что она видела, было то, как крупные хлопья снега медленно опускаются на темные лапы хвои. Ее искали, но недолго. Решили, что она уехала к родственникам, чтобы справиться с горем. Обнаружили только следующим сентярем, когда новый сезон сбора шишек привел шишкарей. Они нашли почти истлевшие останки женщины, лежавшие всего в паре километров от того места, где год назад нашли Игоря. Тайга не прощает беспечности. Она забрала их всех: Алексея, который был слишком самоуверен, Игоря, которого съела вина, и Ларису, которую погубила любовь и отчаяние. И теперь лишь ветер гуляет меж кедров, шепча грустную сказку о тех, кто навсегда остался в его зеленом, безмолвном царстве.

Составление полного и точного списка всех пограничных застав Хорогского погранотряда на конкретный исторический период (до его реорганизации) — задача, которая практически невозможна в открытых источниках. Информация о дислокации пограничных застав всегда является режимной и редко публикуется в подробностях. Однако, на основе открытых данных, воспоминаний пограничников и географической логики можно составить предположительный список застав и комендатур, которые входили в состав Хорогского пограничного отряда (ХПО) в советский период и в первые годы после распада СССР (до реорганизации в Управление по ГБАО). Важное уточнение о структуре Пограничный отряд (ПО) не состоял напрямую из застав. Была промежуточная структура: Пограничный отряд -> Пограничные комендатуры -> Пограничные заставы. Поэтому правильнее говорить о комендатурах и входящих в них заставах. Предположительный состав Хорогского погранотряда (примерно 1980-е - начало 1990-х гг.) Хорогский ПО охранял самый протяженный и труднодоступный участок границы СССР в Таджикистане. Его структура была выстроена вдоль Памирского тракта и основных долин. 1. Комендатура «Хорог» (Центральная) Застава «Хорог»: Часто выполняла роль резервной, обеспечивала охрану непосредственно областного центра. Застава «Поймазор» (или им. Ленинского комсомола): Располагалась недалеко от Хорога. Застава «Совabad» (Савад): Одна из ключевых застав под Хорогом. 2. Комендатура «Ишкашим» Охраняла один из самых сложных участков границы в одноименном районе. Застава «Ишкашим»: Ключевой пункт в райцентре. Застава «Нукут» Застава «Ямчун» (крепость Ямчун): Древняя крепость, рядом с которой располагалась застава. Застава «Намадгут» Застава «Зонг» (Занг) 3. Комендатура «Мургаб» Охраняла восточный, высокогорный участок границы с Китаем и подступы к перевалам в Афганистан. Это был самый высокогорный участок границы в СССР. Застава «Мургаб»: В одноименном поселке. Застава «Чакан» (или «Арабел»): На Восточном Памире. Застава «Булунколь» Застава «Каракуль» (у одноименного озера) 4. Комендатура «Ванч» (или «Калаи-Хумб») Охраняла участок в западной части ГБАО. Застава «Ванч» Застава «Рушан» 5. Комендатура «Даршай» (или «Шитхарв») Застава «Даршай» Застава «Шитхарв» 6. Комендатура «БарПяндж» (возможно) Участок на юго-западе ГБАО. Что известно точно? Некоторые засты получили имена собственные в честь героев-пограничников или знаменательных дат (например, им. Ленинского комсомола). После распада СССР и до 2005 года на базе этих застав дислоцировались российские пограничники (Московский пограничный отряд и др. в составе Оперативной группы ФПС России в Таджикистане). Реорганизация, о которой идет речь, — это расформирование Хорогского погранотряда как отдельной структуры и создание на его базе Управления Пограничных войск КНБ РТ по ГБАО. Это произошло после передачи границы под охрану Таджикистану (окончательно в 2005 г.). При этом многие засты были укрупнены, некоторые, возможно, расформированы из-за сложности снабжения. Предлагаю где искать информацию. Точную и полную информацию можно найти только в архивах КГБ СССР/ФПС России или в ведомственных музеях Пограничной службы. Частичные списки и воспоминания иногда публикуются ветеранскими организациями пограничников, служивших в Таджикистане. Вывод: Представленный выше список — это реконструкция на основе открытых данных, а не официальный документ. Он дает общее представление о том, как была структурирована охрана границы на Памире в советский период.

Город Хорог — административный центр Горно-Бадахшанской автономной области (ГБАО) Таджикистана. Это уникальный приграничный город, и служба таджикских пограничников здесь имеет критически важное значение из-за особой геополитической обстановки. Вот подробное описание ситуации в Хороге и службы в нём таджикских пограничников: 1. Город Хорог как приграничный центр Расположение: Хорог находится на высоте около 2200 метров над уровнем моря в узкой долине, на самом берегу реки Пяндж. По ту сторону реки — территория Афганистана (провинция Бадахшан). Через город проходит Памирский тракт. Геополитическое значение: Это не просто граница. Это граница: С Афганистаном, где ситуация остается нестабильной. С регионом Бадахшан, который исторически является зоной производства и контрабанды наркотиков. Рядом находится Ваханский коридор — узкая полоса афганской территории, отделяющая Таджикистан от Пакистана и сходящаяся с границей Китая. Особенности границы: Граница по реке Пяндж часто легко проходима вброд в сухой сезон, что создает дополнительные challenges для пограничников. 2. Служба таджикских пограничников в Хороге и ГБАО В Хороге находится Управление Пограничных войск КНБ Республики Таджикистан по ГБАО — главный командный пункт, отвечающий за весь участок границы в высокогорном Памире. Основные задачи и особенности службы: Контроль за наркотрафиком: Это приоритет номер один. Через афганский Бадахшан идет один из основных маршрутов транспортировки героина и опиата из Афганистана в Центральную Азию и далее в Россию/Европу. Пограничники ведут постоянную борьбу с контрабандистами. Предотвращение проникновения боевиков и нелегальной миграции: Нестабильность в Афганистане делает эту задачу крайне важной. Пограничники должны пресекать любые попытки нелегального перехода границы вооруженными группами. Обеспечение безопасности в приграничной зоне: Для въезда в ГБАО и особенно в приграничные районы требуется специальный пропуск (разрешение). Пограничные наряды и КПП проверяют документы на дорогах. Сложные природные условия: Служба проходит в высокогорье, с суровым климатом, снежными заносами зимой и сходом селей летом. Многие заставы находятся в крайне удаленных и труднодоступных местах Взаимодействие с другими силовыми структурами: Пограничники тесно сотрудничают с МВД Таджикистана и другими подразделениями КНБ внутри страны для отслеживания и задержания преступных групп, уже проникших через границу. 3. Международное сотрудничество и поддержка Хорог является ключевым пунктом для программ международной помощи Таджикистану в охране границ: Пограничная миссия ЕС (BOMCA): Оказывает поддержку в обучении, поставке оборудования и укреплении потенциала. США (ранее): До недавнего времени оказывали значительную помощь (техника, обучение). Россия: Является ключевым партнером. Как уже упоминалось, Россия не охраняет границу напрямую, но: Оказывает материально-техническую и финансовую помощь. Проводит совместные учения. 201-я российская военная база (дислоцирована в Душанбе, Бохтаре и Кулябе) является важным фактором сдерживания и может быть задействована для поддержки в случае крупной угрозы со стороны афганской границы. Хорог — это стратегический аванпост Таджикистана на самой сложной и опасной участке его границы. Служба таджикских пограничников здесь — это непрерывная борьба с наркотрафиком, нелегальной миграцией и потенциальными угрозами с территории Афганистана в экстремальных высокогорных условиях. Город является центром управления, а сама граница усилена десятками застав и постов, разбросанных по всему Памиру.

Ситуация на таджикско-афганской границе менялась с течением времени. Если говорить о текущем моменте (2024 год), то нет, российские пограничники напрямую не охраняют таджикско-афганскую границу. Охрана границы полностью передана под ответственность Пограничных войск Комитета национальной безопасности Республики Таджикистан. Однако Россия продолжает оказывать всестороннюю поддержку: Материально-техническая помощь: Поставка современного оборудования, техники, беспилотников, средств связи, фортификационных сооружений (например, посты модернизируются в рамках программ помощи). Финансовая поддержка: Помощь в содержании и инфраструктуре погранвойск. Обучение и подготовка: Таджикские пограничники проходят обучение в российских учебных центрах. Военное сотрудничество: 201-я российская военная база, дислоцированная в Таджикистане, является важным фактором стабильности в регионе и может быть задействована для поддержки в случае крупного обострения ситуации на границе. Историческая справка Чтобы понять текущую ситуацию, важно знать историю: 1992—2005 годы: После распада СССР и начала гражданской войны в Таджикистане охрана границы была крайне слабой. С 1992 по 2005 год границу совместно охраняли пограничники Коллективных миротворческих сил СНГ, основу которых составляли именно российские пограничники (фактически, это был Оперативный контингент Пограничных войск России в Республике Таджикистан). Они несли основную тяжесть по защите границы в самый нестабильный период. 2005 год: По договорённости между президентами России и Таджикистана было принято решение о поэтапной передаче ответственности за охрану границы таджикской стороне. Этот процесс был завершён в 2005 году. С 2005 года по настоящее время: Охрана границы — зона ответственности Таджикистана. Роль ОДКБ Хотя российские пограничники непосредственно не несут службу на границе, Таджикистан является членом Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). В рамках этой организации предусмотрена возможность оказания помощи членам альянса, включая защиту их границ, в случае возникновения угрозы. Итог: На сегодняшний день таджикско-афганскую границу охраняют таджикские пограничники. Россия выступает в роли ключевого военно-политического союзника и донора, обеспечивающего Таджикистан необходимой помощью, подготовкой и «силовым прикрытием» в виде своей военной базы на территории страны.

Список командиров (начальников войск) Краснознамённого Среднеазиатского пограничного округа (КСАПО) в хронологическом порядке. Майоров, Александр Иванович (1933—1934) — первый начальник округа после его образования. Киселёв, Степан Григорьевич (1934—1937) — комбриг. Шевченко, Алексей Григорьевич (1937—1938) — комбриг. Богданов, Пётр Васильевич (1938—1939) — комбриг. Соколов, Геннадий Павлович (1939—1941) — генерал-майор. Павлов, Иван Александрович (1941—1942) — генерал-майор. Антонов, Алексей Иннокентьевич (1942—1943) — генерал-лейтенант (впоследствии начальник Генштаба). Фокин, Михаил Иванович (1943—1944) — генерал-лейтенант. Яценко, Никита Федосеевич (1944—1952) — генерал-лейтенант. Зырянов, Павел Иванович (1952—1956) — генерал-лейтенант. Хоменко, Виктор Афанасьевич (1956—1959) — генерал-лейтенант. Никифоров, Николай Иванович (1959—1961) — генерал-лейтенант. Матросов, Вадим Александрович (1961—1963) — генерал-лейтенант. Зайцев, Илья Матвеевич (1963—1972) — генерал-лейтенант. Мерзликин, Николай Иванович (1972—1974) — генерал-лейтенант. Романов, Николай Николаевич (1974—1983) — генерал-лейтенант. Турилин, Алексей Алексеевич (1983—1985) — генерал-лейтенант. Берлежский, Сергей Алексеевич (1985—1989) — генерал-лейтенант. Тарасенко, Владимир Иванович (1989—1991) — генерал-лейтенант. Примечание: В 1991 году, после распада СССР, на базе КСАПО были созданы пограничные войска независимых государств Центральной Азии. Последним командующим округа был генерал-лейтенант Илья Павлович Балданский (1991—1992), который занимался вопросами его расформирования и раздела.

Белла Ахмадулина на Памире. Осень. С тополей, кружась, падали последние листья. Впереди у пограничников новая, суровая зима. На душе какое-то не объяснимое волнение. После огневой подготовки, замполит нас информирует: «Сегодня в отряд приезжают поэты Таджикистана и поэтесса Ахмадулина. В клубе состоится «Вечер поэзии». Всему личному составу привести себя в порядок». И вот переполненный зал армейского клуба в ожидании появления на сцене творческих людей. Вскоре под аплодисменты появляются стихотворцы и среди них хрупкая, красивая брюнетка. Садятся за стол накрытый зеленой скатертью, и, седовласый поэт-таджик высокого роста объявляет, что в Таджикистан приехала большая гостья, человек пишущий прекрасные стихи, поэмы – это Белла Ахмадулина. Зал рукоплещет. И вскоре мы услышали первые строки ее стихов. Чуть откинув голову назад она прочитала отрывок из своей поэмы «Сказка о дожде»: …И – хлынул Дождь! Его ловили в таз, В него впивались веники и щетки, Он вырывался, он летел на щёки Прозрачной слепотой Вставал у глаз… Услышав отрывок поэмы, я совсем не искушенный в поэзии, скорее всего интуитивно подумал, что у этой хрупкой девушки большое творческое будущее. Поэтесса Белла (друзья ее ласково называли – Белочкой), дочь матери -итальянки, отца – татарина. Талантом Б. Ахмадулиной восхищались не только начинающие поэты, но маститые, старшее поколение великих поэтов – Луговской, Пастернак, Светлов, Р. Рождественнский, Е. Евтушенко, Вознесенский… Ее соратники по перу говорили, что стихи Беллы антиполитичны. Она защищала диссидентов, попавших в беду людей. Пройдя все бюрократические препоны Белла добилась встречи в ссылке с Сахаровым. Она не только ВЕЛИКИЙ ПОЭТ, она еще и ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК, обладавшая большой духовной нравственностью. 19 ноября 2010 года поэтесса скончалась, но ее творчество навеки останется в памяти мировой классической литературы. Белла Ахмадулина В ОПУСТЕВШЕМ ДОМЕ ОТДЫХА Впасть в обморок беспамятства, как плод, уснувший тихо средь ветвей и грядок, не сознавать свою живую плоть, ее чужой и грубый беспорядок. Вот яблоко, возникшее вчера. В нем - мышцы влаги, красота пигмента, то тех, то этих действий толчея. Но яблоку так безразлично это. А тут, словно с оравою детей, не совладаешь со своим же телом, не предусмотришь всех его затей, не расплетешь его переплетений. И так надоедает под конец в себя смотреть, как в пациента лекарь, все время слышать треск своих сердец и различать щекотный бег молекул. И отвернуться хочется уже, вот отвернусь, но любопытно глазу. Так музыка на верхнем этаже мешает и заманивает сразу. В глуши, в уединении моем, под снегом, вырастающим на кровле, живу одна и будто бы вдвоем - со вздохом в легких, с удареньем крови. То улыбнусь, то пискнет голос мой, то бьется пульс, как бабочка в ладони. Ну, слава Богу, думаю, живой остался кто-то в опустевшем доме. И вот тогда тебя благодарю, мой организм, живой зверёк природы, верши, верши простую жизнь свою, как солнышко, как лес, как огороды. И впере6д играй не ведай не смотри! В глубокой одиночестве, зимою, Я власть повеселюсь средь пустоты Тесно и шумно населенною мною. 1964 г. **************************** Бьют часы, возвестившие осень: тяжелее, чем в прошлом году, ударяется яблоко оземь - столько раз, сколько яблок в саду. Этой музыкой, внятной и важной, кто твердит, что часы не стоят? Совершает поступок отважный, но как будто бездействует сад. Всё заметней в природе печальной выраженье любви и родства, словно ты - не свидетель случайный, а виновник ее торжества. 1973 *********** БОГ За то, что девочка Настасья добро чужое стерегла, босая бегала в ненастье за водкою для старика,- ей полагался бог красивый в чертоге, солнцем залитом, щеголеватый, справедливый, в старинном платье золотом. Но посреди хмельной икоты, среди убожества всего две почерневшие иконы не походили на него. За это вдруг расцвел цикорий, порозовели жемчуга, и раздалось, как хор церковный, простое имя жениха. Он разом вырос у забора, поднес ей желтый медальон и так вполне сошел за бога в своем величье молодом. И в сердце было свято-свято от той гармошки гулевой, от вин, от сладкогласья свата и от рубашки голубой. А он уже глядел обманно, платочек газовый снимал и у соседнего амбара ей плечи слабые сминал... А Настя волос причесала, взяла платок за два конца, а Настя пела, причитала, держала руки у лица. "Ах, что со мной ты понаделал, какой беды понатворил! Зачем ты в прошлый понедельник мне белый розан подарил? Ах, верба, верба, моя верба, не вянь ты, верба, погоди! Куда девалась моя вера - остался крестик на груди". А дождик солнышком сменялся, и не случалось ничего, и бог над девочкой смеялся, и вовсе не было его. Песнь Любви. Стихи. Лирика русских поэтов. Москва, Изд-во ЦК ВЛКСМ "Молодая Гвардия", 1967. Памяти Осипа Мандельштама1 В том времени, где и злодей - лишь заурядный житель улиц, как грозно хрупок иудей, в ком Русь и музыка очнулись. Вступленье: ломкий силуэт, повинный в грациозном форсе. Начало века. Младость лет. Сырое лето в Гельсингфорсе. Та - Бог иль барышня? Мольба - чрез сотни вёрст любви нечеткой. Любуется! И гений лба застенчиво завешен чёлкой. Но век желает пировать! Измученный, он ждет предлога - и Петербургу Петроград оставит лишь предсмертье Блока. Знал и сказал, что будет знак и век падет ему на плечи. Что может он? Он нищ и наг пред чудом им свершенной речи. Гортань, затеявшая речь неслыханную,- так открыта. Довольно, чтоб ее пресечь, и меньшего усердья быта. Ему - особенный почёт, двоякое злорадство неба: певец, снабженный кляпом в рот, и лакомка, лишенный хлеба. Из мемуаров: "Мандельштам любил пирожные". Я рада узнать об этом. Но дышать - не хочется, да и не надо. Так значит, пребывать творцом, за спину заломившим руки, и безымянным мертвецом всё ж недостаточно для муки? И в смерти надо знать беду той, не утихшей ни однажды, беспечной, выжившей в аду, неутолимой детской жажды? В моём кошмаре, в том раю, где жив он, где его я прячу, он сыт! А я его кормлю огромной сладостью. И плачу.

«До Октябрьской революции охрану границы на Памире осуществлял царский Отряд, под командой полковника Фенина. Отряд находился в тяжелом положении, продовольствия не было (люди питались тем, что могли взять насильственным путем у местного населения), деньги были на исходе. Жалование выплачивать было нечем, на почве чего создавалось недовольство среди солдат. За производимые поборы местное население было сильно настроено против Отряда. Дехкане, притесняемые офицерами и нижними чинами, не могли выдержать всех насилий, ввиду чего многие из них эмигрировали в Афганистан. Жалобы, которые подавались на действия виновников, не удовлетворялись. Так продолжалось до начала 1918 года. Находясь в весьма затруднительном положении и не имея никаких директив свыше, полковник Фенин, не желая оставаться у нового правительства, осенью 1918 года совместно со своим офицерским составом и частью забранного вооружения, с Памира бежал в Индию, не дождавшись смены. После его бегства, Памир остался на произвол судьбы. Оставшиеся в Отряде люди не могли нести нормальной службы по охране границы, и все время думали только о том, как бы поскорее убраться с Памира. После бегства Фенина в Индию, временное командование Отрядом принял на себя капитан Юнк, который командовал остатками Отряда до момента прибытия на Памир подполковника Тимофеева в ноябре 1919 года. Отряд подполковника Тимофеева состоял из остатков белогвардейцев, бежавших из Ферганы через г. Ош на Памире. С приходом Тимофеева, в Отряде была создана суровая дисциплина, а не подчинившиеся ему люди старого Отряда были им частью расстреляны, а частью направлены в г. Ош. Через месяц по приезде Тимофеева на Памир-пост Хорог прибыл майор австрийской службы, который принял командование над группой военнопленных чехо-словаков, находящихся в то время на службе в Отряде. Этот офицер все время вел агитацию среди военнопленных за то, чтобы все они пошли вместе с ним в Фергану для службы в качестве инструкторов в басмаческих шайках Мадамин- Бека, за службу у которого майор предлагал каждому солдату по 1000 рублей серебром в месяц. Большинство военнопленных остались на службе у басмачей. В апреле 1920 года, после неудачных боев с частями Красной Армии, некоторые шайки басмачей Мадамин - Бека отступили из Ферганы через г. Ош и укрепление Гульча на пост Памирский и, окружив последний, перебили всех русских солдат и офицеров. Узнав о гибели поста Памирского, подполковник Тимофеев собрал всех солдат на посту Хорог и направился с ними на пост Лянгар, откуда вместе с солдатами и офицерами этого поста и приведенными им людьми 20 апреля 1920 года бежал в Индию. Когда весь Отряд покинул посты, на Памире в качестве правителей Горного Бадахшана остались ишаны и эмирские чиновники, которые долгое время не могли сговориться между собой о том, кто из них должен царствовать на Памире после ухода русских. Эмир Бухарский, зная создавшееся положение на Памире, выслал в мае 1920 года своего бека для управления Горным Бадахшаном, назвав его «Хорогским царством». Население было недовольно теми поборами, обидами, избиением дехкан, которые производил бек и его чиновники. В таком положении царствование бека продолжалось недолго. Хорогская молодежь совместно с дехканами в июне 1920 года изгнали с Хорога ставленника эмира бухарского. После изгнания ставленника эмира бухарского командование постом Хорог в июле 1920 года принял бывший врач Отряда подполковника Тимофеева Вичич по национальности венгр, до этого времени скрывавшийся в Афганистане. Под его командой на посту Хорог было 25 человек местных жителей и один мадьяр. Прокомандовав не более двух месяцев, Вичич приказом Туркфронта был откомандирован в одну из стрелковых дивизий фронта. В августе 1920 года начальником поста был назначен бывший военнопленный мадьяр тов. Пацнер Навел. В ноябре 1920 года по просьбе местного населения, на Памир прибыл 1-й Советский Отряд, под командой тов. Семыкина. Население ждало, что данный отряд наведет нужный порядок и даст возможность дехканству заняться мирным трудом. Однако все ожидания остались тщетными. В отряде не было дисциплины, безобразия, и разные насилия по отношению к местному населению продолжались по-прежнему. Семыкин не в состоянии был укрепить дисциплину в Отряде и неоднократно предпринимал попытки вернуться в г. Ташкент через Душанбе, через Афганистан. Но, не зная хорошо дороги, встречая постоянное сопротивление, каждый раз был вынужден возвращаться на пост Хорог. В сентябре 1921 года Семыкин с частью своего начсостава был арестован командиром вновь прибывшего Отряда тов. Журавлевым и начальником Особого отдела тов. Дьяковым. Отряд тов. Журавлева занялся наведением порядка в области. В Хороге был организован Революционный Комитет, а по волостям — волостные ревкомы. Население было обрадовано, что, наконец, пришло то время, когда оно сможет заняться мирным трудом. Личный состав отряда энергично принялся за приведение в порядок помещений постов, складов, казарм и т.п., так как за период частой смены властей все пришло почти в полную негодность. Продовольствия также не доставало. В таких условиях, когда все силы были направлены на создание быта, боевым обучением заниматься было невозможно. Командование обращало главное внимание на качество караульной службы и поддержания на высоком уровне дисциплины. Весной 1922 года отряд тов. Журавлева готовился к отъезду и ожидал смену, нового отряда который формировался под командой командира Отряда Матвеева и комиссара Правдивцева в г. Фергане в условиях сильного развития басмачества. В конце августа 1922 года сформированный отряд, недостаточно обеспеченный продовольствием для личного состава и лошадей, численностью 320 человек выступил на Памир. Отряд весь был конный. Но в период движения отряд претерпел много лишений связанных с голодом, от чего происходил падеж лошадей, и умирали красноармейцы. Политико-моральное состояние бойцов было крайне неудовлетворительное, настроение подавленное. В таком состоянии Отряд прибыл 2 ноября 1922 года на пост Памирский, откуда разбившись на небольшие группы, продолжал движение на остальные посты Отряда. В середине декабря 1922 года отряд занял посты. По прибытию на пост Хорог, командир и комиссар были арестованы начальниками Особого отдела (Дьяковым и Островским), а вместо них назначены: командиром тов. Мартынов и комиссаром тов. Ахрамов. Отряд Дьякова, не дождавшись смены, оставив на постах по нескольку красноармейцев, снялся и убыл с Памира. В октябре 1923 года по примеру отряда Дьякова отряд Островского, также, не дождавшись смены, убыл в г. Ош. Смену указанных отрядов должен был произвести отряд тов. Кузнецова, который во многом отличался от предыдущих отрядов. Это был первый Отряд, числящийся в списках строевых частей Рабоче - Крестьянской Красной Армии (РККА). Прежние отряды были в введении погранохраны ОГПУ. В отряде была четкая постановка дела. Красноармейцам были разъяснены задачи по охране границы, и отряд имел полную обеспеченность всем необходимым. В отряде было достаточное количество политработников, которые проводили регулярную работу по политическому воспитанию красноармейцев. Учебой отряду не пришлось заниматься, так как он в период с декабря 1923 года по февраль 1924 года вел бои по подавлению восстания в Дарвазе. За подавление восстания тов. Кузнецов награжден Орденом Красного Знамени. В августе 1924 года на смену отряда тов. Кузнецова прибыл отряд во главе с командиром Дубровским и военкомом тов. Рыжовым. Отряд формировался в г. Андижан и был снабжен всем необходимым на 100 процентов. После ремонта казарм и квартир, в впервые в отряде стали проводиться строевые и политические занятия. В августе 1925 года на смену отряду Дубровского прибыл отряд под командой тов. Аксенова и военкома тов. Шаркова, который также приступил к ремонту зданий, а в ноябре т.г. к проведению учебы, которая проводилась без специальной программы. Летом 1926 года произошла смена рядового и части начальствующего состава. Командиром Отряда на 1926 - 27 годы был вновь назначен тов. Аксенов. В 1927 году тов. Аксенова сменил бывший его помощник по строевой части тов. Востров, которого в дальнейшем назначили командиром отряда на 1927 - 28 годы. За время службы Отряды под командованием тов. Аксенова и тов. Вострова жили нормальной жизнью, и могли на 100 процентов выполнять поставленные задачи по охране границы на Памире. Среди населения Горного -Бадахшана пограничниками проводилась политическая работа. Впервые был создан законный аппарат Советской власти в области. Взаимоотношение с местным населением были дружеские и дехкане с любовью относились к бойцам и командирам, помогая им во многих вопросах. В Отряде были установлены посты: Памирский, Кызыл-Рабат, Лянгар, Ишкашим, Кала-и-Вамар и Хорог. В Хороге кроме пехоты и кавалерии имелись саперная команда и команда связи. На этом посту находился штаб отряда. Официальная дата создания 66-го Хорогского пограничного отряда по приказу ОГПУ -20 января 1932 года».

Памиру как другу Кланяюсь в пояс За все, что сложилось судьбой. Вешневой заре Что в ущелье покоясь Отблеском тем же вишневым Уносится утром С грохотом Пянджской волной... Василий Тайдонов. (Отрывок из поэмы «С Памира снят последний российский часовой».) Жаркое лето 1965 года. Мы, призывники, в ожидании поезда томимся в небольшом сквере неподалеку от деревянного железнодорожного вокзала города Ачинска. Наконец ближе к вечеру подошел спецсостав, мы погрузились в вагоны, и паровоз, издав протяжный гудок, натужно пыхтя и выбрасывая белые клубы пара, тронулся, увозя нас в неведомые края. В Новосибирске несколько вагонов с призывниками отцепили. Среди нас пошел слух, что их прицепят к составу, который следует в западном направлении, а нас направят в южном, в Среднюю Азию. В вагоны взамен сопровождающих нас до Новосибирска военнослужащих вошли сержанты в зеленых фуражках, но на вопрос, куда мы едем, они отвечали: «Туда, куда вас Родина-мать служить послала» - и всё. Едем день, другой. Местность резко меняется: вместо густых сосновых боров за Семипалатинском пошли бескрайние ковыльные казахские степи, над которыми кружили огромные коршуны, словно караулившие пасущих гордых верблюдов, высокомерно смотрящих на проходящий поезд. И вот столица Казахстана Алма-Ата. Сопровождающие сообщают, что стоять будем двадцать минут. Выхожу на перрон. Все как-то непривычно. Многие одеты в национальные костюмы. Достаю свой старенький фотоаппарат «Зоркий» фотографирую, и прошу своего односельчанина Василия Тайдонова сфотографировать меня с любезно согласившимся казахом-аксакалом. Не мало впечатлений было и от остановки в Ташкенте. Несмотря на жару, я с удовольствием прошелся по узбекской земле – родине Алищера Навои и мыслителя, государственного деятеля, ученого, потомка тимуридов, создававших в Индии государство моголов Улугбека Михаммед Тарагай. Вновь стучат колеса вагонов. Узловая станция Хаваст. Пересадка. Следующая остановка в Андижане, после нас довозят до киргизского города Ош, откуда мы уже на автомобилях едем в Горный Бадахшан – центр высокогорного Памира. Сопровождающий нас сержант, словно всеведущий гид, показывает на горные массивы: «Это еще не Памир, а его предгорья. Скоро будут Памирские ворота, а за ними перевал «двухтысячник», (то есть наивысшая точка перевала 2000 м над уровнем моря) Чайырчик. Колонна машин с новобранцами натужно гудели, преодолевая поворот за поворотом небольших серпантинов горных перевалов. Сквозь гудения автомобиля была слышна пеня, которую громко напевал наш водитель: ...Дорог на свете много, Но выше не найдешь От города Хорога В далекий город Ош... Машины, альпинисты Карабкаются в высь. Бензин имей, во-первых, Резиной дорожи... И действительно, примерно через два-три часа мы приблизились к покрытым вечными снегами мощным горным грядам. Нам стало как-то неуютно от этих неприветливых гор. Но с вершины перевала открылась роскошная панорама. «Не так уж здесь и мрачно! – заметил я товарищам. - Прекрасная горная страна». Дальше мы благополучно проехали серпантины перевалов – «четырехтысячников» Кызыл-Арт, Акбайтал, Койтезек и остановились большом кишлаке Мургабе. Уставшие от длительной езды, полные впечатлений от увиденного, мы наспех перекусили сухим пайком и тут же отправились ко сну. Утром под команду «Подъем!» нехотя поднимаемся и через полчаса вновь отправляемся в путь. В городок Хорог, являвшимся центром Горно-Бадахшанской автономной области Таджикской ССР прибыли к вечеру. Вид наших новобранцев устрашающий: кто разорвал брюки лентами, у кого рубашка выше пупка, у кого на одной ноге сапог, на другой тапочек... Нас по списку распределили в учебные заставы, и повели в баню, после чего выдали военную униформу, в которой мы стали выглядеть старше. После положенного санитарного карантина началась «учебка» с азами строевой и огневой физической подготовки, изучением Устава, порядка несения пограничной службы и применением оружия при задержании лиц нарушивших пограничного режима. И вот наступил священный для молодого пограничника день принятия присяги честно, самоотверженно служить Родине, а если понадобится, то и отдать за нее свою жизнь Затем началось распределение по пограничным заставам. Также требовалось пополнение в резервную роту начальника Хорогского пограничного отряда. В эту спецроту набирали бойцов отличившихся в военно-политической и физической подготовке, среди которых оказался и я. За время прохождения трехлетней службы в тогдашних Пограничных войсках при КГБ СССР я получил более тридцати благодарностей за отличную службу, а самая ценная награда – личная фотография при развернутом знамени орденоносного Горно-Бадахшанского пограничного округа. Призывники 1965 года были последними, кто служил три года. Последующие служили уже на год меньше, а в наше время срок службы в Вооруженных Силах РФ ровно один год. Ровно 45 лет назад границу на Памире было доверено охранять призывникам из Красноярского края, большей частью из входящей в него тогда Хакасской автономной области. Наш призыв (1965-1968 годов) задержал более двадцати нарушителей пограничного режима. Многие мои земляки (в армии мы часто называли друг друга «земелями») получили медали за бдительную охрану государственной границы и звание «Отличный пограничник». Из нашего района со мной служили К.М. Конгаров, В.П. Боярский, В.А. Тайдонов, Г.В. Калашников, В.А. Абдрашитов, В. Копытин и многие другие ребята, которых я встречаю теперь в Абакане, Шушенском, Черногорске, Красноярске и Шира. В наше время служба в Вооруженных Силах СССР была престижной. Вспоминается случай, когда один призывник нашего призыва боялся, что по зрению не пройдет медкомиссию. Мы решили, что земляка нужно выручать: кто-то взял медицинскую карту и вместо него прошел осмотр окулиста. Допризывник с ослабленным зрением был несказанно рад, что в его медицинских документах призывника благодаря «взаимовыручки» стоял штамп: «Годен к несению военной службы» Мы с нескрываемым осуждением смотрели на тех, кто под разными предлогами пытался «увильнуть» от службы. Армия – это школа мужества, становление личности, где формируются настоящие черты мужчины, готовность в любое время встать на защиту великой Родины россиян, а тем, кто собирается стать защитникам Отечества хочется напомнить: служить Отечеству – это почетно. Заканчиваю свое повествование отрывком поэмы сослуживца В.А.Тайдонова: ...Плещется знамя-святое, как пламя Видится горных вершин излом Армейской заставы казарменный быт Славлю как собственный дом. Лица друзей - фотографии дней В памяти крепче живите моей...

СТОЙ! КТО ИДЁТ? Не выдуманный рассказ После «учебки», как называли мы курс молодого бойца, командование отрядом Средне_-Азиатского пограничного округа распределило нас «новоиспеченных» пограничников, кому проходить службу на высокогорных, заоблачных заставах, а кому в гарнизоне в качестве резервной роты начальника отряда. Мы, «коменданты», охраняли вверенные объекты, начиная с КПП и кончая конюшнями, в которых содержались красавцы скакуны. Если во многих отрядах погранокруга лошадей, как «боевую единицу» давно сняли с вооружения, то в нашем отряде командование относилось с ним ревностно и того же требовало от нас. Была специальная военная дисциплина под названием «конная подготовка». Для нас, призванных на службу из сельской местности и с малых лет общавшихся с этими красивыми животными, такая подготовка была в радость, что нельзя было сказать о горожанах, которые только здесь впервые повстречались с лошадьми «в живую». Больно было смотреть на этих молодых воинов, когда они мешковато сидели на скакунах и менялись в лицах при одном звуке команды: «Конной рысью ма-а-рш!» Частенько, когда оседланных лошадей выводили из конюшен и выстраивали в одну шеренгу, к ним с правого и левого фланга пристраивалась старая кляча, которая из-за преклонного возраста была глуховата и подслеповата. Выходя с ними на манеж, она безо всякой команды выполняла некоторые элементы конной подготовки: «вольт налево» или «вольт направо». Об этой лошадке в отряде ходила легенда. Говорили, что при каких-то обстоятельствах она спасла жизнь давно ушедшему в отставку командиру отряда. И потому, когда лошадей списывали пор старости со службы и отправляли на «колбасу», ей была дарована жизнь. «Старушка» бродила по всей территории гарнизона, пощипывала сочную травку у арыков и была всеобщей любимицей солдат, баловавших ее припасенными заранее кусочками сахара и ломтиками хлеба. Несмотря на старость, лошадка продолжала нести «воинскую повинность» под командованием нашего «годка» Басая, вывозила из солдатской столовой остатки пищи для скармливания чушкам, причём только понятным ей чутьём точно угадывала, когда нужно впрягаться в небольшую тележку с баком, вставала промеж оглоблей и ждала своего поводыря. Вечером Басай отпускал ее пощипать травку, предоставляя полную свободу передвижения по всей территории гарнизона до следующего утра. Шло время, и мы стали выходить на посты не только днём, но и ночью. И вот на самый большой по территории пост отправили с вечера молодого солдата, призванного из Украины, горожанина Василя Хамазука. Приняв пост он доложил начальнику караула, что на посту одни ворота выходящие в гарнизон сбиты машиной и тот приказал ему почаще обращать внимание на этот охраняемый участок. Стемнело. Надо заметить, что в горах ночь наступает быстро. В караульном помещение было душно, и я открыл все двери и окна. Вдруг слышу, по горам прокатилось эхо автоматной очереди. Мы точно определи, что стреляли с поста, на котором находился Василь Хамазук. «Караул, в ружьё!» - скомандовал сержант Юдин, и вскоре мы уже рассредоточились на участках поста. Через некоторое время донеслась новая команда сержанта: «Караул, ко мне!» Мы пошли на его голос и при свете фонарей увидели испуганно-растерянное лицо Хмазука, окруженного хохочущими сослуживцами. Хохот стоял такой, что мы не сразу выяснили, что же произошло. Когда все успокоились, то показали ни мирно пасующуюся старую лошадь, которая проникла на пост через сбитые машиной ворота и стала причиной переполоха. - Обхожу я левый фланг поста, самый темный участок, - обсказывал Василь, - вдруг слышу, что кто-то идет в мою сторону. А темень – хоть глаза коли! Прислушиваюсь получше. Точно! Идут в мою сторону двое или трое. Я сначала подумал, что это проверяющие с оперативным дежурным по отряду. Встал за бетонный столб, кричу: «Стой! Кто идёт?» Ответа никакого, только шорох шагов по щебенке. Нехорошо мне стало, руки-ноги затряслись. Снова командую стоять, а они не выполняют. Тогда я снимаю автомат с предохранителя, передёргиваю затвор и кричу во весь голос: «Стой! Стрелять буду!» Ответа опять нет. Вот тут я и дал очередь вверх. По горам раскатилось эхо, что шагов я больше не слышал, но увидел, как огромная тень метнулась в сторону и замерла на месте. Я хотел ужу стрелять в нее, как раздалось лошадиное ржание. Тут меня вовсе страх обуял. «Не приведение ли это?» - думаю. Ведь в гарнизоне разные байки рассказывали. Например, об огромной змее, которая влюбилась в одного солдата и часто по ночам в открытые окна казармы навещала его, заползала на грудь, сворачивалась клубком и так спала до утра. Хорошо, вспомнил, что на боку у меня висит фонарь. Посветил им и увидел вот эту клячу. Пока караул бежал мне на помощь, я пытался сообразить, як же вэна проникла на пост. Потом вспомнил о сбитых машиной воротах. А почему мне казалось, что на меня идут несколько нарушителей, понял сейчас. У лошади ведь четыре ноги! Подойдя к лошадке, Василь потрепал за ее жиденькую гриву: «Ну и нагнала же ты на меня страху! Да и сама могла бы с жизнью расстаться, если бы я не вспомнил о фонаре. После такого инцидента, с применением оружия Хамазука немедленно сняли с поста. Сменщиком его был я. Короткая летняя ночь подходила к концу. Из-за хребта Гиндукуш забрезжил рассвет, а вскоре пробился и первый луч солнца. Еще немного и в гарнизоне зазвучала труба, извещающая о побудке-подъеме в ротах. Следом послышались строевые песни солдат, идущих в столовую на завтрак. Старая лошадь, насытившись за ночь, дремала, подогнув заднюю ногу. Я подошел к ней, погладил, достал кусочек сахара и поднес к ее мягким губам. Она осторожно взяла угощенье с ладони и с громким хрумканьем съела. Ткнулась в мое плечо мордой, выпрашивая еще сладкого, и, поняв, что больше от меня ждать нечего, направилась к выходу, в сторону солдатской столовой, где её ждали несложные обязанности.

Пограничники Хорогского пограничного отряда (ХПО) Краснознамённого Среднеазиатского пограничного округа (КСАПО) принимали непосредственное участие в боевых действиях на территории Афганистана с самого начала ввода советских войск в 1979 году и вплоть до их вывода в 1989 году. Однако их роль была не такой, как у частей 40-й армии (Ограниченного контингента советских войск в Афганистане, ОКСВА). Их задачи были иными и вытекали из положения приграничного отряда. Вот ключевые аспекты их участия: 1. 1979 год - Начало активных действий: Декабрь 1979: Сразу после ввода войск подразделения Хорогского погранотряда (совместно с другими отрядами КСАПО) взяли под контроль прилегающую к границе афганскую территорию на глубину до нескольких десятков километров. Они перекрыли основные дороги и перевалы (например, перевал Наусард), чтобы не допустить отхода на территорию СССР отрядов афганской оппозиции или проникновения диверсионных групп. Именно в конце декабря 1979 года произошли первые боестолкновения пограничников ХПО с моджахедами на афганской территории. 2. 1980-1989 годы - Постоянная боевая работа: На протяжении всей войны пограничники Хорогского отряда решали задачи: Прикрытие госграницы: Обеспечение неприкосновенности советской границы. Артиллерийская поддержка: Огневые средства отряда (артиллерия, минометы) поддерживали советские и афганские правительственные части, ведущие бои в приграничной зоне. Плановые боевые действия: Проведение рейдов, засад и операций по уничтожению бандформирований в приграничной полосе Афганистана (т.н. "зон ответственности" пограничных отрядов). Войсковые операции: Участие в крупных совместных операциях с частями 40-й армии и афганскими войсками на территории афганских провинций Бадахшан, Тахар, Балх (например, операция "Завеса" по блокированию караванных путей). Разведка: Ведение разведки на сопредельной территории. "Политика добрососедства": Оказание гуманитарной помощи местному афганскому населению (продукты, медикаменты), что было частью стратегии по отрыву населения от душманов. Важный момент: Формально пограничные войска КГБ СССР не входили в состав ОКСВА. Они находились в непосредственном подчинении командования пограничного округа и КГБ. Однако их действия были полностью вписаны в общую военную стратегию и координировались с командованием 40-й армии. Вывод: Нельзя назвать один конкретный год. Пограничники Хорогского погранотряда воевали в Афганистане на протяжении всей Афганской войны — с декабря 1979 по февраль 1989 года. Их участие было постоянным.

Восход Луны. Повесть о юношеской любви Часть первая Было это, когда я служил на таджикской границе. Нашу группу добровольцев из Хорогского погранотряда направили на объектную работу в Узбекистан. Самолетом доставили в Душанбе, потом привезли из аэропорта на железнодорожный вокзал. Времени до отправления пассажирского поезда на Термез – пункт нашего назначения – было предостаточно, и наш командир, приказав сержанту Телевному, чтобы мы не отлучались дальше привокзальной площади, отбыл в неизвестное направление. Воспользовавшись его отсутствием, мы по-быстрому «сбросились» и купили несколько бутылок водки, рассовав их по разным вещмешкам. После холодного Хорога почти летнее тепло таджикской столицы было для нас непривычным, и мы с другом и тезкой Сергеем с удовольствием прогуливались по привокзальной площади, наслаждаясь приносимым с садов ароматом цветущих яблонь, груш и других плодовых деревьев. На лавочке под густым ракитником сидели две молоденькие девушки и что-то весело рассказывали друг дружке. Как только мы подошли к ним, они встретили нас настороженными взглядами. — Познакомимся, девчата? — предложил я, подсаживаясь к девушке с густыми каштановыми волосами и большими карими глазами. — Лидой меня зовут, — ответила она, подавая руку. — А меня Валей, — представилась ее белокурая подруга. Завязался непринужденный разговор с шутками, которыми мы старались развлечь наших новых знакомых. — Пойдем, прогуляемся по перрону, — предложил я Лиде. Поинтересовался, куда они едут. Лида сказала, что приезжали в Душанбе устраиваться на текстильную фабрику, но рабочих мест не оказалось. И теперь они возвращаются в свой родной провинциальный городок Регар (ныне Турсунзаде), до которого чуть более получаса езды на поезде. Лида с каждой минутой нравилась мне все больше и больше, и я чувствовал, что тоже нравлюсь ей. — А вы куда направляетесь, если это не военная тайна? — спросила Лида своим милым, тихим голосом. — Никакого секрета нет, едем в Термез на объектные работы, — ответил я. Лицо девушки просияло: — Да ведь в Термезе живет мой дядя, и я там часто бываю, хорошо знаю городок. Я тут же предложил переписываться, и Лида охотно согласилась: — Давай, если напишешь. Так мы гуляли по привокзальной площади, пока не объявили посадку на поезд. Мы погрузились, а командира-капитана все не было. За несколько минут до отправления поезда прямо к нашему вагону подъехал «бобик», из которого вылез изрядно выпивший капитан. Забравшись на верхнюю полку купе, он через несколько минут захрапел, что позволило нам без опасения разлить по кружкам купленную на вокзале водку и закусить «армейские сто грамм» сухим пайком. Лида и Валя, ехавшие в соседнем купе и приглашенные к нашему столу, от водки отказались, но с удовольствием отведали остального угощения, после чего я предложил Лиде выйти в тамбур, так как подвыпившие ребята громко разговаривали, и ее тихий голос был почти не слышен. Некоторое время мы стояли и молчали. За несколько часов нашего знакомства я так привязался к Лиде, что теперь просто не мог налюбоваться ее красивым личиком. Вдруг поезд резко затормозил. Качнувшись по инерции, я оказался рядом с девушкой и невольно поцеловал ее в теплые губы. Подумав, что сейчас она мне даст оплеуху, я отшатнулся, но Лида лишь покраснела слегка и молча смотрела на меня. — Я не знаю, как это получилось, — сбивчиво начал оправдываться я. — Извини. Лида улыбнулась, я понял, что она не обиделась, и продолжил: — Но я на самом деле хочу поцеловать тебя. — Что тут же и сделал, почувствовав, что губы Лиды ответили мне. Это был прекрасный день. Я полюбил Лиду, она меня тоже, но надо было расставаться, так как поезд остановился в Регаре. Я, Лида и мой тёзка с ее подругой сошли с вагона. Сергей с Валей быстро попрощались, а мы с Лидой все смотрели друг на друга и не могли разнять рук. — Ты обязательно напиши мне, — произнесла она сквозь слезы. — Конечно, милая, напишу сразу, как только приеду, — заверил я. Валя, удивленно смотревшая на нас, поняла, что мы неравнодушны друг к другу и старалась не мешать, но потом не вытерпела: — Лида, вон наш автобус, прощайтесь и поедем, а то следующий не скоро будет. — Ну, ладно, Сережа, пока… Я очень буду ждать твоего письма, — и с этими словами Лида, посмотрев на подругу, поцеловала меня в щеку и побежала вслед за подружкой. Садясь в автобус, она, обернувшись, помахала мне рукой. Часть вторая Приехали в Термез ранним утром. Разместили нас в пустующем помещении местного погранотряда. Как только обстроились, я сразу же сел за письмо Лиде. Писал, что полюбил ее с первого взгляда и теперь сердце мое разбито разлукой. Что был в городе, который зелен и красив с его серебристыми пирамидальными тополями, по улицам ходит молодежь веселой гурьбой и парами, но без нее этот город кажется пустым. Что жду ее с нетерпением. Ответ пришел на удивление быстро: «Сережа, я сказала родителям, что мне нужно съездить в Термез, так что я скоро приеду. Я всё время думаю о тебе. Твоя плачущая и страдающая от любви к тебе Лида». Это коротенькое письмецо я перечитывал бесконечное число раз. Мои сослуживцы сначала подшучивали надо мной, но потом, поняв, что это у меня всерьёз, стали внимательными ко мне, норовили даже что-то сделать за меня, подежурить в помещении прикомандированных, например. В следующем письме Лида писала, что едет в Термез, и мы обязательно увидимся. Согласно Уставу я обратился к сержанту, чтобы он походатайствовал о выписке мне увольнительной на этот день. Капитан был в курсе моих любовных приключений, сказав, что у меня девушка «что надо», подписал увольнительную без возражений. И вот настал день, когда должна была приехать моя любимая. — Серега, мы тут собрали немного денег, чтобы ты с девушкой мог нормально отдохнуть, — предложил сержант. — Зачем, у меня есть, — попытался я отказаться, но он настоял на своем. С раннего утра я стою на КПП (контрольно-пропускной пункт), кручу головой, потому что не знаю, с какой стороны должна подойти Лида. — Слухай, дружа, ты бачь в анту сторону, а буду бачить другую, — предлагает дежурный. И вот, завидев молодую девушку, спрашивает: — Глянь, не твоя дивчина? Наконец, я вижу свою любимую, идущую легкой походкой, с развевающимися на ветерке густыми каштановыми волосами. Увидев меня, она издалека улыбается и прибавляет шаг, почти бежит ко мне. А я стою словно вкопанный пограничный столб, оторопев от нахлынувшего на меня счастья встречи, и не знаю, что делать. — Однако, — присвистнул дежурный по КПП, — гарная у тебя дивчина! — Ну, здравствуй, любимая! — Здравствуй, любимый, вот я и приехала! — одновременно выдохнули мы, поцеловались и, попрощавшись с дежурным, направились к автобусной остановке. — Пойдем в кафе или в ресторан, — предлагаю я. — Ты знаешь, где они находятся? — Нет, — улыбается Лида, — мы пойдем к дядюшке, там всё приготовлено к нашей встрече и нас ждут с нетерпением. Я приехала утром и договорилась с дядей и тетей Зульфией, что я приду с тобой, мой любимый. Они даже обрадовались, и тетя ушла на базар за покупками, так что поторопимся, это недалеко, в пяти минутах ходьбы. И мы действительно вскоре подошли к небольшому красивому дому. На лай собаки навстречу вышел мужчина средних лет, с вьющимися седеющими волосами. — А, племянница, — улыбается он и, посмотрев на меня, уточнил: — А это твой друг, о котором ты нам с Зульфией все уши прожужжала? Молодец, что пришел к нам в гости. Меня зовут Рахим, — и подал мне руку. — Серёжа, — поспешно подавая ему руку, ответил я. — Проходите на веранду, там уже всё готово. Зульфия сейчас подойдет. Я сначала чувствовал себя неловко, и Лида, видя мое смущение, подбодрила, сказав, что дядя Рахим и тетя Зульфия очень добрые и можно держаться раскованнее. Дядя Рахим вышел из дома с объемистым пустым кувшином из цветного стекла и сказал, что спустится в подвал под домом и нальёт вина. Как только он исчез в подвале, мы с Лидой обнялись и поцеловались. От Лиды шёл аромат распускающихся садов, и я подумал, что полюбил девушку Весну. Дочь русской и узбека, Лида, как большинство метисов, была очень хороша. И вообще мне нравилось в ней всё: как что-то делает на празднично убранном столе, как стоит, как говорит. И я понял, что стал бы самым счастливым человеком на земле, если бы мог на ней жениться. Переполненный чувствами, я снова поцеловал любимую. — Я очень и очень люблю тебя, Сережа! — ответила она мне на мое молчаливое признание. Покашливая, из подвала вышел дядя Рахим с полным кувшином вина. Одновременно в открывшую калитку вошла моложавая женщина, приветствуемая весёлым лаем собаки. — Вот и тётя Зульфия пришла, — обрадовалась Лида. Забрав у женщины большую сумку, представила: — Вот тот самый Серёжа, о котором говорила. — Серёжа, — ответил я, подумав, что выглядела она совсем девушкой Посмотрев на меня, на Лиду, тетя Зульфия улыбнулась: — Из вас может получиться красивая пара, и дети были бы красивыми. — Ну, тётя, зачем сразу так, — краснея, упрекнула её Лида. — Ох уж эти женщины, — подхватил разговор дядя Рахим. — Всё вам красивых мужчин подавай, а некрасивым куда деваться? Вскоре праздничный стол был готов. Тётя Зульфия и Лида принесли небольшой казанок с пловом, издающий восхитительный аромат. Дядя Рахим разлил по бокалам золотистое вино и на правах хозяина дома произнёс тост: — Поднимаю этот бокал в честь наших уважаемых гостей – Серёжи и Лиды. Много гостей было за этим столом: порядочных и добрых, недобрых и непорядочных, но мы всех их принимаем на равных – таков наш обычай. Вы, действительно, наши дорогие гости. Вы оба юны и без преувеличения очень красивы. К тому же, как мне кажется, в друг друга влюблены. И мы с Зульфиёй желаем вам счастья в вашей будущей жизни, как бы она ни сложилась. Будете вы вместе или врозь, не знаю, но я уверен, что вы будете помнить этот день, день первой встречи вас влюбленных в нашем доме. Мы выпили. Вино было прохладным, с особой приятной горчинкой. Я сказал об этом дяде Рахиму, порадовав его тем, что по достоинству оценил изготовленный им напиток. Мы долго сидели на веранде и вели неспешный разговор с этими на редкость добродушными и гостеприимными хозяевами. Вечерело. Вдруг небо на востоке озарилось густым багрянцем – из-за горизонта всходила Луна. Я впервые видел её восход в пустыне. Огромный багряный диск планеты величественно поднимался всё выше и выше, разбрасывая свой свет на серебристые пирамидальные тополя, на цветущие сады. Я невольно встал и потянул за собой Лиду: — Посмотри, какая красота! Я впервые вижу такой восход Луны, и мне кажется, что он сопровождается мощными звуками органа, извещающими о том, что именно она будет властвовать теперь вместо Солнца, освещая городок, сады, влюбленные пары. Она – полновластная царица ночи. Пока мы любовались Луной, дядя Рахим сходил в дом, а потом позвал туда меня, предложив снять военную униформу и надеть халат, брюки, красиво расшитую рубашку и тюрбан. Я попытался было отказаться, но он настоял на своём: — Это наш с Зульфиёй подарок тебе! Халат и все остальное пришлось впору, и я появился перед женщинами в новом наряде. — Вах! — воскликнула Зульфия. — Как тебе идет национальная одежда, еще больше подчеркивает твою юношескую красоту! Узбек, да и только, вот лицом побелее. Судя по сияющему лицу Лиды, ей тоже понравилось моё новое обличие. — Ну, ладно, дети мои, вы оставайтесь, а нам пора ехать на дачу, — сказал дядя Рахим. — Да и мне тоже в часть, — заметил я. — В часть? — переспросил дядя Рахим. — Подожди минутку, я это дело улажу. — С этими словами он скрылся в доме, где я раньше заметил, находился телефон. — Дядя действительно все уладит, — шепнула Лида. — Он долго служил на Кавказе, сейчас возглавляет добровольную дружину пограничников, знаком со всеми вашим начальством. — Он офицер? Наверное, мне надо было вести себя иначе. — Да всё нормально, милый, — улыбнулась Лида. — Ты ему очень понравился, да и тёте тоже. — Ну, вот, Серёжа, я позвонил начштабу, он предупредит вашего капитана, чтобы тебе продлили увольнительную без прибытия в часть ещё на трое суток, — сообщил дядя Рахим. — Так что оставайтесь, будьте хозяевами, а мы с Зульфиёй должны ехать на дачу. Надо проверить, как растет виноград, обрезать лишние сучья у яблонь, груш, урюка, алычи. — Лида, там, в холодильнике всё есть, а в столе деньги, если пожелаете побродить по городу, сходить в театр, кино, то берите, сколько потребуется, — добавила тётя Зульфия. После напутствия эти добрейшие люди взяли заранее приготовленные сумки и, попросив нас не провожать их, пошли к автобусной остановке, предупредив, что вернутся не раньше, чем через три дня, так как должны навестить родственницу Зульфии. Луна тем временем поднялась уже высоко над горизонтом. Трещали цикады, дул теплый ветерок, наполненный цветочным ароматом. А мы всё сидели с Лидой и говорили и говорили, пока она не сказала: — Уже поздно, нужно идти в дом, да я и устала с дороги, ведь приехала рано утром. Пойдем, любимый… В доме Лида постелила мне на диване, а себе выбрала кровать Зульфии. — Давай укладываться, — сказала она и выключила свет. Я лежал без сна и чувствовал, что Лида тоже не спит. — Лида, когда тебе исполнится восемнадцать? — спросил я и оторопел от явной глупости вопроса. Лида молчала, потом встала и в полумраке комнаты идёт ко мне. — Зачем тебе знать, любимый,… когда… я стану… совершеннолетней… — взволнованно ответила она. — Возьми меня… любимый… милый… В эту лунную ночь мы отдались друг другу. Часть третья Увольнительные дни пролетели как час. Вернулись дядя Рахим и тётя Зульфия. К их приезду Лида приготовила обед, который они похвалили. А к вечеру мне нужно было возвращаться в часть. — Слушай, Серёжа, я могу снова позвонить начштабу, выпросить для тебя еще денёк. — Нет, — отказался я, — большое спасибо и за эти увольнительные дни. Нам нужно как можно быстрее закончить объектные работы, после чего демобилизуюсь. Для нас с Лидой это важно, потому-то мы решили пожениться. Дядя Рахим вопросительно посмотрел на Лиду, на меня. Лида подтвердила мои слова. Подойдя, она обняла его, поцеловала в щеку: — Да, дорогой мой дядюшка, мы с Сережей жених и невеста. — Вах! Да это же здорово! — радостно воскликнул дядя Рахим и позвал: — Зульфия, Зульфия, скорее сюда! — Что случилось? — вышла из кухни тётя. — Серёжа и Лида – жених и невеста! — Вот и прекрасно! — тётя Зульфия поочерёдно расцеловала нас с Лидой и, как большинство женщин в таких случаях, сквозь радостные слёзы продолжала: — Мы очень рады, что вы так решили, — обращаясь к дяде Рахиму, спросила: — Ведь это так, мой Рахим? — Да, да, конечно же, — чуть дрогнувшим голосом подтвердил он. — Счастья вам. Значит, ваши сердца наполнены любовью. Пусть Аллах хранит вашу любовь, чтобы она не разбилась о жизненные препятствия. Вместе преодолевайте все невзгоды и трудности. После этого знаменательного события Лида еще дважды приезжала в Термез, и мы вновь встречались в доме дяди Рахима, где я стал своим человеком. Приезжали отец Лиды дядя Хаким и ее мама тетя Вера. Был уже назначен срок свадьбы. Перед самым концом нашей командировки в Термезе Лида приехала снова и, когда мы остались одни в комнате, взяла мою руку и положила на живот: — Чувствуешь? Это шевелится наш ребёнок. Я сначала оторопел от неожиданности, а потом подхватил любимую на руки и радостно закружил по комнате. — Осторожно, Серёжа, смотри не урони, хватит! — уговаривала она, счастливо смеясь. Часть четвертая Командировка закончилась, мы ехали в Душанбе, и я отправил Лиде телеграмму, что такого-то числа буду проезжать Регар, чтобы на обратном пути после моей демобилизации вместе, как договаривались, уехать к нам, в Сибирь. Но Лида не пришла к поезду. Отправлял телеграммы из Хорога, но и на них не получил ответа. Печаль, тоска, беспокойство охватили мое сердце. После демобилизации нашу партию демобилизованных отправили не через Душанбе, как я надеялся, а через Ош и Андижан с пересадкой на узловой станции Хаваст. Уже из дома я писал любимой, что пусть она позовет, и я приеду, и уже основательно готовился к отъезду, но письма оставались без ответа. Отчаяние от непонятности, что произошло, ведь у нас всё так хорошо складывалось. Меня не радовали встречи с друзьями, весёлые вечеринки по случаю демобилизации. Я постоянно думал о ней. И когда я совсем уже утратил надежду, от Лиды наконец-то пришло письмо. Она сообщила, что у неё родился мёртвый мальчик – сходила с автобуса, запнулась, обо что-то упала, начались преждевременные роды. Потом долго болела... Она звала меня, но во мне после её письма, словно что-то оборвалось. Я не поехал… Часть пятая Прошло несколько лет. Я держу в руках тонкий синий конверт с розой, читаю письмо Лиды и мысленно повторяю: «Наступит тот день, и я приеду к тебе, моя юность и моя любовь!» Я часто встречаю восход Луны, но ни один из них не похож на тот, в далёком Термезе, когда мы с Лидой стояли, обнявшись, и огромная багряная Луна освещала своим светом наши счастливые лица… Эпилог Наступило последнее десятилетие неспокойного двадцатого века, устроившего для россиян еще одно испытание на прочность, загоняя их в нищету, алкогольную и наркотическую зависимость. Разворотливые люди, в том числе и чинуши всех рангов, воспользовавшись суматошным временем, кинулись присваивать ставшее бесхозным технику, оборудование, здания – всё, что «плохо лежало». Коррупция, организованная преступность проникли во все государственные структуры, даже святая святых – в армию. В одно весеннее утро к Михаилу явился посыльный. — Товарищ старший лейтенант, вас вызывает товарищ майор! — отрапортовал он. — Скажи, что сейчас буду, — откликнулся Михаил, а про себя подумал, зачем это он понадобился майору в свои законные выходные, разве что решился вопрос о его переводе на заставу. Майор встретил Мишу в своем кабинете довольно прохладно, с хмурым выражением лица. — Ну, что, лейтенант, — начал он, — всё неймется тебе. Вчера на собрании офицеров ты упрекнул командование в том, что мы плохо ведем работу по искоренению в отряде дедовщины. А что стоит твое замечание начальнику тыла, что со складов неизвестно куда вывозится униформа солдат! Это совсем не в твоей компетенции! — Но, товарищ майор, я неоднократно видел у местных частных торговцев продаваемое солдатское обмундирование! — возразил Миша. — Ещё раз говорю: это не в твоей компетенции! — сорвался на крик майор. — Твоя обязанность — повышать военно-политическую подготовку, а не лезть, куда тебя не просят! Майор бросил карандаш на бумаги, резко встал из-за стола, нервно прошелся по кабинету. Успокоившись, подошел к Мише почти вплотную и сообщил: — Сверху в наш отряд поступило распоряжение о сокращении численности младшего офицерского состава. Ты попал в список сокращаемых. Я попытался уговорить начштаба, чтобы тебя оставили, но он был неумолим. И всё из-за твоего выступления на собрании... Он вернулся в своё скрипучее кожаное кресло, помолчал, потом заговорил снова: — В общем, пиши рапорт, получишь все расчеты по довольствию и... — Он посмотрел на Мишу и снова взорвался: — Может, ты хоть что-то скажешь в свое оправдание или защиту? Ведь тебя практически гонят, — майор сделал ударение на последнем слове, — гонят из армии! — Нет, — ответил Миша, которого решение командования нисколько не удивило. — Я пишу рапорт, увольняюсь. — Ну, и чёрт с тобой! — махнул рукой майор. — А ведь у тебя была перспектива в ближайшее время повыситься в должности, получить звание старшего офицера, там военная академия, возможность дорасти до генерала... Чем будешь заниматься на гражданке? В криминал пойдёшь или будешь у какого-нибудь торговца на подхвате? — Что-то не понимаю вас, товарищ майор! — заметил Миша. — То уволить предлагаете, то служебные перспективы рисуете. Ни к чему это. Раз командование решило, я пишу рапорт и ухожу. — Да не кипятись! — попытался урезонить его майор. — Ты ведь неплохой офицер, и у тебя действительно есть перспектива роста по службе. Вот только принципиальность твоя сейчас ни к чему. Надо пойти к начальнику штаба и сказать, что вчера ты был не прав. И если дальше будешь с умом исполнять свой офицерский долг, у тебя столько хорошего впереди! — Это с каким таким «умом», товарищ майор? — прервал его Миша. — Если пресмыкаться, угождать, ничего не замечать, то это не по мне! Я так не умею и не хочу. — Ну и дурень, — тяжело вздохнул майор. — В таком случае я тебе не помощник. Майор хотел сказать что-то еще, но тут зазвонил телефон, он взял трубку: — Майор Сукачев слушает! Миша слышал, как чей-то начальственный голос в трубке что-то зачитывал, майор с хмурым лицом, отрывисто вставляя: «Есть! Слушаюсь! Добро!». Наконец, телефонный разговор закончился. Майор устало провёл ладонью по лицу и, посмотрев на Мишу, невесело улыбнулся: — И на старуху бывает проруха. Вот такие повороты судьбы! Меня тоже списывают. Так что вместе поедем «на большую землю». Пойдем, Михаил, отметим это событие, а? Ольга, жена Миши, спокойно восприняла его сообщение об увольнении. Через несколько дней, завершив все связанные с этим формальности, они вылетели в Сибирь, в свой родной городок, где их ждала совсем другая жизнь, с другими заботами и проблемами... В дверь постучали. Я открыл и впустил соседа по площадке. Всё лицо его опухло от запоя, и я подумал, пришел занять денег на похмелку, но сосед протянул конверт: — Это, самое... Вам письмо. Почтальонка ошиблась номером квартиры и сбросила его в мой ящик. Я поблагодарил, но Валентин (так звали соседа) не уходил. Переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел на меня тоскливым взглядом: — Сергей, ты это, извини, но будь милосердным к старику, одолжи еще полтинник. Ей-богу, как только получу пенсион, немедленно верну сполна! Я знал, что он не отстанет, и вынес ему деньги. Сосед ушел, я вскрыл конверт. Письмо было от сына. Он сообщал, что уволен в запас по сокращению и едет с Ольгой домой. Я посмотрел на штемпель на конверте: письмо было отправлено шестнадцатого мая, сегодня двадцатое. Миша писал, что они вылетают самолетом, а потом пересядут на поезд. Значит, завтра или послезавтра они будут дома. «Вот так всегда: сообщает о приезде письмом, нет, чтобы отправить телеграмму!» — мысленно возмутился я и пошёл звонить нашей сватье Любе Ченсаровой. Мне показалось, она даже обрадовалась, что Миша уволился в запас: — А ну её, эту армию! А то еще в какую-нибудь «горячую точку» забросят. Работу найдем им, не переживай, Сергей. Так завтра или послезавтра, говоришь, приедут? — По моим подсчетам, так. Ты давай, Ефимовна, к нам. Скоро Лида подойдет, обсудим, что и как, да и встретить их как нужно. — Хорошо, Сергей, я сейчас подъеду. ...Как я и предполагал, Миша с Олей приехали на следующий день. И вот мы сидим за празднично убранным столом, посреди которого поблескивает электрический самовар. — Ну что, доченька, — улыбаясь и обнимая Олю, обращается Люба, — скоро ли порадуете нас внуками? — Мама, — залилась краской Оля, — эти вопросы не к месту. — А где еще спрашивать, как в данном моменте? Стол накрыт, все родственники рядом. И чего тут «не к месту». Как раз к месту, — не отступала Люба. Видя, что сватья поставила Олю в неловкое положение, я попытался перевести разговор на другое: — Молодые они ещё, все у них впереди. — Зато мы, Сергей, далеко не молодые, и хотелось бы понянчиться с внуками, пока ещё силёнки есть, — не отступалась Люба и обратилась за поддержкой к Лиде: — Не так ли, дорогуша? Лида улыбнулась, обняла Любу, но согласилась со мной: — Прав Серёжа, все у них впереди. А сейчас нам нужно подумать, что мы можем предложить молодым, чем они будут заниматься. — Есть у меня задумка открыть салон по индивидуальному пошиву обуви, — начал я. — Управление бытового обслуживания населения практически развалилось, помещения пустуют. Как только дети отдохнут, пойдём к руководству и попросим одно из этих помещений в аренду. Мы с Лидой кое-что скопили... — И у меня сбережения есть, — поспешила с ответом Люба. — Папа, давай не будем откладывать в долгий ящик, — загорелся идеей Миша. — Завтра и пойдем. — Хорошо, — согласился я. — Завтра, так завтра. Новая жизнь Утром я позвонил президенту акционерного общества «Сибирячка» Василию Матвеевичу и договорился о встрече. Узнав, что мы хотим арендовать помещение под салон по пошиву обуви, он сразу же с радостью согласился, не скрывая, что их бывшее бытуправление переживает не лучшие времена, перебиваясь за счет арендаторов. При встрече с Василием Матвеевичем я показал черновик бизнес-плана, и он согласился, что при успешном ходе дел прибыль должна быть приличной. Мы обговорили детали и условия аренды, даже «выторговали» себе льготы на первое время. Так что расстались довольными друг другом. Миша оказался способным к предпринимательской деятельности. Нашел своего другa и бывшего одноклассника, торговавшего стройматериалами. Мы по сходной цене закупили у него цветной импортный кафель, мраморную крошку и прочие материалы, необходимые для придания нашему салону современного и эстетического вида. Лида с Любой взяли на себя побелочно-покрасочные работы. С руководством обувной фабрики, также переживающей кризис, договорились о приобретении швейных машинок, станков, колодок, инструментов, которые пылились в бездействии на складах. И вскоре на нашем салоне зажглась вывеска «Россиянка». Мы с волнением ждали первого посетителя. — Серёжа, — в который раз спрашивала Лида, — ты во все городские газеты дал объявления об открытии салона? — Да, дорогая, — успокаивал я её. — И уверен, что заказчики будут. Ведь обувное дело у нас тоже в кризисе, а импортная обувь, сама знаешь, какая дорогая. Лишь молодые не подавали вида, что волнуются, сидели и попивали кофе. Первые успехи Первый день мы приняли около десятка заказов, чему все были очень рады. Мастера, с которыми я не один год работал на фабрике и которые согласились перейти к нам, приступили к исполнению заказов. На общем собрании учредителей, а ими были вся наша семья, включая Любу, директором салона единодушно избрали Мишу. Оля взяла на себя бухгалтерию. Люба помогала с отчетной документацией, а мы с Лидой занимались обеспечением салона необходимыми материалами. Дела шли как нельзя лучше, и ничто не предвещало надвигающегося на нас непоправимого горя. Последняя поездка ...Миша с Олей собрались в соседний городок, где находился кожевенный комбинат, для покупки партии кожи. Лида, у которой тоже нашлись там дела, решила поехать вместе с ними. Мы с Любой вышли проводить их к машине. — Папа, — уже из машины спросил сын, — тебе купить цифровой фотоаппарат? — Если будет время, то купи, — согласился я. — Но долго не задерживайтесь. Не забывайте, что у нас юбилей — первая годовщина со дня открытия салона. Надо подготовиться как следует. — И не забудьте позвонить Василию Матвеевичу, пригласить его! — напомнила Лида. — Позвоним, позвоним, — пообещала Люба. — А вы поосторожнее на дороге. Миша, не гони сильно. Тут недалеко, успеете. Расцеловались на прощание, и они уехали, чтобы не вернуться живыми... Катастрофа Утреннее солнце щедро освещало своими лучами прямую, как стрела, дорогу. Машина весело бежала по гладкому асфальту. За окнами мелькали деревья со свежей зеленью. Прямой участок дороги заканчивался, начались небольшие перевалы через холмы. Приближался крутой поворот, который местные шоферы окрестили «чертовой дугой», потому что на этом повороте с крутым двусторонним обрывом частенько происходили дорожные происшествия. Миша сбросил газ, перешел на пониженную скорость и занял крайнее правое положение. И тут навстречу им неожиданно на большой скорости вылетела иномарка. Сильнейшим ударом Мишину машину отбросило в сторону. Переворачиваясь, словно игрушечная, она сорвалась с обрыва, буквально следом взорвался бензобак. Иномарка, сбивая боковые ограждения, рухнула по другую сторону обрыва. Похороны ...Останки Миши, Оли и Лиды сложили в гробы. В день похорон шел дождь. Говорили, что само небо плачет по погибшим. Люба всё еще была в шоке. К ней часто подходил врач, что-то тихо говорил ей, ставил уколы. Я плохо различал присутствующих, лишь молча смотрел на закрытые гробы, и сердце сжималось от невыносимой боли. Все уже разошлись с кладбища, а я всё стоял возле трех холмиков и не верил, что это могилы дорогих, любимых... Продолжал моросить мелкий дождь, и я не понимал, слёзы стекают по моему лицу или капли дождя. Боль сжимала сердце всё сильнее и сильнее. Трудно становилось дышать. Перед тем как потерять сознание, я увидел, как сквозь обрывки тёмных туч проблеснул свет восходящей Луны. И из моей груди вырвался крик, больше похожий на хрип: — Сынок!.. Любимая!.. Оленька!.. Не оставляйте... меня... одного!.. Не оставляйте... Эпилог Луна взошла над городом, холодная и одинокая, как моё сердце. Я остался один. Но в памяти навсегда останется тот давний восход Луны в Термезе, когда мы с Лидой стояли, обнявшись, и огромный багряный диск освещал наши счастливые лица...

Память о любимой. Рассказ. Это была история, которая началась в далёком горном крае, где солнце палило нещадно, а ветер с Гиндукуша приносил долгожданную прохладу. История о случайной встрече, которая переросла в нечто большее, о чувствах, вспыхнувших среди суровых гор и серебристых тополей Памира. Дима, молодой солдат, оказался в Вамаре, небольшом поселении, затерянном среди гор. Его задача была проста — помочь с ремонтом смотровых вышек и сигнализационных систем. Но судьба приготовила ему нечто большее. В тот знойный день, когда он зашёл в местный магазин, он даже не подозревал, что эта поездка изменит его жизнь. Зарина. Девушка с русыми волосами, туго заплетёнными в косу, с лёгкой улыбкой и глазами, полными тепла. Их встреча была мимолётной — несколько луковиц, выпавших из её авоськи, и короткий разговор. Но этого хватило, чтобы между ними пробежала искра. На следующий день Дима снова увидел её. Они гуляли по посёлку, говорили о пустяках, но каждый из них чувствовал, что между ними зарождается что-то настоящее. Зарина показала ему крепость Калаи Вамар, рассказала её историю, а он слушал, восхищаясь не только красотой этих мест, но и ею. Их встречи стали регулярными. Каждый вечер они находили время, чтобы увидеться, поговорить, посмеяться. Дима признался ей в любви, и она ответила ему тем же. Но время шло, и день отъезда приближался. Они оба понимали, что, возможно, больше никогда не увидят друг друга. Настал тот день. Зарина пришла проводить его. Они обменялись фотографиями, адресами, пообещали писать. Но в их глазах читалась печаль — они знали, что жизнь разведёт их в разные стороны. Письма приходили часто, но с годами их стало меньше. Жизнь брала своё. Дима вернулся домой, устроился на работу, нашёл новую любовь. Но воспоминания о Зарине, о тех днях в Вамаре, о её улыбке и тёплых руках остались с ним. И вот спустя годы он получил сообщение в социальной сети. Сначала это было простое фото — чёрно-белое, старое. Но потом появилось цветное. Зарина. Она изменилась, но в её глазах он узнал ту самую девушку, которую полюбил много лет назад. Они написали друг другу, вспомнили те дни, смеялись и грустили. Но время уже нельзя было повернуть назад. Они оба понимали, что их история осталась в прошлом, в том далёком горном крае, где серебристые тополя шелестели на ветру, а звонкий ручей бежал по камням. Дима закрыл ноутбук и вздохнул. Он смотрел в окно, но видел не городские пейзажи, а горы, крепость Калаи Вамар и её — Зарину, свою красавицу Памира. И в этот момент он понял, что некоторые истории, даже если они заканчиваются, остаются с нами навсегда...

Вершины Памира в снегах величавы, Их льды, как алмазы, горят синевой. Река Пяндж течёт, о границе напевая, Страж земли родной, её вечный покой. На заставе суровой, где ветры поют, Погранцы несут свой нелёгкий устав. Их служба — как горы, в ней честь и отвага, Они — часовые, им Родина — правда. Снега, словно память, лежат на вершинах, Река — как граница, течёт вдалеке. И в сердце каждого — присяга и сила, Чтоб мирно встречать здесь рассветы в горах.

«На краю неба» Служба на границе — это не просто долг. Это встреча с вечностью, застывшей в острых пиках Памира, в бурлящих водах Гунта и Пянджа, в безмолвном величии Мургаба. Здесь, среди высочайших гор, где небо кажется ближе, а звёзды — ярче, я понял, что такое настоящая свобода. Горы, что касаются неба Памир не терпит слабых. Он испытывает каждого: ледяным ветром, разреженным воздухом, долгими переходами по узким тропам, где один неверный шаг — и ты уже часть этой бездны. «На краю неба» - 975042671243 "Дорога смерти", рядом с перевалом Хубуробат Но тот, кто выдержал, кто научился читать язык этих скал, получает взамен нечто большее — их уважение. Иногда, стоя на посту, я смотрел на заснеженные вершины, освещённые закатом, и думал: вот она, настоящая крепость. Не та, что построена людьми, а та, что воздвигла сама природа. И мы, пограничники, лишь скромные стражи у её подножия. Реки, поющие песни Гунт и Пяндж — не просто реки. Это живые существа. Они то ласково журчат под солнцем, то ревут, сметая всё на своём пути. Переправы через них — отдельное испытание. Но местные научили меня читать их нрав: где можно ступить, а где лучше подождать. А Мургаб… Он особенный. Холодный, стремительный, как сама жизнь в этих краях. Но в его водах отражается такое звёздное небо, что кажется — если протянешь руку, достанешь до самой Вселенной. Люди, которые стали семьёй Памирцы — удивительные люди. Суровые, как их горы, но гостеприимные, как редкие долинные цветы. Помню, как в первый раз зашёл в кишлак — и меня тут же усадили за дастархан, угощая чаем с молоком и лепёшками, которые пахли солнцем и дымом очага. А их девушки… Нет, они не такие, как в городах. Их красота — в гордой осанке, в глазах, полных достоинства, в улыбке, которая дарится не каждому. Они как те горные реки — прекрасные, но недоступные, если не заслужить их уважения. Служба, которая стала частью души Были и тревожные ночи, были и долгие часы на посту, когда тело коченело от холода. Но были и те моменты, ради которых всё это стоило пережить: — Рассвет над Памиром, когда первые лучи солнца зажигают снежные вершины, превращая их в золото. — Улыбка старика-киргиза,(Мургабская комендатура, Хорогского ПО, Кызыл Рабат) который принёс нам свежего курта, потому что «солдаты должны быть сыты». — Песни у костра после тяжёлого перехода, когда даже усталость кажется приятной. Теперь, когда служба позади, я понимаю: Памир не отпускает. Он остаётся в сердце, как тихий голос ветра, как далёкий шум реки, как воспоминание о людях, которые научили меня главному — быть сильным, но оставаться человеком. И если когда-нибудь судьба снова приведёт меня к этим горам, я знаю, что они встретят меня как старого друга. Потому что раз побывав на краю неба, ты уже никогда не забудешь его вкус. P.S. Служба на границе — это не просто годы в нарядах и караулах. Это школа жизни, пройденная под взглядом вечных гор.