Сель

[219]

СЕЛЬ

Рассказ

 

Уже несколько дней над горами висели облака. По утрам они опускались низко-низко, занавешивая серой бахромой вершины гор. Днем облака приподнимались, и тогда можно было увидеть, что снег на вершинах уже не тот: пропала его режущая глаз белизна, весь он, как губка, набух, посерел и потяжелел.

А дождя все не было.

Но однажды под вечер тучи опустились совсем низко. Они медленно плыли над заставой, чуть не касаясь выцветшего флажка, венчавшего наблюдательную вышку. И, как снег на хребте, они были тяжелыми и сырыми. Ветра не было, но облака дви¬гались, наливаясь, темнея...

Отдавая нарядам приказ на охрану границы, начальник заставы предупреждал старших о возможности селя.

Последним за получением приказа в тот вечер прибыл наряд ефрейтора Гришина.

– Имейте в виду: возможен сель... – напомнил начальник заставы.

Пограничники вышли, а начальник заста¬вы посмотрел в окно и подумал, что наряд в щель можно было бы и не выпускать: не ровен час, настигнет дождь, хлынут с гор потоки, а там и до беды недалеко. А если дождя не будет, кто знает – пролезет по щели гадина, тоже беда. Гришин – солдат старослужащий, смелый и смекалистый. За него не так страшно. Но с ним пошел Чуприна – без году неделя на заставе...

Начальник шагал по кабинету. Домой идти не хотелось – все равно не уснешь. Эта ночь затеряется в бесконечности других, таких же бессонных, беспокойных ночей.

Когда Гришин и Чуприна миновали ворота заставы, густая темень сразу же поглотила их. Кругом стояла тишина. Казалось, прислушайся – и ты уловишь шорох тяжелых туч, ползущих по хребту. Потом на заставе затарахтел движок, вспыхнул свет в окнах, и она показалась такой уютной, теплой, родной, что Чуприна с сожалением вздохнул. Он еще не привык к заставскому распорядку, согласно которому ночь и день меняются местами, и с непривычки трудно было проводить ночь в наряде, особенно на карнизе в Третьей балке.

Кто-то назвал ущелье Третьей балкой. Скучно! Фантазии, наверное, не хватило. А его можно было бы назвать Песочные часы. Ведь если смотреть на ущелье с вершины хребта, который, между прочим, называют Магаданом, оно напоминает именно песочные часы: две воронки, соединенные узким горлышком. В этом самом горлышке Третьей балки располагались погра¬ничные наряды. Место очень удобное. Стенки ущелья здесь вертикальны, исключена всякая возможность подъема, только внизу, почти у самого дна, тянутся карнизы шириной по полтора-два метра.

...Дождь атаковал без классических первых капель: облака уронили свою тяжелую ношу сразу. На одной ноте зашумели лив¬невые потоки, забарабанили по зажестяневшим плащам, залопотали по каменным плитам. Чуприна повернул автомат стволом вниз, напялил капюшон. Гришин сказал:

– Не выпускай меня из виду, не отставай, понял? Успеть надо в балку.

Чуприна удивился: почему «успеть»? Время движения наряда к месту службы определено приказом. В балку идти – час сорок размеренным шагом, основательно прослушивая тьму. Все наряды движутся туда ровно час сорок. Может, сегодняшняя спешка связана со словами начальника заставы: «Имейте в виду: возможен сель...»

Чуприна на заставе всего полтора месяца, и он не знает, что такое сель. Сказал капитан «сель», и он запомнил это новое слово, а учитывать сель при организации службы – дело Гришина. Его же дело солдатское – выполнять... Но после того, как Гришин сказал: «Успеть надо в балку» – эти слова уже не выходили из головы.

А ночью, как в закупоренной бочке: куда ни сунь руку, всюду наткнешься на невидимую стену. Чуприна приноровился определять местонахождение Гришина по чавканью сапог, еле различимому в монотонном шуме ливня. «И как только он чувствует, куда идти? – думал Чуприна. – Темень такая... Выпусти меня одного, буду тыкаться, как слепой котенок».

Гришин шел быстро, не останавливаясь. Потом, когда до Третьей балки оставалось минут десять ходьбы, его шаги стали еще шире, быстрее. Чуприна побежал за ним, расплескивая лужи. Возле входа в балку Гришин остановился.

– Кажется, успели, – полушепотом сказал он. – Еще рывок, и на месте. Только осторожно, – предупредил он Чуприну.

И опять Чуприне вспомнилось: «...возможен сель...»

– А что такое сель? – спросил он.

– Сель? Узнаешь. Ну, пошли.

Дно ущелья усыпано камнями. Чуприна то и дело натыкался на валуны, в мыслях проклиная дождь и все на свете. Наступив на мокрый, качнувшийся под ногою камень, солдат растянулся в грязи.

– Чего там? – спросил Гришин. Он только делал вид, что не обращает внимания на младшего. – Вот ремень, держись.

Чуприна нащупал в темноте протянутую руку Гришина и взял конец ремня.

– Пошли.

Чем ближе горловина Третьей балки, тем больше под ногами воды. Это были уже не лужи. Чуприна чувствовал, что вода давит на ноги. К шуму дождя примешивался шум быстротекущего ручья.

Гришин торопился. Наконец, он каким-то способом определил, что они уже прибыли на место, и сказал:

– Все.

А Чуприна всей грудью вздохнул. Ему порядком надоела ходьба по лужам и скользким, как первый лед, камням.

– Будем располагаться, – сказал Гришин. – Поднимайся за мной. – Он помог Чуприне вскарабкаться на скользкий карниз, потом залез туда сам, напомнил ему, о чем говорил начальник заставы, а от себя добавил: – Ну, действуй, Иван. – И ушел.

Чуприна, не ища удобного места, лег на карнизе лицом вниз, приготовил автомат. Он находился на выступающей из карниза площадке, примерно в трех-четырех метрах от дна ущелья, а сам карниз брал начало у границы и кончался за его спиной. По нему, прижимаясь к стене ущелья, можно пройти почти вдоль всей Третьей балки. На противоположной стороне щели, на таком же карнизе, находилось замаскированное линейное гнездо. Туда и ушел Гришин. Каждый из них должен был перекрывать движение нарушителя по карнизу и одновременно следить, не пробирается ли кто по дну ущелья. Чуприна, кроме того, должен был по сигналу старшего освещать местность ракетами.

На границе есть телефонная связь, а сигнальные ракеты даются так, на всякий случай – граница есть граница. Нигде так, как здесь, не берется в расчет случай. Пограничники, выходя в наряд, экипируются, как для боя. Это очень действует на молодых солдат. Они думают, что если боевые патроны даются каждому наряду, значит, и стрелять придется каждому.

Чуприна только-только начал избавляться от этого предубеждения. За полтора месяца стрелять пришлось лишь на стрельбище. Границу, или линейку, как ее называют «старички», он увидел на втором году службы. А до этого служил «в тылу» – в гарнизоне части.

Там таких дождей не было. И темени такой тоже не было. Ночи как ночи, дожди как дожди.

В тылу все было проще. Теплая мастерская, теплые сухие стружки. Как дома. Позанимался, поработал, а вечером по распорядку – отбой. Когда окна плачут дождевыми слезами, спится крепко.

Отец так и говорил: «Старайся, Иван, по специальности попасть. В армии специалист ценится».

Но сам в войну не устраивался по специальности. Он тоже плотник, но пять лет и рубанка не видел: из окопов – в госпиталь, оттуда – в окопы. Трудно приходилось бате...

Чуприна-младший устроился по специальности легко. Среди молодых солдат отбирали трактористов, шоферов, слесарей и, конечно, плотников. Он делал рамки, мишени и прочую мелочь, но работал с душой – не привык халтурить. Его заметили, и когда молодым пришел черед отправляться на границу, оставили в роте. Вручили ключи от мастерской, в которой находился верстак, и Чуприна потихоньку пилил, строгал, по воскресеньям ходил в городской отпуск. Одним словом, служба была не в тягость. Без скатки и лопатки.

А ребята, вместе с которыми он призывался, разъехались по заставам, разошлись по горам, громоздившимся невдалеке – зимой белые от снега, осенью – черные и неприветливые, весной – зеленые, веселые, как акварельная картинка...

Ребята ненадолго приезжали в управление части. Делились впечатлениями. Хвалились задержаниями. Поблескивали значками. Чуприна смотрел на них и удивлялся: были хлопцы такими, как и он, а стали вроде бы другими. Не то чтобы совсем не похожими на прежних, а все-таки другими. И грудь у них развернута, и походка боевая, и даже загар иной. А в глазах светится что-то такое, чего Чуприна раньше у них не замечал.

Ребята приезжали «в гости» и снова уезжали «домой», а у Чуприны потом рубанок валился из рук, и он видел себя таким же, как ребята, – с походкой пограничной, с загаром пограничным.

Горы манили, притягивали к себе таинственностью. Они возвышались над равниной, полные величавого спокойствия. Каза¬лось, стоит пройтись по темно-синим ущельям, и ты тоже станешь совсем другим...

...На его докладные командир отвечал в основном одно и то же: «Приветствую ваше желание, однако...»

Но капля воды и камень долбит. Чуприну все же отправили на заставу. И теперь он каждый день выходит в наряд. В плаще, перекрещенном ремнями, он ничем не отличается от старослужащих. А может, и не отличался?..

Дождь лил и лил. Теплый, шумный, предвесенний. Чуприна уже не чувствовал, есть ли на нем где-нибудь сухое место. Плащ не выдержал, и по телу, еще не остывшему после ходьбы, противно текли холодные струйки. Вода каким-то образом проникала в рукава. Чуприна ежился. Но беспокоил не только холод. К сочному шелесту дождя примешивался какой-то далекий гул. С каждой минутой он становился явственней. И Чуприне опять вспомнилось: «Сель!» С тревогой он прислушивался к нарастающему рокоту.

Внизу, сразу же за кромкой площадки, зычно клокотал невидимый поток. Он тащил за собой каменные глыбы, злобно колотил ими по стенам щели.

Ровный беспрерывный рокот, от которого каменное ущелье словно начало вибрировать и медленно двигаться, заполнил все. Чуприна закрыл глаза, и ему почудилось, что площадка плывет, унося его все быстрей и быстрей. Противный до тошноты страх охватил Чуприну, прижал к стене. Чуприна схватился за скользкий, холодный камень – площадка перестала двигаться. Чуприна понял: его укачивает шум. Он никогда не думал, что шум может укачивать.

А страх не проходил. Площадка и в самом деле вздрагивала. Еще несколько ударов, и она не выдержит напора воды. Солдату представилось, как, оторвавшись от каменной стены, она сначала медленно повернется, а потом, захлестнутая потоком, сгинет в ревущей тьме. И никто не услышит его крика, никто не увидит, как он беспомощно барахтается в воде, никто не протянет руку. А потом выбросит его на равнине возле заставы... Ничего он не сможет противопоставить этой силе, что грохочет рядом...

...Руки шарят в темноте, гладят шероховатый базальт и не могут найти твердой опоры: трещины узки, ниши неглубоки... Человек кричит и не слышит собственного голоса.

Площадка вибрирует и медленно уплывает из-под ног, руки опять хватаются за морщинистый камень... Темная исполинская глотка ущелья безумолчно ревела. Казалось, в громадном зеве с низким гулом перекатывались и сталкивались каменные слова: «Зачем пришел сюда? Вернись назад – и делу конец. Уйдешь?» «Уйду! Завтра же уйду от вас, проклятые горы!..»

Чуприна перестал думать о потоке и о шаткой опоре. Он в первый раз за. ночь подумал не о том, что может случиться с ним сейчас, а о том, что будет завтра.

Завтра не обещало ничего хорошего. Командир обязательно вызовет на беседу. Что да как? Зачем же тогда проситься на заставу, если умеешь только доски строгать?.. «Уходи! – смеялись горы. – Стыд перемелется. Уходи». «Уйду. Завтра же».

Ночь медленно таяла, а вместе с ней таял и гул потока. Дождь прекратился, а когда, Чуприна так и не заметил. Серое утро разгоняло облака, вверху над обрывом смутно светилась полоска беззвездного неба. Она светилась все сильней и сильней, и серые облака отступали, прячась за кромку обрыва. Поток смирел на глазах. Бурая грязевая жижа уже не ревела, а гладила подножие площадки, будто извинялась за ночной разбой. Площадка больше не дрожала. Она победила и теперь нетерпеливо ждала, когда утекут остатки селя.

Утро вытеснило из Третьей балки последний ночной страх. Чуприна радовался утру, тому, что с ним ничего не случилось. Выжил он, выжил Гришин. Чуприна посмотрел на противоположную площадку и обмер: на ней никого! Поток оставил лишь грязные полосы на стене выше карниза, на котором находился Гришин. На каменистых выступах досыхали желто-серые хлопья пены... Эх, Чуприна, Чуприна! А ты думал, что ему легче.

Гришин, разбрызгивая болотную жижу, бежал к Чуприне. Такой же, как и вчера, только мокрый и грязный с ног до головы. Он вскарабкался на площадку, весело засмеялся:

– Жив? Жив!..

У Чуприны захватило дух. Ему хотелось броситься на грудь этому грубоватому парню.

– А я волновался за тебя...

– Волновался? Гришин, ты думал обо мне? Серьезно?

Гришин промолчал. А Чуприне хотелось без конца говорить и слушать человеческий голос.

– Боялся? – спросил Гришин.

– Боялся...

– Я еле дождался конца всего этого... Площадку заливало, так я уцепился за камни... Кажется, и зубами держался, – усмехнулся Гришин. – Ну и сель был... Теперь не отстираешься.

– Гришин, ты серьезно думал обо мне?

Гришин поднял на Чуприну глаза и внимательно посмотрел ему в лицо.

– Думал. И потому не так страшно было. Надо же было о чем-то думать.

– И я думал. Только о том, как меня смоет потоком. А потом начал думать о... о другом, и страх немного прошел. И еще думал, что тебе легко – ты ведь привычный, и с заставой говорить мог: у тебя же связь была.

Гришин снова улыбнулся:

– Связь? Смотри...

Там, где вчера проходила линия связи, матово блестели ручьи. Глина, принесенная потоком, заровняла, загладила места, где стояли столбы с отметкой: «1954 г.»...

– Последний такой сель был в пятьдесят четвертом...

Гришин удивленно посмотрел на Чуприну, потом догадался:

– Ты пометку на столбах вспомнил?

С трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи, Чуприна и Гришин медленно брели на заставу. Третья балка осталась позади. Тихая, спокойная Третья балка, похожая на песочные часы.

– Поддал работы сель, – сказал Гришин, оглядываясь.

На том месте, где вчера тянулись ровные ряды проволочных заграждений, жирно поблескивала глина, такая же, как и в Третьей балке.

– Придется нам поработать, Иван.

– Поработаем! – весело откликнулся Чуприна.

 

Старшина А. ПРОСКУРОВ

 

Опубликовано в журнале «Пограничник». – № 16. – 1963 г.

 

Автор рассказа - мой отец, Анатолий Иванович Проскуров, пограничник во втором поколении (я, соответственно, в третьем). Срочную службу он проходил в должности инструктора службы собак 19 ПЗ ("Чарлык") Каахкинского ПО в 1957-1960 гг., сверхсрочную - в должности старшего инструктора службы собак, старшего специалиста СПС комендатуры "Комаровка" Каахкинского (впоследствии Бахарденского) ПО в 1960-1962 гг. Лучший инструктор службы собак САПО. В 1962-1965 гг. - учеба в Алма-Атинском высшем пограничном командном училище (первый набор специалистов-кинологов), учился еще у Никиты Карацупы. В 1965-1972 гг. - преподаватель школы служебного собаководства в Великих Мостах (КЗПО). Майор в отставке. Умер в 2003 г.