germanbich

В 75-й раз 17 февраля 2011 года в стране будет отмечаться День Службы горючего Вооруженных Сил Российской Федерации. Впервые его стали отмечать с 1936 года после того, как был подписан Народным Комиссаром Обороны СССР приказ № 024 «Об управлении снабжения горючим РККА». А сейчас в войсках, по моему, его отмечать и некому. Этот праздник, в первую очередь, видно сейчас относится только к бывшим выпускникам Ульяновского высшего военно-технического училища и тем, кто проходил службу на складах и базах горючего, а также в трубопроводных частях. Я знаю, ценой каких огромных усилий создавалась служба, какой движущей силой была в годы Великой Отечественной войны. По словам Маршала Советского Союза А.М. Василевского, по вине Службы горючего не была сорвана ни одна операция. Грустно видеть, как по всей стране территории бывших складов и баз горючего, переданные в руки частных лиц, пришли в полное запустение, а те, которые еще находятся в ведении министерстве обороны, охраняются стариками, вооруженными палками и собственными собаками. Это бывшие офицеры и прапорщики, которым некуда деваться – уехать подальше от этого места. А если на их территории обосновались какие-то организации, предназначенные для обслуживания армии, то на них работают только гражданские лица, для которых эта работа является средством жалкого существования. Как будто ужасный смерч прошелся по всему нашему прошлому, который всё разрушил и уничтожил. И это в непредсказуемое будущее, в котором неизвестно, что для армии сейчас главнее: защита страны от нападения врага или спасение её городов, сел, лесов, полей и пашен от стихийных бедствий, перед которыми мы оказались практически полностью не готовы. То, что произошло летом 2010 года по всей России: засуха, горение торфяников, пожары, уничтожение сёл и поселков – это страшное бедствие всего народа, ведь на это никак не могли и не могут повлиять в смысле уменьшения народного бедствия, его защиты - боевые части (десантники, танкисты, мотострелки и так далее), это смогли бы сделать трубопроводные войска (его бригады, батальоны), которые входили когда-то в состав службы горючего. Опыт прошлого показал, что это были самые настоящие боевые части, Их трубопроводные взводы, роты, батальоны прокладывали линии трубопроводов в Афганистане, непосредственно в зоне боевых действий, а потом, находясь на пунктах перекачки (маленьких гарнизонов), сутками, месяцами защищали их от нападения душманов. Мне лично много раз пришлось участвовать на Псковщине, в Забайкалье, в Закавказье, Германии, Прибалтике в развертывание трубопроводов, качать по ним воду и горючее, видеть, что из себя представляют: трубопроводный взвод, рота, батальон, бригада – ведь это самые настоящие боевые подразделения, готовые, как работать, так и сражаться. Что для их управления необходимы хорошо подготовленные технически, физически, морально сержанты и офицеры. Именно таких всю свою послевоенную историю готовило Ульяновское высшее военно-техническое училище. А его не стало, мне возразят, – перевели, а по-другому - уничтожили. Мне скажут, что эти батальоны имеются в каждом округе, а я вижу и скажу, да – есть, но только на бумаге. Ведь сейчас нет специалистов, которые смогли бы развернуть в поле, близ населенных пунктов ёмкости для воды и горючего, а ведь всё это было, это просто срочно необходимо воссоздать для армии и страны, в наших экстремальных условиях. В современных условиях, для спасения людей, городов, селений, лесов и посевов (подачи для их жизнеобеспечения и ликвидации пожаров) в будущем потребуется срочная перекачка в огромном количестве воды, её накопления и хранения. Для этого в службе горючего имелось огромное количество различных резинотканевых резервуаров (от МР-2,5 до МР-250), которые разворачивались на любом участке трассы трубопровода. Сейчас эти резинотканевые резервуары и трубопровода от длительного хранения пришли в негодность, нужны новые, а для их развертывания – специальные подразделения. Не знаю, какова сейчас концепция обеспечения войск горючим. Этих войск не видно. Солдата вообще нигде нельзя встретить, даже в таком городе, как Калининград, не видно нигде и офицеров, как будто они маскируются, а если я вижу офицера, то после встречи с ним остаётся тягостное впечатление: форма архи не симпатичная. Видно, что ему стыдно её носить. Надеюсь: международная обстановка, природные явления и катаклизмы, события, просто время изменят отношение государства, руководства армии к Службе горючего, к армии, его представителям: солдатам, сержантам, офицерам, военным пенсионерам, а от этого изменится в лучшую сторону отношение народа к своим защитникам – Армии и Флоту.

Меня, отдавшего всю свою молодость службе горючего, очень волнует её будущее. Сейчас не стало нашего училища, исчезли склады и базы горючего, нет трубопроводных батальонов и бригад. Везде работают только гражданские люди. Дожили! Так мы встречаем 16 февраля 2010 года свою «славную» 74-ю годовщину службы горючего. Уважаемый автор: похоже Вы не ГСМ-щик, если не знаете дату образования службы горючего ВС России. Служба горючего ВС России образована 17 февраля 1936 года. Но все же, роль горючего для армии и флота трудно переоценить. Нефтепродукты, наряду с компонентами ракетного топлива, являются основными энергоносителями для двигательных установок вооружения и военной техники. Всё также на горючем двигаются машины и танки, летают самолеты и ракеты, ходят по морям и океанам корабли. Семьдесят с лишним лет шла неукоснительно вперед к совершенству наша служба, она создавалась, росла. Она воевала. Солдатами были бойцы и командиры, производившие подвоз горючего танкам и самоходным установкам. Это они проложили первый трубопровод по дну Ладожского озера, чтобы дать горючее для промышленности Ленинграда и войскам защищавшем его. Мои друзья, сослуживцы, солдаты и офицеры входили вместе с действующей армией в Афганистан. С автоматами за спиной прокладывали трубопровод через его горные хребты, а потом день и ночь посредством перекачивающих насосных установок гнали бензин, керосин, дизтопливо, воду для жизни войск и народа Афганистана. Командир трубопроводной роты капитан Валерий Девкин (сейчас я с ним живу в одном доме и в одном подъезде) с десятью солдатами и машиной для перевозки труб «КамАЗ» в марте-апреле 1983 года первым проложил магистральную трубу через высокогорный афганский перевал Саланг, по которой пошло так необходимое войскам горючее. За что был награжден орденом «За службу Родине» III степени. Совсем недавно, два года назад я видел, как на торжественном вечере, посвященном «Дню защитника Отечества», прошедшем в калининградском спорткомплексе «Юность», Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1989 года за мужество и отвагу, проявленные при выполнении воинского долга в Демократической Республике Афганистан, орденом «За службу Родине» III степени был награжден начальник лаборатории центра горюче-смазочных материалов тыла БФ подполковник Бахтиер Ахмедов. Награда нашла его. Пройдет немного времени, кто, кто пойдет вслед за войсками, обеспечивая их горючим? Кто будет производить дозаправку автомобильных и танковых колонн на марше? Кто будет командовать людьми, будучи на подвижных складах горючего? Это ведь сложней, чем командовать простым взводом. Залей в танк или машину вместо зимнего топлива - летнее, они без боя погибнут. Здесь нужен офицер - специалист. Сейчас больно смотреть на разграбленные территории военных складов и баз горючего по Калининградской области, да и в других регионах России тоже так. Молодые лейтенанты, цвет нашей армии со слезами на глазах уходят из армии, бросив в бездну мечты и надежды, превращаясь в безликих людей. Кто-то когда-то ответит за это. Но надо, несмотря ни на что, оставить в книгах, учебниках бесценный опыт фронтовиков, нас - ветеранов службы горючего, прошедших горнила нелегкой армейской службы: Венгрию, Чехословакию, Кубу Афганистан и другие регионы, страны, континенты. Я верю, наши дела будут востребованы. Всё еще впереди. Возможно, кто-то опровергнет моё это заключение. Буду только рад.

Когда-то в советское время на складах и базах горючего и ракетного топлива для их охраны были местные стрелковые взвода и роты. Вот о службе такого командира взвода, о жизни солдат -эта небольшая повесть. Так это было. А в общем хорошее, доброе было время. ЗАПИСКИ КОМАНДИРА ВЗВОДА В восьмидесятых годах судьба направила меня проходить во­инскую службу вблизи моего города детства и юности Калинин­града. То были прекрасные годы. А какие были люди — солдаты, офицеры! Я расскажу о них в своем небольшом повествовании от имени моего командира взвода, нормального советского офицера. -1- Я — командир отдельного местного стрелкового взвода. Мне двадцать восемь лет, училище закончил шесть лет назад, в долж­ности командира взвода тоже шесть лет, уже старший лейте­нант. В моем подчинении более пятидесяти военнослужащих срочной службы, из них пять сержантов. Мы несем караульную служ­бу, охраняем большой военный склад горючего, постоянно учим­ся, работаем, живем. Сержанты — мои верные помощники, я уверен в них, следят за соблюдением распорядка дня, за чистотой в спальном поме­щении, вокруг расположения взвода, учатся сами, учат подчинен­ных, ходят в караул разводящими, начальниками караула, выпол­няют огромное количество непредвиденных заданий и работ. Скоро двое из них уедут домой, а на их место прибудут новые. Снова, как обычно, будет поначалу очень трудно, но потом все войдет в свою колею, служба пойдет своим чередом. За год, который я здесь, мне много пришлось испытать, по­знать и пережить. Бессонные ночи, бесконечные проверки караула, постоянные, с полной нагрузкой занятия дали свои плоды, и коллектив пошел за мной, поверил в меня. Я узнал все о своих подчиненных, по­знал, чем каждый из них дышит и живет, о чем мечтает. Все они разные и к каждому надо иметь свой подход, свое индивидуаль­ное обращение. У многих из них наступает конец этой тяжелой, солдатской службы, и они бесконечно рады этому. А на их место придут новые, хорошие и плохие, проработавшие в поле и v станка, но таких окажется слишком мало, а в основ­ном будут избалованные, не познавшие труд, не державшие в руках ни тряпки, ни метлы, ничего не умеющие делать ребята: бу­дут среди них и те, кто окончил ПТУ, зараженные бациллой унижения человека человеком и, конечно, студенты, поступившие в институты, проучившиеся в них год, два, приедут ребята со всех уголков нашей огромной страны. Все они равны, независимо от своей национальности, цвета кожи и волос, роста и веса, все они люди, наши простые и труд­ные ребята, отданные нам родителями, для которых их сын - самый умный, самый лучший, самый прекрасный, и никакие авторитеты, чтобы они ни говорили о сыне плохое, не могут поколебать, изме­нить их мнение о нем. -2- Часть наша расположена в сорока километрах от большого областного города, совсем близко от холодного Балтийского моря, кругом прекрасные сосновые, лиственные, смешанные участки леса, в ко­торых водится различное зверье: косули, кабаны, лисицы, зайцы и прочая живность. Мне приходится часто видеть доверчивые, любопытные, порой пугливые мордочки косуль, идя по периметру при проверке несе­ния службы часовыми. Увидев людей, они отбегают в сторону и потом долго, с любопытством смотрят, готовые мгновенно скрыть­ся в глубине леса. Прекрасное зрелище. Часовые не стреляют в них. Они предупреждены, что нельзя уничтожать животных, да это им и ни к чему, у нас в части есть свое подсобное хозяйство, в котором куры коровы, свиньи, да ещё есть огород с огурцами, капустой, картошкой и прочей зеленью, отчего солдаты в карауле в виде дополнительного питания получают сало, молоко, огурцы и многое прочее другое. Солдатская служба — тяжелая служба, нужная для страны и самого молодого человека. Здесь он вплотную сближается с людь­ми, коллективом, его заставляют думать не только за себя, но и за других: своё отделение, взвод, часть и страну в целом. Он учится работать на себя, мыть, стирать, убирать, а также на людей, внося свой личный труд в копилку труда коллектива, так что вряд ли правы те, кто говорит, что солдатские годы—потерянные годы. Нет - это не так, это годы становления человека, это годы познания жизни физической и моральной закалки. Конечно, есть категория людей, которых не надо призывать на службу их предназначение музыка, математика и другие тонкие научи. Но это только узкий круг людей, нашей молодежи. Их надо незаметно для них самих отслеживать и вести до выхода на само­стоятельную жизнь. -3- Сегодня с утра начались неприятности. Не успев встать, а я пробуждаюсь по привычке рано, меня разбудил телефонный зво­нок дежурного по части с приказом командира части явиться в штаб. Прихожу. Оказывается, часовой, стоящий на втором посту, подстрелил кабана, который, прорвав проволочное ограждение, спокойно прогуливался по охраняемому, хорошо вспаханному пе­риметру. Туша кабана находится в караульном помещении, и ретивая бодрствующая смена приступила к ее разделке. Получаю от командира части приказ: «Разделку кабана прекра­тить, его тушу принести на поляну поближе к опушке леса». Я понимаю мучения командира: если не пресечь данное про­исшествие, то еженощно начнется подстрелка животных, а этого нельзя допустить, так как сразу же станет известно егерю, и он примет соответственно штрафные санкции к части. Еще — очень жаль животных, пускай живут — они наша радость; ну и последнее начнется разложение солдат, служба часового превратится у них в охоту за животными. Полуразделанная туша кабана вот уже здесь, на опушке леса, перед нами, в баке и на носилках. Хорош же все же был кабан, здоровый, с клыками. Рядом стоит тот, кто убил его, а также ко­мандир отделения. Они в присутствии меня и командира части производят торжественное захоронение кабана. Здесь же составляется акт, ко­торый зачитывается и подписывается присутствующими и утверж­дается командиром. Инцидент исчерпан, никто не наказывается, но физический труд моих подчиненных по отрывке могилы для кабана и потом ее за­сыпке и наша простая разъяснительная работа оставили в солдат­ских умах след о ненужности уничтожения животных, В дальнейшем таких случаев подстрелки животных больше ни­когда не было. -4- Потом был развод на занятия, и лень прошел, как обычно: построения, занятия, инструктаж караула, отправка его на смену старого караула, и так до самого отбоя. Тяжела все же служба солдатская в моем взводе. Солдат че­рез день-два заступает в караул. Если бы это был полк, то солдат полка находился бы в карауле раз или два в месяц, для него это было бы радостью: идти на выполнение боевой задачи, держать в руках заряженный автомат, он там бы не спал на посту, ему бы казалось, что кто-то следит за ним, хочет проникнуть на охраняе­мый им объект, убить его. Но если солдат заступает, как у нас, постоянно, через день и целый год из своей службы проводит в карауле, то все патриотические чувства, боязнь за свою жизнь притупляются, и он может поспать днем, стоя на вышке, а бывает, ночью, прямо на тропе у часового закроются глаза, и он будет медленно идти в таком состоянии, не замечая никого. Бывает, проверяешь ночью службу часовых, идешь по пери­метру и видишь, часовой движется в сторону от тебя, он идет и спит, а ты осторожно, с сопровождающими тебя людьми, подходишь к не­му, дотрагиваешься до его плеча, он в испуге вздрагивает, хвата­ется за автомат, но ты успокаиваешь его, потом делаешь легкое внушение, а после смены караула, и наказываешь. Я уже теперь ставлю ребят каждый раз на новый пост, чтобы у них было хоть какое-то разнообразие, а через определенный срок они у меня ходят дневальными по взводу или в наряд по сто­ловой, а иногда даю просто день-два отдыха. Нужно же периоди­чески снимать апатию к несению службы в карауле с человеком, дать отдохнуть его притуплённым чувствам. Прошлым летом у меня был такой случай с солдатом Зарубяном, отслужившим всего лишь год. В семь часов утра при смене часовых разводящий не нашел его на посту, только в углу посто­вой вышки лежал автомат и на нем подсумок с двумя снаряжен­ными патронами магазинами. Мы только к вечеру нашли Зарубяна у одного сердобольного дачника, которому он рассказывал страшные сказки о своей служ­бе, а в действительности оказалось, что Зарубяну до чертиков надоело это однообразие в виде постоянного хождения в караул. Он таким способом хотел добиться перевода в другую часть. Потом приезжали родители солдата из далекой Армении, очень сожалели о случившемся, все выискивали негативные сто­роны в нашей жизни, так как за такое грубейшее нарушение их сын должен бы быть привлечен к уголовной ответственности, но так и не смогли найти ничего плохого. В дальнейшем Зарубяну было вынесено прокурорское предупреждение, и к тому же он отсидел десять суток на гарнизонной гауптвахте. Вот сейчас, в на­чале лета, Зарубян тоже вместе со всеми уволится в запас и уедет в свою далекую родную Армению, заканчивая службу хорошо, и даже всем сейчас говорит, что лучше части, чем наша, — нет. -5- Вот и прошла очередная пятница. Завтра суббота, самый хо­роший день недели — баня. Все мы будем мыться: солдаты, прапорщики, офицеры, жены, дети в нашей бане. Это один из самых радостных, с хорошими хлопотами дней в нашей однообразной жизни. Солдаты моются в своем банном отделении, где им можно не только помыться, но и постираться, а мы, жители нашего неболь­шого военного гарнизона, в отдельной, двухточечной душевой. С утра туда пойдут женщины с малыми детьми, а к вечеру и до самой глубокой ночи будут мыться мужчины. Ничего не скажешь, любая помывка, а тем более баня — это очень хорошо, это как бы очищение души и тела от всех прошед­ших тревог и забот. -6- А теперь наступило и воскресенье, для всех день отдыха, а для меня один из самых волнительных дней. Мне в этот день обяза­тельно надо сходить во взвод, посмотреть, как там идут дела, организовать воскресные мероприятия, хотя там во взводе посто­янно находится мой верный помощник, заместитель командира взвода старший сержант Белов. А в части еще есть и дежурный по части и к тому же командиром назначен, так называемый от­ветственный. Что же у нас за воскресные мероприятия? Ну, конечно, солда­ты в этот день спят подольше и нет физзарядки. Здесь и про­смотр телевизионных передач, и спортивные игры: футбол, волей­бол, бильярд, настольный теннис. А зачастую солдаты любят про­сто посидеть среди кустов, под деревьями, позагорать, поговорить друг с другом, покурить, ведь все другое — письма родным и де­вушкам все переписаны в карауле, игры в шашки, шахматы, до­мино сыграны или предстоит сыграть там же, а сейчас они про­сто отдыхают, так как вечером многие из них снова заступают в караул. Некоторые ушли в увольнение в близлежащий городок. К обеду первым в это воскресенье возвращается рядовой Бейзель, тихий, скромный парнишка маленького роста, призван­ный из небольшого городка, что на Волге. Он появился на контрольно-пропускном пункте раньше уста­новленного времени конца увольнения, притом весь помятый, по­битый и взволнованный. В увольнение Бейзель отправился еще с двумя своими товарищами, среди которых был рядовой Матов, крепкий, голубоглазый парень, но с заторможенным мышлением, и рядовой Стариков, этот уж совсем неприметный солдат. Все эти ребята были из раз­личных городов нашей страны и до службы в армии все они окон­чили профессионально-технические училища. Примерно год они не ходили в увольнение, не хотели, но, на­конец, решились, пошли, направились в городок, расположенный от нас в пяти километрах, где поели мороженого, сходили в кино, погуляли по парку, и вот первым возвратился рядовой Бейзель. — Что случилось? Почему ты в таком виде? Где остальные?— спрашиваю я его. — В парке мы разошлись, — говорит он, — я пошел на автобусную остановку, что возле водочного магазина, у которого один мужик пристал ко мне, требуя: «Солдат, давай выпьем». Я ему от­вечаю: «Не пью». А он: «Выпьем». Я снова: «Не пью». Тогда он схватил меня за китель и давай бить. Я кое-как вырвался и убежал. К вечеру появился рядовой Матов, но этот был не побитый, а только уж слишком помятый, и к тому же сонный. — А что с тобой? Выпил что ли? С кем? — Выпил пивка, отвечает он, — шел мимо пивного ларька, а у него народу никого, мне очень хотелось пить, вот и выпил пару кружек, а затем потянуло на сон, и я прилег в парке на травку и уснул. — Ну и ну! — удивляюсь не только я, но и в недоумении его друзья и сослуживцы. Чудеса! Под вечер раздается звонок у дежурного по части. Звонок из милиции этого небольшого городка. — Приезжайте, заберите своего солдата, он тут натворил у нас делов. — А он пьян? — задает вопрос дежурный по части. — Да. — А завтра утром можно его забрать? — Можно. Тогда пускай он там у вас в камере задержанных побудет не­много, посидит, проспится, а то нам везти его пьяного надо будет на гарнизонную гауптвахту, что очень далеко, и где еще его могут и не принять. Наутро мне дают машину, и я привожу рядового Старикова в часть. — Ну, а ты, что совершил? — теперь и к нему вопрос. — Ничего. Шел по улице, увидел красивую девушку, подошел к ней разговорились, пошли дальше вместе, а она подзадоривает меня, какой я солдат, все сейчас солдаты всего боятся. И я, чтобы поднять престиж солдата, себя - как мужчины, вскочил не капот, стоящей перед закрытым железнодорожным шлагбаумом авто­машины «Жигули», пробежал по ее крыше, перескочил на сзади стоящий Москвич». Водители этих и других машин выскочили, поймали меня, немного помяли и отвели в милицию. — Выпил? — Да, кружечку пивка. О том, что он совершил, в милиции был оформлен протокол, сумма ущерба составила двести пятьдесят рублей, в основном за помятости и повреждения автомобиля «Жигули», у «Москвича» ничего такого не было, он сделан покрепче. Пришлось Старикову давать телеграмму родителям, просить денег для оплаты за причиненный их сыном ущерб владельцам машин. Ради такого бравого сына, что только не сделаешь. Деньги они выслали, ущерб был возмещен, конфликт исчерпан. — Ну а девушка? Она пошла дальше своей дорогой, может быть, и довольная, что не перевелись еще в нашем обществе рыцари. - 7- В части появились молодые солдаты, пятнадцать человек. Я их привез из ближайшего распредпункта поездом. Не нравятся мне такие поездки за ними: когда везешь, то окружающие тебя люди с огромной жалостью смотрят на меня и на них. Служба в армии теряет престижность, а это по вине независящих от нас во­енных, сил, движений, явлений. А они, наши молодые солдатики, все разные. Многие плохо понимают по-русски, есть кто учился в институте. Один очень ин­тересный парнишка, рядовой Ержанов, студент из Ташкента, гово­рит, что падал головой о землю со второго этажа общежития и теперь у него постоянно болит голова; другой, его земляк, тоже такой же, и у него что-то не в порядке с сердцем. Среди ребят на­ходится и настоящий певец из Риги. Его призвали с третьего кур­са рижской консерватории, он даже пел в оперном театре. Еще тут и балерун из Таллинна, успевший до армии окончить балетную школу. Смотрю я на них: ведь это настоящие таланты, будущее нашей страны, но лучше бы им продолжать заниматься искусством, а не стоять через день с автоматом на ремне на посту. Впереди у наших молодых ребят курс молодого воина, потом принятие присяги, а затем трудные солдатские будни. И дни мои заняты знакомством, занятиями с ними. Они живут отдельно от других солдат. Все лучшее, что есть у нас в части, отдано им. Многим из них начало солдатской служ­бы нравится. Обильная пища: мясо, масло, молоко, некоторые этого в таком объеме раньше и не видели. Но тяжело им все так сразу начинать: рано вставать, заниматься физзарядкой, мыть по­лы, мести улицы, грузить мусор — не хочется, но это надо, надо, с этого начинается солдат, трудовой человек. Строевая подготовка — основа основ учебы солдата. Занима­ясь ею, он становится стройным, красивым, вот на занятиях по строевой подготовке молодой человек впервые понимает, как на­до правильно ходить, чтобы тобой любовались люди, у него по­является мужская стать, горделивая осанка. Физическая подготовка. Кто силен, развит — для него она одно удовольствие, а кто слаб — труднейшая задача. Ему хочется стать сильным, ловким, красиво крутиться на перекладине, прыгать иг­раючи через коня, ему мечтается догнать в мастерстве других, встать вровень с ними, перегнать их, и это вполне естественно, это нормально для молодого человека. Физическое воспитание, вполне правильно, является борьбой за здоровье молодого че­ловека, ставшего защитником Отечества, А огневая подготовка. Этот знаменитый автомат Калашникова, С каким огромным удовольствием они разбирают, собирают его. Как ждут начала первых стрельб. Они ведь готовятся и желают быть настоящими воинами, стоять в карауле, охранять часть, за­щищать Родину. -8- К молодым воинам частенько приезжают папы, мамы, знако­мые, в основном те, кто живет поблизости. Они интересуются их жизнью и очень переживают за судьбу своего родного и самого близкого человека. Приезжают чаще всего по воскресеньям на личных автомашинах и долго-долго сидят в них, подкармливают, расспрашивают, советуют. После такого свидания с родителями рядовой Волянчус, воз­вращаясь в часть, проходя контрольно-пропускной пункт, был остановлен дежурным по части капитаном Зайцевым, которому показались странными уж слишком оттопыренные карманы штанов солдата. Он попросил рядового Волянчуса показать, что в его карманах, и был очень удивлен, когда перед его глазами появи­лась бутылка водки. Отец солдата уже уехал, но обещал сыну приехать в день при­нятия присяги, который должен бы состояться через неделю. Конечно, по этому случаю на контрольно-пропускной пункт был вызван я. Солдат при моем с ним разговоре сообщил мне, что хотел угостить своих товарищей, так как они все давно не видели этого прекрасного напитка и очень просили принести его, ну, а водку привез ему любящий сына отец. Эту бутылку водки солдат Волянчус сам лично разбил перед строем своих товарищей в тот же день. Такой эпизод всегда очень интересен. Когда бьется такая желанная для многих бутылка, то слышишь много шуток и интереснейших высказываний от присут­ствующих. Люди, живые люди, им свойственны свои суждения по любому поводу, притом высказываются различные мнения и суж­дения в силу воспитания каждого видевшего такое зрелище. Но этот случай, как ни странно, получил и дальнейшее продол­жение. День принятия военной присяги. Он проходит всегда торжест­венно и красочно. Все мы в парадной форме. Тут и родители сол­дат, жители нашего военного городка, наши дети. Все с цветами. Играет музыка. Когда идет сам процесс принятия молодыми вои­нами присяги, то в торжественной тишине слышны только взвол­нованные слова текста военной присяги, чеканный стук солдатских сапог, потом волнующее прохождение всей части торжественным маршем и под конец с песней. После всего этого, напоследок, командир части делает отдель­но для молодых воинов и их родителей напутственное обращение, говорит, как вести себя в первом увольнении, так как родители заберут своих сыновей и проведут с ними целый день, а те, к кому никто не приехал, пойдут группой в ближайший городок, походят, побродят, отвлекутся от первых месяцев солдатской службы. Недавно, а точнее 16 мая 1985 года, был опубликован Указ по борьбе с пьянством и алкоголизмом, началась небывалая борьба с чтим злом по всей стране, было что-то невероятное, и вот командир части, вспомнив случай с рядовым Волянчусом, говоря, как надо вести солдату в увольнении, предупреждая не отмечать такое великое событие с алкоголем, неожиданно спросил: — А родители рядового Волянчуса присутствуют? — Есть,— последовал бодрый ответ отца. — Вот вы дали в то прошлое свое посещение своему сыну бутылку водки, — продолжил командир. — Да дал, ну и что такого, он же просил. — Согласно Указу от 16 мая я должен вас оштрафовать на тридцать рублей, а если я этого не сделаю, то меня должны оштрафовать как руководителя уже на пятьдесят рублей. Я не знаю пока, куда вам внести этот штраф, государство еще не опре­делило этого, но думаю, не будет ошибкой, если вы эти деньги внесете в Фонд мира, мы же все не хотим войны. Вы на машине, съездите в ближайший от нас городок и внесите деньги в сберкас­су, и тогда ваш сын в вашем распоряжении. Указ всеми нами должен быть соблюден. Присутствующие заулыбались, засмеялись, но в основном все были удовлетворены тем, что в части борются с пьянством ре­ально и наглядно, не так, как на заводах и предприятиях, где они работают. Отец Волянчуса минут через пятьдесят привез квитанцию о внесении денег в Фонд мира и, кажется, тоже был очень доволен сложившейся ситуацией и даже благодарил командира части за действенную борьбу с пьянством. -9- Я с женой и с сыном занимаю маленькую полутора комнатную квартирку в одном из двухэтажных жилых домов нашей части. Удобства: газ баллонный, вода холодная из скважины части с при­вкусом железа, туалет, но ванной комнаты нет, теплой воды нет, а есть центральное отопление от котельной части. Рядом живет столяр Сидоров с женой. Бывший прапорщик. Он ведет небольшое хозяйство, держит кур, корову, пару поросят. Сидоров очень хороший специалист своего дела, но по субботам — а это начинается после помывки в бане — он прилично выпивает и слушает тоскливые русские песни, включая на полную мощность радиолу. Вокруг наших домов огороды, и у меня он есть, в котором мы с женой ковыряемся по вечерам, теперь это одно из наших лю­бимых занятий. Тихая, мирная, семейная жизнь вдали от больших городов, простая до умопомрачения. Мы — городские люди, нас тянет в город: ходить по магази­нам, кинотеатрам, просто бродить по улицам большого города. А здесь кино в солдатском клубе три раза в неделю, бесплатное, по праздникам концерты художественной самодеятельности наших солдат, многих жителей городка и, конечно, просмотр телепе­редач. Моя жена окончила когда-то медицинский институт, она по профессии врач -стоматолог, в части сейчас работает фельдшером, хорошо, что такая должность есть в штате части. Она дает таб­летки всем, кто здесь живет и служит, ставит отметки о здоровье водителей перед рейсом, лечит зубы тоже всем. Ей из стомато­логической поликлиники привезли старенькое, списанное там зу­боврачебное кресло, и вот она всем лечит зубы. Люди ей за это благодарны. Наш сын постоянно с ней. Отдать его некуда. Материально у нас вроде все хорошо. Вдвоем работаем, как будто бы всего хватает, а когда жена не работала, мы перебива­лись, как говорится, с хлеба на квас. Но ничего — такова жизнь. Не мое это изречение, а одного великого философа. -10- Дни идут в постоянных заботах, проверках, занятиях, теперь для меня это стало страшным однообразием. Какой-то водово­рот одного и того же. В такой жизни у меня возникает какой-то страх за то, чтобы ничего не случилось, ничего не произошло, ведь мои люди ежедневно ходят на посты с заряженным ору­жием. Вот наши молодые солдаты пошли в караул. Все как будто хорошо, им это занятие на первых порах нравится. Командир ча­сти, я поздравляем каждого из них с выполнением первой боевой задачи. Они рады этому, пишут письма домой. Они стали настоя­щими солдатами, воинами. Так в такой приподнятой и тревожной обстановке проходит несколько дней, но неожиданно командно части приказывает мне прислать к нему в кабинет двух солдат, Грабутса и Бишерова. Оказывается, один из них написал письмо маме, в котором сообщил, что они в первом своем карауле сошлись на горке, где проходит граница их постов, и никто из командиров их не заметил, а мама сообщила о письме и об этом случае знакомому штабному полковнику, от которого дошло до очень крупного начальника, который позвонил командиру и отчитал его за такое несение его подчиненными караульной службы, на что командир попросил разрешения отдать под суд этих двух молодых солдат, но началь­ник, подумав немного и поняв свою ошибку, отказал командиру в таком разумном решении данного вопроса. Получается так, что мама против своей воли неразумными своими действиями способ­ствовала в осуждении своего сына. На этом инцидент был исчерпан, солдаты поняли, что не все можно писать домой, а то может возникнуть ситуация, когда не­произвольно посадишь сам себя на скамью подсудимых. -11- Неожиданно в часть приезжает мать рядового Казарского и не одна, а с красивой девушкой, оказавшейся в положении, с про­сьбой отпустить солдата на свое бракосочетание. Конечно, он был отпущен командиром, ведь решались человеческие судьбы, соз­давалась давно оформившаяся семья, должен был родиться но­вый человек, у которого должен быть отец. -12- Но у меня снова неприятности: пропал солдат Шумский, при­званный из Паневежиса. Только два раза сходил в караул, а вот перед третьим заступлением он исчез. Прекрасный с виду пар­нишка, голубоглазый, тихий, до армии окончил ПТУ, единственный сын у матери, рос без отца. Он мне нравился, несмотря на то, что до призыва был осужден на полтора года условно за мелкие хи­щения с машин и из машин, нам даже не верилось это, и он гово­рил, что все плохое в прошлом свершалось под влиянием его уличных друзей. Мы его находим быстро, у тети, которая прожи­вала в Калининграде. Расспрашиваем, почему ушел, потом разъясняем, что нельзя уходить, все равно будешь найден, возвращен. О его уходе из части сообщаем матери, а его, соответственно, наказываем. При­чиной своего ухода Шумский выбрал боязнь стоять в одиночестве на посту. Ввиду этого решаем на пост пока его не ставить, а наз­начать только дневальным по взводу и рабочим по столовой. Проходит еще немного времени, и снова Шумский уходит из части, но я опережаю его и встречаю перед домом все той же тети в городе Калининграде. И опять все повторяется; долгие беседы, разъяснения, нака­зания. Шумский теперь говорит, что хочет работать столяром, по сво­ей специальности, и тогда он не будет убегать. Удовлетворяем и эту его просьбу. Но он снова исчезает, уезжает, теперь уже к себе домой в Паневежис. Я еду к нему в этот маленький литовский городок и возвра­щаюсь вместе с ним в часть. Солдаты возмущены: сколько же можно его искать? Когда, наконец, он прекратит мучить их? Предлагается судить его, и делу конец, но вышестоящее начальство, нет не наш командир, прини­мает другое решение: перевести его в другую часть. Пусть помучаются там с ним. Начальник из вышестоящего штаба, который в это время был у нас, изъявляет желание сам отвезти Шумского в ту часть, так как ему по пути, он едет проверять состояние дисциплины в ней. Несколько часов езды на машине проходят у этого начальника в воспитательной беседе с солдатом. По приезде в новую часть началь­ник сдает Шумского командиру части, а на следующий день тот исчезает, подговорив к тому же еще одного солдата. Шумского ищут везде: там, вокруг части, в Паневежисе, где живет его мама, у тети, в нашем Калининграде. Из нашей части отправляется в Паневежис машина с капитаном Крюковым и сол­датами для его поимки и возврата в ряды нашей армии. Через несколько дней Шумский с товарищем по побегу выхо­дит из леса вблизи родного дома, как бы сдается, и его водворя­ют на гарнизонную гауптвахту. Он сидит, а за дело, чтобы его осудить, за все его воинские преступления, берется теперь начальник, который отвозил Шум­ского в другую часть и вел по дороге с ним многочасовую воспи­тательную работу. Но в прокуратуре этому начальнику разъясня­ют: когда солдат без оружия только сбегал домой, то за такое правонарушение еще в нашем округе не был осужден ни один солдат, так что придется отцам - командирами дальше продолжать перевоспитывать этого солдата. А Шумский уходит и с гауптвахты. Теперь уже работники гаупт­вахты спрашивают нас, где его искать, и даже заставляют проводить поиски, но не мы, а они задерживают Шумского, и все там же, у своей тети. Он рвется под трибунал, а его никак не осудят, говорят: «Надо воспитывать». Вот такова наша система, которая поставлена на по­творство разгильдяев и разложение солдат. Отбыв целый месяц на гауптвахте, Шумский появляется снова у нас. Командира заставили взять его к себе в часть. Все, от ко­мандира до солдата и даже жители нашего военного городка, воз­мущены, все в напряжении, думах, что с ним делать, как посту­пить. Чтобы он больше не исчезал, мы с командиром принимаем решение и его одобряют наши солдаты: помещаем Шумского в отдельную комнату в здании дежурного по части, поручив дежур­ному и его помощнику следить за ним. Дни идут. Шумский сидит там, читает уставы, законы, газеты. Его водят в столовую, туалет. В беседах и разговорах со всеми он говорит, что он не хочет служить, лучше ему пойти в дисбат или в тюрьму, так как он боится, что его дружки после службы в армии будут преследовать его. Они-то за преступления, совершаемые вместе с ним, сидят в тюрьме, а он нет. Измучил он всех нас. Наконец-то вышестоящим начальством принимается решение перевести Шумского в другую часть, где есть замполит, мы-то без него не можем перевоспитать, к тому же понять душу солдата, и он, наконец, навсегда покидает нашу часть, но и там он убегает от замполита, а оттуда его направляют в стройбат, где, наконец, после очередного совершения своего побега его отдают под суд и осуждают. Свершилось то, что он сам, и все мы желали. Это надо было сделать давно и не мучить командиров и солдат. -13- Гауптвахты в части нет. Провинившегося солдата, напившегося или уснувшего на посту, отбывать наказание надо вести на гарни­зонную гауптвахту. Обычно сопровождаю такого нарушителя я, командир взвода. Его перед тем, как посадить, необходимо по­мыть, побрить, одеть чуть ли не во все новое, дать сухой паек на сутки, да еще при этом командиру части надо договориться с на­чальником гауптвахты о его приеме. Посадить в наших условиях солдата за явные преступления — есть одно из труднейших занятий, поэтому многие армейские ху­лиганы чувствуют себя порой безнаказанными. Коллектив требует командира посадить его, а мы не можем длительное время осу­ществить это, но ведь воспитательное значение наказания эффек­тивно при моментальных реакциях командования на свершен­ные действия нарушителей. Чтобы как-то выйти из такого положения, мы создали для на­рушителей свой, домашний вид ареста: садили провинившегося в комнату рядом с дежурным по части, где был только стол, стул, а на ночь приносился топчан, и он сидел там в одиночестве, читая только уставы и законы. Кто-то мучился от такого нудного время­препровождения, а кто и радовался, отдыхая от работ и караула. Конечно, это нам как-то помогало. Но уж если нам удавалось посадить нарушителя на гарнизон­ную гауптвахту, то мы стремились посадить его надолго, чтобы, возвратясь, он рассказал о всех прелестях пребывания там. -14- Время летит неумолимо. Лето проходит, а как хорошо летом! Рядом с нами море. Я с солдатами во время занятий по физической подготовке, если позволяет погода, купаюсь в нем. Оно от нас недалеко, всего на расстоянии одного километра. Опасное это занятие — купаться с солдатами в море. Все стремятся в воду, в волны, но многие из них не умеют плавать, да и баловства у ребят много, вот и сидишь на берегу, смотришь за ними, волнуешься, считаешь. Море. Я полюбил его, хотя родом из центральной России. Как-то я был в Ленинграде, зашел в Русский музей и видел в нем на втором этаже большую картину Айвазовского «Девятый вал». Она произвела на меня огромное впечатление. Прозрачная вода, ог­ромная, с белой пеной наверху, просматривающаяся насквозь вол­на, накатывающая на тебя, и тебе кажется, что ты там в этой мор­ской пучине. Захватывающее зрелище. И вот в этот раз день был солнечным, дул слабый ветерок, волны полуметровой величины равномерно накатывались на пес­чаный берег. В таких волнах купаться сказочно приятно. Они бро­сают человека, переворачивают его, кидают то вперед, то тянут назад в море. У нас с женой было свое излюбленное место купа­ния, это там, где поглубже, где берег более обрывистый и покрыт мелкой галькой. Жена с сыном, поплескавшись у самого берега, сидела в два­дцати метрах от воды, играла с ним, а я никак не мог выбраться из моря. Подплыв к берегу, я берусь руками за гальку, хочу вы­ползти на твердое место, но накатившая волна сначала кидает меня вперед, а затем, откатываясь, тянет назад в море. Я хватаюсь за гальку, но и она течет, плывет с моими руками, пальцами на­зад, и снова волна таскает меня туда - сюда. Я отплываю к бую, который совсем недалеко, держусь за него, отдыхая от этой борь­бы, вода теплая, приятная, жена машет мне рукой, требует, чтобы я кончал купаться и выходил из воды. Я кричу в ответ: «Сейчас». Но они не знают, что я не могу выбраться, а просить помощи мне моя гордость не позволяет. Я снова подплываю, подталкиваемый волнами, до берега, хо­чу снова выйти, выползти из воды, но не могу. Волны играют со мной злую шутку. Я оглядываюсь, смотрю на них, выбираю самую большую и, со­брав последние силы, размахивая руками и ногами, помогаю волне выбросить меня подальше на берег, и она, сжалившись надо мной, выбрасывает, но потом снова хочет утянуть меня на­зад, но я всем телом прижимаюсь к гальке, держусь, потом, когда волна спадает, — теперь пол тела вне волны, — я ползу дальше вперед. Я встаю и устало бреду к жене и сыну. Они не догадываются, что я выдержал такой страшный бой с морем, его волнами и победил. -15- О море можно говорить и писать бесконечно. О нем и так написано очень много, но мне хочется рассказать о таком случае, который произошел с одним незадачливым рыбаком на его бере­гу. Эти приезжие городские рыбаки чаще всего рыбу ловят с вол­норезов, вбитых в море каменных столбов, уходящих вдаль метров на двадцать — тридцать. Так вот один такой рыбак приехал порыбачить на машине «Жи­гули». Он на ней сначала проехал по твердой кромке песчаного берега выбрал себе подходящее место и начал разворачиваться, для проезда назад, к выбранному месту, повернул налево, кон­чился плотный песок, дал задний ход, задние колеса коснулись воды, рыбак переключился на движение вперед, но двигатель, чего никогда не было, заглох. Рыбак пытался снова завести его, но нет, только натужно долго гудит стартер, прокручивая двига­тель, расходуя зря энергию аккумуляторных батарей. Рыбак вышел из машины открыл капот, начал искать причину неисправности, а волны делали свое дело: накатываясь на берег, они подмывали песок у задних колес. Машина постепенно оседа­ла задом, затем начала пятиться в море, а оно, как что-то огромное, живое, поглощало, втягивало ее в себя. Владелец машины, увидев это, бросил искать причину останов-си двигателя, заметался, забегал вдоль берега, побежал к кустам, дороге, но нигде никого не было. Вдалеке виднелось обсаженное большими деревьями шоссе, по которому довольно редко проез­жали машины. Рыбак метнулся туда. С трудом остановил один из грузовиков, умоляя, уговорил водители и пассажира помочь ему спасти машину. Те согласились. Подъехав к оставленной машине, рыбак не поверил своим глазам: две трети ее уже было в воде. Они выбрали твердое место для грузовика, завели длинный трос и тяжело груженная машина с огромным трудом вырвала из объятий моря и песка дорогой легковой автомобиль. -16- Скоро у нас праздник — день основания части. В этот день будет небольшое торжество, которое начнется, конечно, с построения части, потом будет праздничный обед, а вечером концерт, в кото­ром примут участие наши ребятишки с песнями и стишками для солдат, и сами солдаты, кто-то из них расскажет стихотворение, другой спляшет под музыку баяна, но у меня, как у всех других есть надежда услышать замечательное пение нашего оперного певца Зеймуса. Мне жаль наших артистов, они все еще у нас в части, хотя и написали рапорты о переводе в ансамбль песни и пляски, который подписал я, командир части, но ответа, приказа о переводе еще нет. Наступил праздничный вечер. Мы, все жители нашего военного городка, кроме наряда и состава караула, собрались в нашем не­большом, уютном клубе, где и начался концерт. На сцену выходят ребятишки, они читают стишки, танцуют, их сменяют солдаты, прапорщики, офицеры, но вот на сцене появ­ляется Зеймус, который запел без музыкального сопро­вождения. Мы с замиранием сердца слушаем замечательные оперные арии князя Игоря, Тореадора и другие на русском языке, затем Зеймус поет плавные, лирические итальянские, неаполитан­ские песни на итальянском языке и заканчивает свой концерт кра­сивыми песнями на латышском языке. Мы сидим, как завороженные. Никогда у нас, здесь, в этой лесной глуши, никто так не пел, не звучал голос настоящего оперного певца, простого солдата. Какая стать, какая осанка, какой голос. Это было сказочно и просто чудесно. Он, Зеймус, давал, видно, свой самый необычный, но самый замечательный концерт в своей жизни. Мы все были потрясены. Выразить словами это для меня невозможно. Через некоторое время поступил приказ о переводе наших артистов в ансамбль песни и пляски Прибалтийского военного округа, и мы, пожелав им всего хорошего, проводили на поезд в их желанное будущее, а нам было грустно, расставятся и в то же время радостно за судьбу наших талантливых сослуживцев. -17- Наступила осень. У нас итоговая проверка. Она начинается со строевого смотра. Солдаты, офицеры стоят необычно чистые, опрятные, приятные. Мы готовились к проверке и надеемся сдать ее с положительными результатами. Кто более грамотен, прилежен, тот всегда может стать отличником в ар­мии. Отличник. Сколько написано и рассказано о нем. Такого идеального отличника, как рисуют его нам сверху, по-моему, не бывает и никогда не будет, так как любой человек, как мы знаем, не безгрешен. Наш отличник — это солдат, несущий исправно службу, покор­ный, послушный, хорошо стреляющий из автомата, бегущий и пры­гающий на «отлично», отвечающий на проверке, как написано в Уставах, а главное, не имеющий дисциплинарных взысканий. Дисциплина, о ней всегда много говорится. Она зависит в ос­новном от самого коллектива. Если есть здоровые силы и, как го­ворят, здоровые корни в коллективе и имеется постоянный конт­роль со стороны младших командиров, меня, командира взвода, всех офицеров части, то она будет на должной высоте, В коллективе может быть настоящая дисциплина, а возможна и мнимая. Настоящая дисциплина такая, когда соберет командир отделения своих восемь — десять солдат и скажет нарушителю: «Ты чего рядовой Петров, нарушаешь дисциплину, мешаешь нам, мне жить нормально». — И его поддержат солдаты отделения - то будет в этом маленьком коллективе порядок и дисциплина. Когда один солдат говорит другому: "Ты стой на посту, не спи. Могут же напасть на нас», — тогда тот будет стоять, не спать, не­сти службу, как положено, Когда командир отделения или заместитель командира взво­да вместе с солдатами метет двор от листвы, разгружает вагон, копает яму, а я - командир взвода бегу с ними трёх километровый кросс, ем их пищу — вот тогда будет в подразделении дисциплина и порядок. Если настоящей дисциплины во взводе нет, а есть рукопри­кладство и ругань, и люди постоянно держат в своих руках заряженное оружие, то оно может быть применено обиженным — это очень опасно. Когда живешь в таких, как мы, условиях, то регулятором взаимоотношений между солдатами являются Уставы, справедливость, требовательность, честность, доброжелательность, взаимопонима­ние, дружба. Проверка сдана на «удовлетворительно», и что можно желать ещё большего, если во взводе большой отрыв от занятий: то кто-то болен, а этот является свинарем, тот нештатный повар, ко­му-то надо топить котельную, гражданские кочегары часто запивались и их увольняли, к тому же некоторые солдаты в командировке: бывает частенько подадут вагоны с грузами, и их надо немедленно разгружать, в общем, много причин срыва занятий и отсутствия на них. -18- Я постоянно в части, хорошо, что наш жилой дом находится на территории части, а то бы при такой жизни, может быть и по месяцам, не видел бы жену и сына. Ей, конечно, это не нравится: я все время на службе, получаю мало, неприятностей много, романтика давно у меня и у нее про­шла, я все ещё старший лейтенант. Но что поделаешь, если это моя работа, если я так воспитан, я уже понимаю, что не стану ни генералом, ни маршалом, и уже мне кажется, а к чему мне ими быть, видно, кто сейчас генерал или другой большой чин, он очень мало был в должности командира взвода, роты. Это удел таких людей, как я. Мы очень нужны нашей армии, простые, неприхот­ливые, безропотные, просто простые люди, тянущие свой тяже­лый солдатский груз. -19- Кстати, о командировочных солдатах. Вчера привезли из шта­ба округа одного такого, рядового Телепукина, который по про­фессии оказался художником. Он до армии дважды заканчивал школу художников. Почему дважды? Хотел окончить ее с золотой медалью, чтобы без экзаменов поступить в институт. При моем знакомстве с ним, еще тогда, когда я его привез с распределительного пункта, он удивил меня тем, что рассказал о своем увлечении древней историей и ввиду этого, кроме великих Философов древности, Гегеля, Канта и других, он ничего другого практически не читал. Павку Корчагина. Алексея Маресьева он не знал и гово­рил мне, что знать их ему ни к чему. Телепукин после окончания курса молодого бойца был по команде сверху отправлен в штаб округа, где рисовал карты, под­писывал их своим красивым почерком. Что же произошло? Он там жил в маленькой части, там по штату всего-то было пять человек и столько же прикомандированных. Сначала Телепукин попросил у своего штабного начальника разрешения принести в штаб матрац с постельными принадлежностями, чтобы постоянно находиться в штабе, работать и спать там. Это ему разрешили. Потом он обратился, чтобы ему выдали деньги на питание, он не будет питаться в солдатской столовой, а сам начнет в магазине покупать продукты и варить себе еду в штабе округа, то есть не будет терять время на перемещение в часть для приема пищи, тем самым еще больше будет уделять времени работе, рисованию. Через несколько дней, после этой просьбы он попал в психиа­трическое отделение военного госпиталя. «Вылечившись», Телепукин в одну из пятниц возвратился в ту маленькую часть, где проживал, а в воскресенье в эту часть нагря­нул с проверкой полковник-политик и начал проверять воскресную жизнь и быт солдат. Он нашел много несоответствий с Уставом в жизни этого маленького подразделения и, наконец, о, ужас! определил, что там нет групкомсорга, об этом ему доверительно поведал рядовой Телепукин. Политработник доложил своему начальнику, тот немедленно, сейчас же дал нагоняй другому политработнику, отвечающему за эту часть, который уже к вечеру этого же дня приехал туда и про­вел комсомольское собрание, на котором групкомсоргом был избран наш Телепукин. А утром, в понедельник, настоящие командиры разобрались в этом интереснейшем эпизоде, и рядовой Телепукин срочно был возвращен к нам, в свою родную часть, не успев даже сдать свою должность групкомсорга. -20- Раз я коснулся проверок, то и о них надо рассказать. Во время проверок в частях и подразделениях все должно быть образцово, чисто, а это — нежизненно. По-моему, многие приезжающие проверяющие совсем забыли о жизни в низах, это чаще всего относится к штабным проверяющим. Как-то иду я с одним из них днем проверять службу часовых по постам, впереди нас идет разводящий, а за нами солдат из бодрствующей смены. На вышке стоит один из дисциплинированнейших солдат моего взвода рядовой Абрамян, бывший студент Ереванского университета, но у него имеется один физический недостаток: левое веко опущено, так как нарушен левый лицевой нерв — это природный недостаток человека. Днем при несении службы на вышке часовой никаких команд подавать не должен, так как видит, что идет его родной разводя­щий, командир взвода, товарищ-солдат и проверяющий. Он должен при их подходе сойти с вышки и доложить, как проходит служба, конечно, и представиться. И так часовой Абрамян стоит, смотрит на нас, и, когда мы совсем близко подходим к вышке, то он быстро сходит с нее и докладывает разводящему, но проверяющий узрел, что часовой очень поздно сошел, он заметил, что у того был закрыт глаз, значит спал, о чем по приходу в караульное помещение записал в постовой ведомости. А было и такое, что один проверяющий предложил поставить дополнительно телефоны в окопы у постовых вышек, хотя в уста­ве этого не записано, с окопов часовой должен стрелять, ему не­когда звонить. Проверки, конечно, бывают разные, в меньшинстве они помогают нам, а в большинстве только мешают. -21- У нас в части есть магазин. Маленький, уютный, с комнатой для солдатского чаепития. Работает в нем жена прапорщика Кашева Ольга Синева, очень вертлявая бабенка. Он уехал в Афга­нистан, а она осталась вот тут у нас торговать. Все необходимое для солдат в магазине есть, и жители военного городка тоже не обижены. Оля раз в неделю привозит из города товар, а такие продукты, как молоко, хлеб, доставляет водитель школьного авто­буса. Утром только необходимо на КПП сделать заказ, оставить деньги, и он все заказанное к обеду привезет. Но и этот магазин принес мне, да и всем нам большие непри­ятности. Рядовой Умаров, часовой, охранявший магазин, был ули­чен в воровстве, Я об этом сейчас расскажу. Умаров всем нам нравился. Живой, общительный, любозна­тельный, он производил хорошее впечатление на меня, команди­ра части, да и на всех его окружающих людей. Видя такое рвение к службе, и по моему личному ходатайству Умаров был допущен приказом по части к охране особо важных объектов части, и в частности, магазина. Однажды, в один из вечеров, когда в магазине был только ко­мандир части, к нему обратилась продавец Оля: — Странные вещи происходят у меня в магазине, — начала она, — перед уходом с работы я все проверяю, осматриваю, за­крываю, опечатываю, потом сдаю под охрану начальнику караула, а утром прихожу в магазин и вижу: вот здесь лежала пачка сига­ет, а теперь ее нет, было в коробке три рубля мелочи, теперь только два, не пойму в чем дело, мерещится, что ли, мне вот так было несколько раз. Они вместе осматривают магазин, его двери, решетки на ок­нах, но ничего подозрительного не находят. Командир части успо­каивает Олю, просит, если такое снова повторится, немедленно обратиться к нему. Через несколько дней она приходит к нему и взволнованно сообщает, что пропало несколько пачек сигарет и еще кое-что по мелочи. Они опять осматривают магазин, снова ничего не обнаружи­вают, и командир части решает посоветоваться с участковым бли­жайшего к части поселка. Тот предлагает обмазать решетки окон специальной пастой, что и делается. Через два дня меня, командира части, вызывает в штаб дежур­ный по части, и, когда я прихожу, он сообщает, что рядовой Умаров, находясь в карауле, придя с поста, начал очень странно себя вести, так как был чем-то непонятным испачкан, все хотел отмыть с себя эту грязь, а она от воды проступала все больше и больше. Я и командир части сразу поняли, что в магазине побывал ря­довой Умаров. — Как же ты туда проник? — спросил командир солдата. — Через форточку. — Чем ее открывал? — Штык-ножом. — А как ты мог пролезть через такие узкие решетчатые щели? — Снимал сапоги, весь сжимался и пролезал, как уж. — Невероятно. Как мог такой парень пролезть через данную решетку, но это факт. В кармане у Умарова обнаружили две пачки сигарет, кусок туалетного мыла, тюбик зубной пасты. - Зачем ты это делал? - Не знаю. Думал, что не поймают, брал-то я совсем мало. - А дома раньше воровал? -Да, но меня не ловили, даже и не подозревали в этом. Странно. Он из хорошей семьи, мать кандидат наук. Что его толкало на воровство? Ведь из дома он частенько получал деньги для необходимых мелких расходов. Что это? Привычка? Азарт? Необходимость? Появляются представители гарнизонной прокуратуры, ревизо­ры. Они все осматривают, фиксируют актами, протоколами. Реви­зоры определяют небольшую недостачу. Прокуратура не желает возбуждать уголовное дело, ввиду того, что сумма ущерба ни­чтожно мала, а за то, что рядовой Умаров нарушил караульную службу, прокуратура советует посадить его на гауптвахту, так как у них, помимо этого, есть более важные дела и другие тяжкие преступления. Умаров телеграммой сообщает о случившемся домой, и ему родители на следующий день присылают деньги, которыми он покрывает недостачу в магазине, и затем отбывает наказание на гар­низонной гауптвахте. Товарищи не хотят больше служить с вором, они у нас везде пока не в почете, и его от нас переводят в другую часть. -22- Ну а теперь можно отвлечься и рассказать о самом прапор­щике Кашеве, муже Ольги. Молодой, низкорослый, коренастый, он представлял собой тип очень деловых людей, все стремился прибрать к своим рукам, что плохо лежит, а потом обменять и, конечно, пропить. Он лич­но изъявил желание поехать в Афганистан, тем самым, как он говорил всем, съездив туда, обеспечит себя и свою семью всем необходимым на всю жизнь. В первый же отпуск Кашев привез жене шубу-афганку, да и немного другого различного барахла. Ольга, конечно, была очень рада от этого, ходила довольная, разнаряженная. Основное время отпуска Кашев провел в изучении разнооб­разных спиртных напитков, тем самым, как он считал, отдыхал, Так отдохнул, все пропил и уехал снова в Афганистан, продол­жать службу. Но вдруг перед Новым годом у нас в городке он снова появ­ляется: оказывается, его за беспробудное пьянство выгнали из армии и выдворили из Афганистана. Теперь он прапорщик запаса и ему надо устроиться на работу, чтобы кормить своим трудом семью: жену и двоих малых ребят. Кашев становится водителем грузового автомобиля на одном из больших заводов Калининграда, но из-за постоянного пьянства его и оттуда вскоре увольняют. Он устраивается на другой завод, тоже водителем. И здесь работает, пьет, деньги жене если и от­дает, то потом отбирает, бывает и не ночует дома. Наконец он совершает авто аварию, и суд присуждает ему платить большую сумму денег за причиненный заводу ущерб. Ольга совсем скисла. Что делать? Как спасти мужа от посто­янного пьянства? Так ведь жить нельзя. Но жизнь все сама расставила по своим местам. Получив как-то получку, Кашев выпил с друзьями по работе, заводскими алкоголиками. Потом прихватил с собой бутылку водки, у пьяниц только первая рюмка, первая бутылка дорогая, сел в по­следний поезд и поехал домой, но свою станцию проспал, со­шел на следующей остановке, а так как ждать поезда в обратную сторону было очень долго, то он побрел по шпалам к своей стан­ции, то есть домой. Пройдя немного, Кашев устал и присел на рельсы отдохнуть, сидя, хлебнул немного из бутылки для бодрости, но сразу не встал, а задремал и потом крепко уснул. А мчавшийся во тьме ночи поезд раздавил, разодрал нашего бывшего прапорщика Кашева. Под утро проходивший мимо местный житель нашел изуродо­ванное, бездыханное тело Кашева, рядом с которым валялась почти полная бутылка проклятой водки. И похоронила Ольга его с нашей помощью, потом стала по­лучать небольшую пенсию на двоих детей, а то, что он был дол­жен государству за ту авто аварию, то оно простило ему. Так бесславно окончилась жизнь прапорщика Кашева, жителя нашего маленького военного городка. -23- Я снова съездил на распределительный пункт и привез новое молодое пополнение. Хорошие попались ребята. Рядовой Лекаревич, недавно окончивший политехнический тех­никум в Калининграде, ему двадцать восемь. Это моя будущая надежда и опора. Вот и рядовой Старков. Он окончил Калининградский техниче­ский институт рыбной промышленности, но в конце срока обуче­ния не прошел военные сборы, поэтому-то Старков будет служить у нас солдатом полтора года. Он женат и имеется шестилетняя дочь. Братья-близнецы Сидиковы из далекого Узбекистана. Они очень слабо говорят по-русски. И еще. У нас в части большое событие: прибыл новый коман­дир части. Он во все вникает, все проверяет, в общем, от этого оставляет у всех нас хорошее впечатление. По ночам командир ходит, как и я, по постам, проверяет службу часовых, подолгу си­дит с бодрствующей сменой, играет с солдатами в шахматы, шашки. А у меня опять все снова повторяется: я учу солдат, они про­ходят курс молодого воина, потом наступает день принятия ими военной присяги, на котором присутствуют родители молодых воинов, и дальше все, как и раньше, молодые солдаты идут в пер­вый раз в караул, стоят на постах нашей части. От этого волнения, тревоги у меня, командира части, у всех офицеров и прапорщиков. Нетерпение у тех, кто должен вскоре уволиться в запас, а это произойдет только тогда, когда молодые солдаты полностью за­менят их. -24- Уже декабрь, стало холодно, дни проходят мгновенно, и этот тоже промелькнул, но вечером произошло непредвиденное. Наш молодой солдат рядовой Машарипов стоял на посту, у постовой вышки и ждал смену. Он был очень взволнован. Только что Машарипов нечаянно, стоя в застекленной вышке, произвел выстрел, который оглушил его и внес сумятицу в мысли: «Сейчас придет смена, уйду с поста, буду сдавать оружие, патроны, а од­ного патрона нет. Что делать? Как объяснить?». Машарипов в смятении. Зажглись лампы освещения периметра. Несмотря на холод, ему жарко. Перед заступлением на пост он все пытался у сержанта Ивасютина узнать, как двигается затвор автомата при выстреле, хотя из автомата уже стрелял и видел это. Сержант, объяснив меха­низм движения затвора, показал это практически и сказал, видя, что Машарипов, что-то его плохо понимает: «Я тебе потом все подробно разъясню. Иди на пост и стой, только не трогай затвор». Но Машарипов тронул, и автомат выстрелил. Наступил час смены караула, смены часовых. К постовой выш­ке приближается цепочка людей. Впереди начальник караула — родной командир отделения сержант Ивасютин. Цепочку останав­ливает громкая, как выстрел в этой морозной лесной тиши, коман­да часового Машарипова: - Стой! Кто идет? Ответ сержанта: - Начальник караула со сменой. — Стой! Кто идет? — Я, сержант Ивасютин. Сержант начинает понимать, что с Машариповым что-то не то. Перед ним, в тридцати метрах стоит солдат в тулупе, с автоматом на плече, который готов к выстрелу. Ивасютин один, осторожно, почти крадучись, переговариваясь с Машариповым одними заученными фразами: «Стой! Кто идет?», «Начальник караула со сменой», — Ивасютин приближается к не­му. Подкравшись к Машарипову метра на четыре, сержант видит, что тот стоит с закрытыми глазами и повторяет эти заученные слова команды. Ивасютин весь во внимании, одно неосторожное движение, сказанное неправильно слово, и солдат может выстре­лить, тогда конец, тут медлить нельзя. Он, собравшись, совершает огромный прыжок к Машарипову, хватает и отводит в сто­рону автомат, затем срывает его с плеча часового. Машарипов со стоном, как подкошенный, опускается на снег. Подбежавшие солдаты, видя, что Машарипов без сознания, по команде сержанта относят его в караульное помещение и вызы­вают меня. Я прихожу, пытаюсь привести в чувство Машарипова, даю понюхать нашатырный спирт, но ничего не получается. Маша­рипов без сознания. Его относят в наш медицинский пункт, там, где моя жена, которая тоже пытается привести его в сознание, но и ее попытки бесполезны. Приходит в медпункт командир части, он щупает пульс у Ма­шарипова. Рука у солдата безвольная, теплая, но пульс чувству­ется, при этом нормальный, а глаза закрыты. Командир открывает ему одно веко, мы все внимательно за этим наблюдаем, как он это делает, потом второе, зрачки видим нормальные, но Машарипов все также находится в бессознательном состоянии. Подъезжает машина, и его увозят в медицинский пункт полка, расположенного от нас в близлежащем городке. Я тоже еду, со­провождаю туда своего солдата. Полковой врач, когда мы привезли Машарипова, сказал мне: — Не волнуйся, сейчас я приведу его в чувство, дам укольчик и симуляция пройдет. Но и после укольчика, все остается по-прежнему. Солдат без сознания. Теперь уже и он со мной сопровождает нашего Машарипова в госпиталь. Двое суток беспрерывно бились врачи госпиталя, пока не при­шел в себя солдат. - Я в госпитале бывал у Машарипова много раз, беседовал с ним, привозил фрукты, письма. Он сначала ничего не мог вспо­мнить, но потом память постепенно восстановилась, и он расска­зал, как все произошло в тот день, вот так, как я и описал, После длительного лечения Машарипова комиссовали, так как определили, что он с детства был психически больным человеком. -25- В нашей военной жизни всегда так. Солдат познается только через два-четыре месяца после начала службы, вот тогда выяв­ляются все его хорошие и плохие черты характера. У тех, кто имеет хоть какие-нибудь психические отклонения, они всегда выявляются в наших экстремальных условиях. Длительные, одиночные бдения на посту, безмолвие звезд, шум леса, страх непредвиденного могут вызвать у людей с ненор­мальной психикой непредсказуемые действия. Так, рядовой Гафуров, в одно из воскресений перед заступле­нием в караул схватил топор с пожарного щита и стал бегать по городку в поисках, кого бы зарубить. Но хорошо, что в это время на крыльцо кухни вышел его земляк повар Туриев. Увидев Гафурова, он остановил его и, поняв, что у того с головой что-то не в порядке, приловчился, отобрал топор и отвел его ко мне. Я смотрю на него и вижу: глаза блестят, речь непонятная, за­болел, притом серьезно, докладываю командиру части и потом на машине отвожу его в госпиталь. Через месяц Гафурова комис­суют, и он уезжает в свой родной Азербайджан. Наша жизнь бывает и вылечивает людей с больной головой и психикой. В частности, перестал болеть рядовой Ержанов, тот, кто падал, участь в институте, головой вниз со второго этажа. Морской хвойный воздух, здоровая, естественная пища, сама служба в дружном коллективе вылечивает солдат. -26- Сейчас зима, лежит белый, белый снег. Он доставляет нам много хлопот, приходится постоянно чистить дороги, дорожки, но снег приносит нам и много радости, приятного удовольствия. Это незабываемые лыжные прогулки по снежному лесу, где видишь бесчисленные следы диких животных. Лыжные прогулки для сол­дат являются хорошим стимулом в жизни. -27- Я уже писал о солдатах, которых мы отправляли в другие ча­сти, но вот такого же мы сегодня получили сами, Знакомлюсь. Рядовой Рыков, высокий парнишка, с детской улыбкой на лице, до армии окончивший ПТУ и успевший немного поработать слесарем на заводе. Из прежней части Рыков несколько раз уходил домой, так как дом-то был совсем близко. Командование той части докладывало о поведении Рыкова в вышестоящий штаб, просило принять дей­ственные меры к данному солдату согласно нашим законам, но командование приняло последнее решение — попробовать пере­воспитать Рыкова, отправив подальше от дома, то есть к нам в часть. По его приезде к нам я долго беседовал с ним, расспрашивал его о жизни, рассказывал о нашей части, обратил внимание на уголовную ответственность за уход из части, потом познакомил с командиром отделения и с солдатами отделения. Конечно, ставить на пост его сейчас нельзя, надо дать возмож­ность ребятам присмотреться к нему, сблизиться с ним. Время шло. В дни занятий Рыков на занятиях, в другое время на работе, в общем, делает все, что и другие солдаты, но только не заступает в караул, пока ходит дневальным да рабочим по кухне. И вот неожиданно он скрывается, но через час мы находим его на железнодорожной станции: он ждет поезда, чтобы уехать домой. Мы проводим ряд бесед с ним и в то же время усиливаем контроль за ним. Тянет, видим, его домой, к маме, в родной город. Проходит еще немного времени, и Рыков снова исчезает, уже, будучи рабочим по кухне, прихватив с собой кусок хлеба, пару луковиц и морковку. Задерживает его транспортная милиция уже в поезде на пути к дому. И снова бесконечные беседы, теперь и наказание, а потом назначаем его помощником кочегара. А кочегара рядового Вяжеля обязываем не отпускать от себя Рыкова, вплоть до того, что привязывать во сне к себе, как Ваню Солнцева привязывал ефрейтор из кинофильма «Сын полка», сопровождая с передовой. Было такое или нет, но солдаты говорили, что было. Через некоторое время приезжает в часть мать Рыкова, про­стая pvccкая женшина, одна воспитавшая его, Увидев сына, она плачет от радости. Да и он рад тоже. Она всю жизнь стремилась, чтобы он был хорошим сыном, человеком, солдатом. Мама благодарит солдат, меня, командира части и умиротво­ренная, уезжает, только перед отъездом просит дать ее сыну ав­томат, поставить на пост, только тогда она почувствует, что ее сын настоящий солдат, мужчина и она не зря его растила. Я успокаиваю ее: «Придет время, будет в руках у вашего сына автомат, он заступит на пост с оружием в руках». Да. Проходит время, и Рыков становится настоящим солдатом. Он ходит, как и все, а караул, боевое оружие у него в руках. Узнав об этом из письма своего сына, его мама снова приезжает в часть. Она рада за сына, что у него есть хорошие друзья и командиры. Она благодарит армию, всех нас. Потом Рыков достойно отслужит свой положенный законом срок и уедет в родной город, женится, и будут приходить от него письма благодарности в часть. -28- Время так же, как и дела, события порой проходят мгновенно в нашей жизни, а иногда время течет медленно, в бывает, так ка­жется человеку, стоит. Люди, молодые парнишки, они приходят к нам юными, необ­тесанными, потом они мужают, становятся сильными, уверенными в себе, превращаются в нестоящих мужчин. Так, рядовой Лекаревич избран секретарем комсомольской организации части. Это серьезный, авторитетный товарищ, он как бы природный лидер среди наших солдат, за ним идут другие ребята, солдаты. Конечно, он очень большая помощь мне. В коллективе должны быть лидеры. Они-то и создают хоро­ший микроклимат в наших отделениях, взводах, караулах. Эти лидеры на наших собраниях своим поведением заводят других, как бы заставляют их расслабиться, выговориться, сказать, что у них на душе, и им от этого становится спокойней, лучше. Я никогда не тянул солдат вступать в комсомол, иногда чув­ствован его никчемность, но всегда понимал, что в коллективе должна быть какая-то общественная организация, где люди, мо­лодые ребята могли бы выступить, сказать что-то свое, понятное таким же, как он. Рядовой Старков, тот, кто до армии окончил институт, ходит хмурый, отчего даже опасно ставить его в караул. Из нашей бе­седы с ним я выясняю, что жена написала ему, что нашла другого человека и просит развода, не может же она ждать его так долго. Мне искренне жаль парня, и я ходатайствую перед командованием части о предоставлении ему краткосрочного отпуска. Парень уезжает, потом возвращается, говорит, что у него все в порядке, но, чтобы закончить эту историю, сообщу, что жена его все же настояла на разводе, и они разошлись. Грустная история. -29- У нас в части новости. Принимаем пищу с полевой кухни, из котелков. Мои ребята довольны. Все-таки кое-то разнообразие. Это оттого, что предстоят учения, и командир решил потрениро­вать часть, заодно и проверить состояние полевого быта. Вкусна все же пища из полевой кухни, из котелка, на свежем воздухе, у леса и моря. -30- Поступил журнал «Юность» с повестью А. Рыбакова «Сто дней до приказа». Мы все ее прочитали: и солдаты, и офицеры. Она вызвала у нас противоречивые ассоциации. Все, что можно было собрать плохого о нашей армии, А. Рыбаков собрал в один котел и сварил, хорошо посолив солью, и преподнес нам, нашим близ­ким, обществу. У нас, мои солдаты, да только из этой повести, наконец, поняли, кто есть кто, на настоящем блатном воинском жаргоне. Посмеялись над повестью, над теми людьми, да и выбросили, забыли, так как один «черпак» сказал «деду»: «Если будешь по­ступать так, как описал Рыбаков, то я тебя пристрелю». А я лично всем солдатам говорил и говорю: «Вы люди. Вы все равны, защи­щайте себя, а мы, командиры, вас всегда поддержим». В нормальном коллективе, где люди постоянно держат в руках заряженное оружие, несут настоящую боевую службу, нет такого разложения коллектива, как написал этот автор Рыбаков. -31- Время перестройки докатывается и до нас, в эту глушь. В ка­раульном помещении появился телевизор, и, вопреки мнению многих, что он будет мешать службе, телевизор, наоборот, играет положительную роль. Он заполняет свободное время, сглаживает нудное бодрствование людей. -32- Подрастает мой сын. В будущем году он пойдет в школу, бу­дет ездить на автобусе в ближайший от части городок. А я все старший лейтенант. Всё так же командир взвода. Жена корит, мечтает о новом месте службы, но что я могу сделать, зажатый в тиски жесточайшей воинской дисциплины и в безвыходности моей армейской службы. Одна только у меня ра­дость — люди, товарищи, мои солдаты. Она завидует другим, тем, кто служит и живет в городе. Ей надоела такая жизнь в этой прекрасной глуши, но так вечно прожить лучшие человеческие годы нельзя, страшно тяжело. Человек постоянно что-то ищет, он постоянно желает чего-то нового - не­изведанного. В связи с этим я расскажу дальше одну поучительную жизнен­ную историю, происшедшую в нашем маленьком городке, с на­шим офицером, с его женой. -33- Страшная вещь — человеческая зависть. Особенно в наше вре­мя. Время вещизма. Общество разделилось на две категории людей: имеющих все и других, живущих на грани бедности. У одних скапливается огромное количество денег, вещей, имущества, а у других ничего такого нет, но ведь и им хочется тоже все иметь, красиво одеваться, хорошо питаться. Людей начинает грызть жгучая зависть. Во что бы то ни стало они хотят быть богатыми, иметь много-много денег. Им не по себе, если, кто-то продвинулся по службе, стал получать больше. Так случилось и у нас, в нашем военном городке, с женой ка­питана, Ниной Петровной Васиной, матерью двоих детей. Большинство офицеров и прапорщиков, живущих в нашем во­енном городке, ранее служили в отдаленных районах Дальнего Востока, Забайкалья, Монголии, Германии. Я тоже приехал с Даль­него Востока, а капитан Васин как появился здесь восемь лет на­зад после окончания училища, так и сидит все время на одном месте, и нет даже никакой перспективы продвижения по службе или перемещения в другое место. Обидно Нине Петровне, уж очень хочется иметь заграничную тряпку, одеться получше, и задумала она сама протолкнуть своего мужа служить куда-нибудь в другое место, более престижное, де­нежное. Как какой начальник приезжает к нам в городок, она тут как тут. идет к нему на прием, просит перевести мужа. Особенно любит она обращаться к политработникам, так как сама очень идейная, партийная. Начальники внимательно слушают ее, думают, обещают. Начинается афганская война. Для нее, как известно, потребовалось много офицеров, и командование решило предложить капитану Васину отправиться туда, как бы удовлетворяя просьбу его жены. Предложили, Он согласился. Нина Петровна обрадовалась: пусть едет, привезет хоть что-нибудь. Васин уехал, там служит, испытывает все трудности и лишения этой на понятной для многих войны, пишет письма жене, передает привет детям, наконец, приезжает в отпуск, привозит детишкам подарки, а жене ничего, да сам притом какой-то странный, не­обычный, чужой, к ней не притрагивается. — Что с тобой. Вася? Почему ничего не привез? Все везут, а ты нет. Почему ты такой? И давай его ругать, на чем свет стоит. И так каждый день. Со­всем стало тяжело капитану, снова оскорбления, унижения. По­смотрел он на своих ребятишек и уехал раньше времени, к ждав­шей там, в Афганистане, настоящей любви, солдатке Ванде, понимающей его с полуслова, обожающей и уважающей его как человека, как мужчину. Душа ждала покоя, опоры верного чело­века, простой человеческой любви. Ведь жизнь со злой и жадной женой совсем доконала парня, И то, что он искал, он все это на­шел в тяжелых условиях службы и жизни, будучи в Афганистане, в с повстречавшейся здесь женщине. По окончании двухгодичного срока пребывания там Васин с Вандой уезжают к ней домой. Они ждут ребенка. Он сообщает о своем решении разорвать супружеские взаимоотношения Нине Петровне и подает документы на развод, и суд вскоре совершает это формальное мероприятие. Нина Петровна в бешенстве, вместо богатства и обеспеченно­сти — потерять мужа, а ввиду этого у нее возникают новые жиз­ненные трудности и невзгоды. Она ходит к начальству на прием, в политотдел, плачет, тре­бует, угрожает-. «Отдайте мужа, возвратите мне его. Я не для это­го, что случилось, отправляла его в Афганистан». Но что может поделать всемогущий политотдел в личной жизни этих двух, ставших врагами, людей. Жизнь, судьба сделала свое дело. Ее муж, Васин, ушел от нее к другой и навсегда. Нина Петровна осталась одна с двумя прекрасными мальчуга­нами. Она получает от бывшего мужа на них алименты, постоянно недовольна жизнью, военными, даже стала их люто ненавидеть. Командование части помогает ей, чем может, устраивает ее на хо­рошо оплачиваемую работу, тяжело же жить одной женщине без мужа, растить, учить, воспитывать двоих детей. Но жизнь идет. Дети растут, ходят в школу. Теперь уже Нина Петровна стала даже заигрывать с приезжими в часть мужчина­ми, но держится строго, блюдет себя. Однажды летом приехал к нам в часть в командировку на не­сколько дней разбитной, веселый прапорщик Вершигора. В мод­ной фуражке, стройный, говорун, он смотрелся очень хорошо и, конечно, нравился женщинам, и Нина Петровна сдалась. Она по утрам стала подкармливать его яичками, молочком, да и сема посвежела, повеселела, стала оживленней, покладистей. Кроме всего прочего, у Нины Петровны жил красивый черный кот, но детям захотелось иметь и собаку, и они завели щенка. Он вырос и превратился в безобразного, низкорослого, кривоногого пса. Смотреть противно, а ребятам радость, развлечение, но са­мой Нине Петровне лишние заботы и неудобства. И как-то случилось, сговорилась она с прапорщиком, что за­берет он у нее собаку, проверит ее на охоте, а потом снова приедет, и сойдутся они с Ниной Петровной, будут потом жить по­живать, как говорится, добро наживать. Уехал Вершигора, увез с собой собаку. Собаки нет, прапорщика нет, нам спокойней, Нине Петровне плохо, тревожно. Встречаю я как-то на сборах офицера из той части, где служит Вершигора, и он спрашивает меня; — Что это за женщина живет у вас в городке, два письма прислала нашему командиру, просит поторопить с переводом к вам в часть нашего Вершигору, а ему самому целых семь писем пришло. Я удивлен, а он продолжает: — Пишет также, чтобы прапорщик возвратил какую-то соба­ку. Командиру части она поставила даже вот такие условия: или прапорщика переводите, или пусть собаку вернет, или, раз взял, то заплатит за нее сто двадцать рублей. Я стою и от удивления, от этого странного ультиматума Нины Петровны вращаю головой, а потом спрашиваю офицера: — А что, Вершигора холостяк? — Нет. Женат. Двое детей. — А что с этой собакой? — Не знаю, бегала у нас в городке какая-то страшная двор­няга, потом ее не стало. Прошло еще немного времени, и встречаю я как-то самого прапорщика Вершигору. — Ну как дела? Что не приезжаешь к нам? Ждет же Нина Петровна тебя. — А зачем ей ждать меня? Я ничего ей не обещал. — Что с собакой? Возвратил бы ее Нине Петровне. — Сдохла она. Плюнул я в сердцах, и мы разошлись. А Нина Петровна загрустила, потускнела и, что самое неприят­ное, ходит злая. Но время идет, оно все вылечит и поставит на свои места. -34- Идут, бегут деньки, недели, месяцы, годы, а я все еще стар­ший лейтенант, еще все командир взвода. Но нет, вот пришел приказ: иду на повышение, на капитанскую должность в другой далекий гарнизон, видно, скоро буду капита­ном и уж им закончу свою армейскую карьеру. Но капитан — самое красивое звание на свете. Капитан! Капитан корабля! Капитан авиалайнера! Капитан своей жизни!

И в мирных житейских буднях есть место подвигу — это служение Родине, в воспитании защитников Отчизны. СЛУЖБА РОДИНЕ Сергею постоянно снятся долгие сны самых трудных, но тем самым памятных событий его армейской жизни. В них он встре­чается со своими друзьями, товарищами, сослуживцами, беседу­ет, спорит, смеется. Они вспоминают прожитые годы, события, оставившие неизгладимый след в их жизни. Мысль, как луч, отчетливо высвечивает все, как было. Начало жизненного пути В том, пятьдесят шестом году был его первый марш-бросок протяженностью в десять километров. Сергей никогда не бегал на такие длинные дистанции. Рядом с ним бегут его друзья — Вовка Жуков, Борис Болдуев, Валька Щепетов. Вот команда судьи, и в путь по безлюдным улицам северной окраины Кали­нинграда. Вырвался вперед Вовка, еще кто-то, а Сергей не мо­жет так, ему тяжело, ему по его силам надо только добежать до конца, не сойти с дистанции, не подвести команду допризывни­ков своего Центрального района. Борис держится рядом. Вот уже промелькнули столбики с цифрами два, три, пять, семь, восемь, девять километров, скоро конец этому мучению, Борис отстал, а вдалеке появилась спина, убежавшего вперед Вовки. Где-то там впереди уже слышна музыка, вот и финиш. Все. Добежал. Остановился. Хочется дышать, пить. Вон лежит на зем­ле Вовка, над ним склонилась женщина в белом халате. Сергей тоже присел, потом прилег, от усталости закрыл глаза: «Всё! Больше никогда не побегу. Зачем все это?» Теплая, пахучая трава успокоила Сергея, дыхание стало ров­ным, он приподнял голову, затем встал, увидел своих друзей, подошел к ним, почувствовал всеобщую совместную гордость за свою команду, за их маленькую человеческую победу самих над собой, и жизнь заулыбалась, стала прекрасной. В солдатах Команда дежурного по роте «Подъем» поднимает рядового Сергея Волгина с постели, заставляет одеться, получить все, что необходимо солдату для марш-броска: автомат, подсумок с ма­газинами, противогаз, вещмешок и все прочее, и рота, родная ро­та уходит в ночное зимнее утро в декабре тысяча девятьсот пять­десят восьмого года за последние дома небольшого городка Гу­сева Калининградской области. Уже пройдено не счесть сколько километров, давит на плечо ремень автомата, но тут снова команда, в какой уж это раз: «Бегом». - Не могу, — пот застилает глаза Сергею. - Сейчас упаду, - в голове его сверлит предательская мысль. Но он слышит, - Давай автомат, — и чувствует, как Федя Давидюк, солдат третьегодок, отбирает у него автомат, хо­тя сам несет ротный тринадцатикилограммовый пулемет, и свободной рукой тянет за собой. От всего этого становится легче: есть же товарищество, взаи­мопомощь. У Сергея открывается второе дыхание, откуда-то при­ходят в ноги новые силы, и он мычит Феде, -Спасибо, — бе­рет автомат и продолжает бег. * * * Часовой Сергей Волгин ходит вдоль берега замерзшего озе­ра, охраняет с этой стороны штаб полка, выехавшего на учения. Холодно. Где-то около трех часов ночи. На небе бессчетное ко­личество звезд. Что там на них? Видно, есть же на них жизнь, раз они мерцают. Нестерпимо хочется пить. На ужин давали картошку с селед­кой. Никого нет. Все спит. В штабных машинах тоже тишина. Кругом ни огонька. Там также, видно, все уснули. Что же де­лать? Сергей медленно шагает вдоль кромки берега, выходит на лед, идет по нему, лед не толстый, но крепок. Дойдя до грани­цы мнимого поста, Сергей поворачивает назад, идет то по зем­ле, то по льду. Затем он останавливается и осматривается. Кругом никого. Все тихо. Сергей проходит по льду метров пять от берега, сту­чит кромкой приклада автомата по льду и пробивает его. Снова осматривается, наклоняется и с наслаждением пьет теплую во­ду озера. Через три дня полк возвращается в казармы, а на губах Сер­гея появляются волдыри. Они высыпали вокруг всего рта — это простуда. Он идет в медсанчасть к врачу, который, осмотрев его, посочувствовав, отправляет назад в роту со словами: «Иди, ничем тебе я помочь не могу, это со временем само пройдет». Действительно, через неделю все сходит, но как было больно проталкивать кусок хлеба или ложку с супом в пузыристый рот, сколько было не съедено такой желанной солдатской пищи. * * * Сегодня уже третий раз Сергей штурмует эту проклятую сопку, и это второй день подряд. И всего-то надо пройти три километра, но как! — ровно, по струнке. Команда «Газы» застает его в маленькой низине, до сухого места еще метров двадцать, назад и вбок хода нет, и Сергей плюхается в воду, вырывает из сумки противогаз и надевает его маску себе на лицо. Вода проникает в сапоги. Он весь мокрый, ему уже не жарко, а совсем скоро будет и холодно. Слышится команда «Вперед» и рота, лучшая рота мотострел­кового полка поднимается и движется туда, к еще далекой вер­шине. В сапогах Сергея сначала хлюпает вода, потом она куда-то исчезает, снова становится тепло, а затем появляется даже и пот на лице. Вскоре доносится и «Отбой газам», с лиц срываются мешаю­щие дышать противогазы, и наконец-то штурм. Сергей жмет на спусковой курок автомата, расстреливает последние холостые патроны и, как все, падает в изнеможении на землю. Все, конец этой атаке, но через некоторое время надо будет пройти все это снова. Впереди, на следующий день, показатель­ный штурм этой чертовой высоты. Курсантская жизнь И снова холодно, снова зима, февраль месяц. Курсант воен­ного училища Сергей Волгин лежит в кузове крытого автомоби­ля вместе со своими товарищами по отделению. Они на учениях. Машины идут целый день. Короткая остановка, вроде получасо­вого привала, которого хватает только, чтобы раздать по куску твердого сала, горбушке черствого хлеба и снова все в движе­нии. Темнота наступила рано. Где-то часов в восемь вечера ко­лонна автомашин остановилась. Все повыпрыгивали из кузовов и стали осматриваться. В свете автомобильных фар виден какой-то большой сарай и около него походная кухня. Хочется очень спать, но наступает раздача желанной пищи: здесь и обед, а так­же и ужин. Вкусно, но больше, чем можешь, нельзя съесть, хо­тя и хочется - привычка. Короткий приятный отдых с полудремой в сарае, и вновь команда «Строиться», и огромная колонна уже пеших людей на­чинает свой путь по заснеженной, разбитой машинами проселоч­ной дороге. Сергей идет в общем строю и, как все, уже не чувствует ни­какой усталости, он спит, механически передвигая ноги, и идет, идет, идет. Хруст снега под сапогами, ни крика, ни команд, вверху звезд­ное небо, и движение спящих повзводно, поротно сотен вооруженных людей. После нескольких часов такого сонного ночного марша на­ступила остановка. Все автоматически стали натыкаться друга на друга, кто-то потом продолжал стоять, а кто-то садился в бес­сознательном состоянии на снег. Послышались различные команды, все начали просыпаться, встряхиваться, а потом стали под командой своих командиров расходиться в разные стороны. Рота Сергея пошла куда-то в по­ле прямо, седьмая влево, а пятая вправо. Уже рассвело. Сергей видел, как куда-то в снежное поле по­шли с командирами рот взводные, а курсанты закурили, стали переговариваться, мечтать о пище. Возвратился командир взвода и отвел взвод немного вперед, к заснеженным кустам и так же, как и командир роты, собрал и увел с собой дальше в поле командиров отделений. Прошло еще немного времени, командиры отделений расставили курсантов по воображаемой линии обороны, метров на десять друг от друга, и приказали окопаться. Сергей достал свою маленькую саперную лопатку и начал создавать в глубоком снегу для себя снежный окоп. Вырыв для себя окопы, курсанты стали рыть траншеи между собой. Все от работы согрелись, стало веселее, послышался смех, шутки. В такой работе прошло часа три. Где-то за спиной уже чув­ствовалась кухня. Потом всех собрали, построили и отвели к ней. Поели с огромным удовольствием, затем снова построили, и Сергей опять оказался в своем снежном окопе. Все прилегли, за­тихли, отдыхая перед неизвестностью. Командир взвода, видя такое, и чтобы никто не замерз, стал обходить своих подчиненных, поднимать их, заставлять топтать­ся на месте, прыгать, бегать. Во второй половине дня все закончилось. Взводы свели в ро­ты, людей накормили, откуда-то появились машины, курсанты загрузились в них и, прижавшись друг к другу, так было теплее, задремали. Машины долго и монотонно, гудя двигателями, пет­ляли по снежным дорогам и только к утру подошли к училищу. * * * Сергею чаще всего снятся зимние сны, когда очень и очень холодно, и эти постоянно преследующие его учения. Почему-то они всегда проходят в самых неблагоприятных условиях. И сей­час он тоже на них, это в марте 1962 года, в снежных полях под Ульяновском. Он достает из-за пазухи теплое, мягкое резино­вое кольцо, накладывает его на верхний край конца стомилли­метровой трубы, поднимает конец другой трубы, подставляет его к первой: резкое, точное движение — и концы обеих труб в ре­зиновом кольце, затем он накладывает на него состоящий из двух половинок чугунный хомут — всё, другой курсант завер­нет коловоротным ключом гайки на хомуте и стык собран. Пе­реход через шесть метров к другому концу трубы, снова Сергей достает новое резиновое кольцо, и операция повторяется и так всё дальше и дальше. Израсходовав находящийся за пазухой запас колец. Сергей отходит к машине, идущей медленно вдоль прокладываемого трубопровода, оставляя место сборки Федору Шумихину, а сам берет из ящика новые кольца, каждое из которых сначала дер­жит у выхлопной трубы автомашины, и кладет за отворот буш­лата, через некоторое время теперь он меняет Федю, и так про­должается бесконечно долго. Собранный трубопровод уходит все дальше и дальше к свое­му конечному пункту. Потом будет опрессовка воздухом, устранение неисправностей, некачественных мест сборки, снова проверка, и только по­сле всего этого по трубам пойдет нужное для войск горючее, ко­торое заставит двигаться машины, танки, самолеты. Дело. Великое дело тяжелого солдатского труда оправдано конечным результатом. Оно для людей, для достижения цели, для победы. Служба в Забайкалье ЗИЛ-157 — тяжелая ремонтная машина ползет впереди та­кой же по знаменитой Маньчжурской дороге между семьдесят третьим и семьдесят девятым разъездами. За рулем первого — лейтенант Сергей Волгин вместо солда­та-водителя, заболевшего и оставленного на семьдесят третьем. Долг, ответственность за выполнение поставленной задачи за­ставляет его вести машину. Навыки — только двадцать часов училищного курса на автомобиле ГАЗ-51. Руль без гидроусилителя, тяжелый руль ЗИЛа отдает на руки любую ямку или камень, бугорок на дороге. Рядом с Сергеем два рабочих из передвижной бригады: Коля Егоров и Павел Ива­нович Несмеянов, знаменитый сварщик, умеющий варить алюми­ний, а во второй, которую ведет рядовой Кузьмин, слесари Фе­дя Васильев и Саша Несмеянов, брат Павла. Грунтовая, каменисто-песчаная дорога, прямая, как автостра­да, то опускается пологим спуском километра на три, то на столь­ко же поднимается вверх. Это — знаменитые Маньчжурские сопки. Впереди будет Шерловая гора, Борзя, легендарная, воспе­тая в песнях Даурия, а там, в конце пути и Забайкальск-Отпор, за которым таинственный Китай. Слабосильный мотор ЗИЛа натужно ревет, затаскивая маши­ну на вершину сопки, а потом машина сама устремляется вниз. Тогда Сергей ставит рычаг скорости в нейтральное положение и ремонтная летучка, ускоряясь, несется в нижнюю точку бескрай­ней дороги, а он, нажимая на педаль газа, периодически застав­ляет реветь мотор на предельных оборотах без нагрузки, за­ставляя вентилятором охлаждать перегретую воду в радиаторе. В низине Сергей включает четвертую или пятую скорость, и ма­шина сначала легко поднимается вверх, затем скорость все уга­сает и угасает, стрелка прибора нагрева воды ползет вверх: вот шестьдесят, восемьдесят, сто, чуть больше ста, все, вершина и, наконец, спуск. Встречных машин нет, это очень хорошо, для такого водите­ля, как Сергей, они опасны. Через часа полтора — остановка, всеобщий перекур. — Ну, как, лейтенант, устал? — спрашивает Сергея Павел Иванович, — Да, непривычно, — отвечает Сергей. Он лежит на траве и смотрит в безоблачное небо. Сергей до­волен: задачу, поставленную перед ним по ремонту заправочных колонок, мотопомп, сварки участков массовой выдачи горючего в автотранспорт в маньчжурских частях он выполнит. — Все, ребята, поехали. К ужину должны быть на месте, — говорит Сергей. Все расходятся по машинам, и снова дорога, бесконечная лента камня и спрессованного песка, по которой когда-то про­шли тысячи каторжников, среди них были и декабристы. В этой череде подъемов и спусков, на одном из спусков Сер­гей не может никак включить скорость, мотор глохнет, и маши­на, замедляя ход, останавливается. — Сейчас мимо, слева должна пройти вторая, - думает он, - но ее что-то нет. Сергей всматривается в зеркало заднего вида, но нет ее, а шла же. Неожиданно головы всех сидящих в кабине поворачиваются вправо, где мягко, вровень с их машиной, медленно ложится на правый бок задний ЗИЛ. Сергей выскакивает из кабины. Сердце сжимается в тревоге за свершенное, за людей, находящихся в кабине, смотрит, где же они, но через стекло ничего не видно, а тут, откуда-то свер­ху раздается голос солдата-водителя: «Все нормально, това­рищ лейтенант». Все выбираются из кабин, рады, что так хорошо кончилось, теперь думы, как поднять упавший ЗИЛ. Внезапно, о счастье, на дороге появляются два стареньких ЗИС-5 с водителями-бурятами. Они останавливаются, начинают что-то по-своему говорить между собой и потом обращаются к Сергею с предложением оказания помощи. Потом все решают одной машиной тянуть вперед, а второй вбок, обхватив упавшую длинным тросом за кузов. Сергей дает команду, и машины начинают медленно двигать­ся в своих направлениях, поднимая упавший ЗИЛ. Все. ЗИЛ стоит, с ним все в порядке. Большая благодарность всем милым бурятам, затем тщатель­ный осмотр машин, и снова в путь к ждущим их людям, к ра­боте, так необходимой в этих далеких забайкальских гарнизонах. * * * — Товарищ лейтенант, рукав сорвало, — слышит Сергей голос Николая Егорова, рабочего, занимающегося подогревом ма­зута посредством передвижного парового котла и следящего за перекачкой его по трубопроводу. Он поворачивается к стоящей на железнодорожном полотне большой семидесяти кубовой цистерне и видит, как струя черно­го густого мазута медленно течет из освободившегося от рукава патрубка нижнего слива железнодорожной цистерны. — Коля! Лезь быстро на цистерну, закрывай нижний слив, — кричит Сергей, а сам мечется, ища, чем бы закрыть освободившийся патрубок, но нигде ничего нет. Тогда он бежит по рас­текающемуся мазуту к сливному патрубку и закрывает его спиной. Сергей чувствует, как давит на него слой жидкости, которая просачивается через бушлат, ткань комбинезона, рубашку, как весь он покрывается липкой пахучей жидкостью. — Все, закрыл, — доносится сверху до него голос Николая. Сергей видит, как тот спрыгивает с лестницы цистерны, и тогда сам отрывается от патрубка. Остатки мазута, скопившиеся в отстойнике, обкатывают Сергея в последний раз, и он, мокрый, черный, отходит от цистерны и стоит, не зная, что делать, по­том говорит Николаю: «Иди, проводи меня до котельной». Они медленно доходят до котельной. Сергей просит Николая принести чистую одежду из его кабинета, а сам снимает с себя все, что на нем есть, и в трусах вбегает в душевую котельной. Спустя час Сергей возвращается к месту слива мазута, ви­дит, как солдаты в откопанную у полотна дороги яму сталкива­ют разлившийся мазут и. убедившись, что перекачка возобнов­лена, уходит домой, чтобы придти в себя и отдохнуть. В Ленинграде Теперь перед старшим лейтенантом Сергеем Волгиным знаме­нитое Царское Село под Ленинградом. Зимнее январское позднее утро. Колонна лыжников медлен­но, просто шагом уходит на север, в снежные леса. Впереди, прокладывая лыжню в глубоком снегу, идет препо­даватель физподготовки академии майор Гинтс. В молчании, мерном движении проходит час, второй, третий. Сначала было идти легко, хорошо, но затем усталость начинает брать свое, хочется остановиться, постоять, отдохнуть. Наконец остановка. Все сошлись. Кто-то даже закурил. — Ну, что, товарищи, можете самостоятельно возвращаться на базу, — объявляет Гинтс. И по хорошо проложенной лыжне на­чинают скользить быстрые лыжники, стремясь поскорей возвра­титься домой на свою лыжную базу, а потом уехать в Ленинград. Сергей вместе со своим другом Николаем Будилиным нахо­дится где-то в середине длиннющей цепочки и тоже, упорно ра­ботая палками, легко идет по лыжне. Вот и конец, финский домик, где они пьют чай с сахаром, за­тем короткий отдых и возвращение на электричке в огромный город. День, короткий зимний день промелькнул незаметно, как тот лыжник, пробежавший многокилометровый путь за рекордное время по пути домой. * * * А город, великий хранитель бесценных сокровищ, жил сво­ей жизнью, даря людям радость познания всего прекрасного, что может создать человек. Сергей, гуляя с сыном по историческим местам, у Алексан­дрийского столпа на Дворцовой площади, на Марсовом поле, в Михайловском саду, в Летнем саду, в дворике Пушкина на Мой­ке, 10, подолгу стоял у памятных мест, смотрел и думал: «Ведь здесь же были, ходили знаменитые люди нашего Отечества, тво­рили историю, создавали шедевры архитектуры». Его особенно привлекали картина Айвазовского «Девятый вал», находящаяся на втором этаже Русского музея. Сергей подолгу стоял напротив нее и видел эти прозрачные пенистые волны, они, как естественные, накатывались на него. Сергея тянуло в этот зал, ему постоянно хотелось видеть эту морскую явь, купаться взглядом в бушующих волнах. Ленинград покорил его, и он старался все это его великоле­пие показать сыну, чтобы тот запомнил данную красоту на всюжизнь. * * * Но жизнь всегда что-то придумывает, заставляет делать то, что не хочешь, но что надо делать для тебя самого, твоего окру­жения, для службы. Леса, поляны Псковщины. Нитка трубопровода протянулась на семьдесят пять километров. Она петляет, проходит через пе­релески, болота, речушки. Сергей идет быстрым шагом, а иногда и совершает неболь­шие пробежки, держа перед трубой зонд, прощупывающий ре­зиновый разделитель, в котором вставлен радиоактивный эле­мент. В наушниках постоянно прослушивается треск, значит разделитель здесь и он проталкивает под давлением воздуха по трубе грязь, воду, он очищает и испытывает собранную трубу. Через каждый час Сергея сменяет инженер трубопроводного батальона, а он садится в кабину движущегося рядом с трубо­проводом автомобиля ГАЗ-66, отдыхает, пьет чай, иногда и дрем­лет. И так посменно они проходят семьдесят пять километров за каких-то восемнадцать часов. После такой работы ноги гудят, хочется спать, и Сергей со своим напарником засыпают в палатке, удовлетворенные выпол­ненным делом, своей добросовестной работой, а по проверен­ному и испытанному трубопроводу пошло горючее, необходи­мое войскам. * * * — Люда, что-то болит голова. Никогда такого не бывало. Дай что-нибудь. Жена внимательно смотрит на Сергея, потом долго роется в семейной аптечке, достает таблетку анальгина, разламывает ее на две части, одну половинку кладет себе в рот, вторую ему и уходит на общую кухню. Сергей наливает из графина в стакан воды и запивает ею свою долю таблетки. Через какое-то время ему становится что-то неприятно, нача­ли появляться мурашки на руках, захотелось пить. Сергей в тре­воге нервно ходит по комнате, открывает окно, дышит прохлад­ным апрельским воздухом, но неприятное ощущение, зуд, уже не только в руках, но и во всем теле, заставляет его в поисках помощи открыть дверь, выйти в длиннющий коридор шестнадцатикомнатного общежития, сделать два шага и сползти, опира­ясь о стену, на пол. Он еще хочет что-то сказать, но сознание по­кидает его. Сергей открывает глаза и, как в тумане, видит незнакомых людей в белых халатах и где-то за ними лицо жены. — Все в порядке. Он пришел в себя. Теперь ему нужен покой, — это говорит молодой человек, врач «скорой помощи» и затем уходит, забрав с собой всю бригаду. На следующий день Сергей идет к своему курсовому академи­ческому врачу и рассказывает ему, что с ним произошло, но женщина средних лет не верит его рассказу и предлагает при ней выпить таблетку анальгина. — Вы это всерьез? — спрашивает врача Сергей. — Да. Давайте попробуем. — Нет. Извините. Спасибо за такую помощь и совет, — го­ворит Сергей ей и уходит. Только теперь он понял, что это страшная болезнь нашего времени — аллергия на лекарства. Ему суждено болеть, испы­тывая до конца мучения и тяжесть человеческих недугов в не­возможности ослабить их выработанными людьми лекарствами. В горах Армении Долг перед Родиной, верность присяге, приказ забрасывает капитана Волгина высоко в горы, в солнечную Армению. Синь неба, чистый, прозрачный воздух, близость звезд, от­даленность от городов и селений сплачивают жителей поднебес­ного военного городка, делают их все чище, откровенней и род­ней. В прекрасное солнечное зимнее воскресное утро Сергей с десятилетним сыном Андреем и с десятком солдат уходит на лы­жах к вершине вечно заснеженной горы Алагёз. Небольшой километровый спуск от своего военного городка, затем прохождение трехкилометровой долины и подъем вверх. Кажется, что до вершины рукой подать, еще немножко, вот-вот она, но нет, слишком высока и порой крута гора. Вверх, вверх, вверх, но хватит, обманчиво все это. — Ребята, пошли назад. Воздух свистит в ушах, в напряжении ноги, Сергей летит за сыном, и так продолжается минут тридцать, пока все не выле­тают на середину долины. Прекрасно. Этого спуска никогда никому не забыть. А вторая по величине гора Армении Алагёз гордо высится над ними, протяни руку — и ты достанешь ее. * * * Джаджурский перевал. С прекрасными плакучими ивами у родников, журчащих вдоль дороги. Справа откосы гор, слева об­рыв, где-то внизу видна железная дорога. Красиво! Зимой перевал снежен, коварен, страшен. Третий день идет снег. Продуктовая машина с завскладом ча­сти Гришей Кочеряном и солдатом-водителем ушла рано утром, и вот уже шесть часов вечера, а ее все нет. Грише надо всего-то получить в Ленинакане продукты на сол­дат и возвратиться, проехав оттуда сорок километров, в том чис­ле преодолев этот проклятый зимний, заснеженный, ветреный Джаджурский перевал. В десять часов вечера в часть приходит замерзший Гриша Кочерян, - Застряли в колонне машин уже при спуске с пере­вала, с гор сошла небольшая снежная лавина, — сообщает он. — Сергей, давай бери трактор «Беларусь» и иди выручай ма­шину, — говорит Волгину командир части. — Может, гусеничный трактор взять? — спрашивает Сергей. — Нет. Езжай на «Беларуси», он проворней и сам себя может вытащить, да и ковшом, возможно, надо будет поработать. Капитан Сергей Волгин с водителем-трактористом рядовым Батизатом через полчаса уже в пути. Трактор, расчищая путь, выбирается на трассу Спитак-Ленинакан, вот прошли селение под красивым названием Люсахпюр, и начался подъем на пере­вал. Дорога, петляя, уходит все выше и выше. Темно. Идет снег. Его все больше и больше. Справа с гор дует сильный ветер. Кое-где небольшие завалы от сползшего с гор снега. Вот и первая легковая машина. Ее водитель несказанно об­радовался, увидев трактор. Он засуетился, выскочил из своего «Москвича», подал трос, и трактор без труда вытащил его, за­тем счастливый водитель отправился вниз по проложенному «Беларусем» пути. Грузовые, легковые машины, пару автобусов, мужчины и жен­щины, детишки — вес, как чудо, встречали Сергея с Батизатом, порой со слезами на глазах, ведь они были для них избавлени­ем от снежного плена. Это была для них жизнь, а военные — освободители. Наконец-то появился и родной ЗИЛ с солдатом-водителем в кабине. — Как дела, Смирнов? Не замерз? — Нормально, товарищ капитан. Я знал, что вы приедете и выручите. — Езжай в часть, а мы еще немного поработаем. Здесь же люди, дети. Машина медленно уплывает вниз и скрывается в этом снеж­ном под светом фар мареве. И снова расчистка, откапывание даже ковшом машин от снега, вытаскивание их тросом. Проработав так еще часа три, освободив от снежного плена машин сто пятьдесят и убедив­шись, что больше до самой вершины никого нет, Сергей с Батизатом часа в четыре ночи возвращаются в часть, домой, выпол­нив долг военного — спасать людей. Милые люди, армяне, они на всю оставшуюся жизнь запом­нили русских военных, спасших их от снежного заточения, а может быть, кое-кого и от холодной смерти. На учениях в Грузии Теперь Сергей на учениях уже в небольшой грузинской до­лине с красивейшим названием Натахтари. Тепло. Все в зелени и везде дурманящий запах цветов и трав. Расставив палатки, солдаты отдыхают перед завтрашней тя­желой работой: раскладке мягких резинотканевых резервуаров и прокладке для их заполнения горючим трубопровода. А сей­час чудеснейшая ночь. Сергей — дежурный по лагерю. Он обходит посты, осматри­вает, подсвечивая фонариком палатки, подходит к костру, вокруг которого собрались солдаты, которым не спится. На костре ведро с водой, но что это? Оттуда тянет мясным запахом. — Что там? — спрашивает Сергей. — Черепаха. — Что? — Черепаха. Сварим, съедим, вон Гога говорит, что он ел их. Вкусно очень, говорит. Сергей идет дальше. Везде все в порядке. Тихо. Спокойно. Хорошо. Через несколько дней после выполнения поставленной за­дачи, марш на машинах домой. С грузинских долин с мягким, теплым климатом, дорога, петляя, уходит все выше и выше в горы, в прекрасную и суровую Армению. Проехали селение Гер-Гер, в нем наш великий поэт Алек­сандр Сергеевич Пушкин провел ночь, затем подъем на Пуш­кинский перевал — в этих горных лесах на этой дороге, говорят, он встретил повозку с Грибоедовым, потом проезд по многоки­лометровому туннелю и — чудо — сверкающая вершина снеж­ного, двухгорбного Алагеза; небольшой спуск и слева остается третий по величине город Армении Кировакан, а направо снова горы .вот промелькнул элеватор Спитака, крутой горный кань­он, путь дальше вдоль железной дороги и горной речушки Пампак, и, наконец, мы дома. Всех возвратившихся здесь ждут с нетерпением: кого жены и дети, других — солдаты, товарищи, письма, улыбки. Жизнь идет. Люди здесь исполняют преданно и честно свой гра жданский и воинский долг. * * * Как хочется увидеть родную русскую березу, походить по сосновому лесу. Как тянет туда, к нашим низинам, рекам: Вол­ге, Днепру, к родной природе, хотя здесь так красиво: летом чудесные альпийские луга, а зимой сверкающей белизны снег, а воздух, чудо-воздух! На учениях в Азербайджане И снова учения. Теперь Каспий. Солнечный Азербайджан. Лето. Солнце печет нещадно, не спасает даже близость моря и оно само. Майор Сергей Волгин с сорока выпускниками Азербайджан­ского института нефти и химии имени Азизбекова отдыхает, сидя на берегу после сборки и подачи на танкер резинотканевого трубопровода. Вдали качается на волнах большой морской танкер, к нему по проложенному трубопроводу течет авиацион­ный керосин. Но что это? Разрывается протянутый вместе с трубопроводом стальной трос, а затем рвется трубопровод, и топливо хлещет в море. — Закрывай задвижку, — кричит Сергей солдату, сидящему у концевой задвижки, а сам, вместе с остальными, ведя их за со­бой, бросается в море вытаскивать лопнувший рукав. Потом подходит спущенная с танкера моторная лодка, на которую подается конец запасного рукава вместе с новым тро­сом. Еще какое-то время и подача горючего на танкер возобно­вится. И снова Грузия – полигон Караязы Этот выезд в поле для командира части подполковника Вол­гина был самым масштабным, ответственным, опасным и инте­ресным. Холмы, пески грузинского полигона Караязы приняли и раз­местили эшелоны с оборудованием, техникой, людьми и при­бывшую своим ходом большую автомобильную колонну под ко­мандованием Сергея Волгина. Утром, после первой ночи, когда были наспех поставлены па­латки, Сергей, выйдя из своей штабной машины, с изумлением увидел: палатки не стоят, как было вечером, а лежат на спящих людях. Ночной ветер за каких-то полчаса все повалил, разметал и исчез. Но всё в порядке. Построение. Проверка. Завтрак и работа: перевозка со станций имущества прибывающих железнодорож­ных эшелонов, их разгрузка, расстановка, обвязка трубопровод­ной арматурой под залив и слив, потом прием окислителя и го­рючего в эти резервуары и так все это в течение нескольких дней этой трудной, но очень важной подготовительной работы. И, наконец, самая важная, ответственная ночь — залив ба­тальона подвоза ракетного топлива: опасный, регламентирован­ный. В свете фар перекатчиков, заправляемых «Уралов» и «КРАЗов», мелькают люди в спецодежде с противогазами на ли­це, кругом дым от испарения проливов и нейтрализации окислителя. Глубокой ночью, после шести часов наитруднейшей работы, все было кончено. Сергей со своим помощником майором Шестаковым прове­ряет свой личный состав, благодарит всех за выполненную работу и только после этого дает возможность людям отдыхать — спать. Большая, боевая важнейшая работа выполнена успешно. Затем несколько дней уходит на свертывание, вывоз имуще­ства и оборудования, на погрузку в эшелоны и после этого боль­шая большегрузная автомобильная колонна под командованием подполковника Волгина снова в пути, в родные горы Армении, по дорогам Грузии, Азербайджана, к близкому солнцу, к чисто­му воздуху. Леса Германии С поднебесья, из полюбившейся солнечной Армении, ее пре­красных суровых гор Сергей Волгин в конце семидесятых годов оказался в чистеньких лесах Германии, среди аккуратных полей и высоких сосен. До чего же разнообразна жизнь, как прекрасны наши люди, выносливы и преданны солдаты, сколько всевозможных талан­тов в них, смекалки и доброты. Жизнь, служба, как там, в горах, так и здесь в лесах сближа­ет всех, заставляет жить по законам морали, любить жизнь, свою страну. Как-то Сергей задержался в штабе, что-то писал, к чему-то готовился. Тихо. Работается хорошо. Наступила ночь, ее первый час. В этой спокойной тишине он сначала слышит одиночные автоматные выстрелы, потом короткие очереди, как будто идет отражение какого-то нападения, стреляют часовые всех четырех постов. Сергей выбегает из штаба и видит, как из караульного по­мещения выскакивает начальник караула с двумя солдатами. Волгин говорит рядом стоящему дежурному по части: «Я пойду с ними, а ты принимай доклады, вызови командиров», — и он присоединяется к начальнику караула, бегущему туда, где идет стрельба. Вот и первый пост. Выстрелы уже стихли. Часовой, видя сво­их, поднимается из окопа у постовой вышки и докладывает ко­мандиру - Сергею: «Услышал выстрелы со второго поста и ре­шил поддержать рядового Ганиева, который стоит там». — Не стреляй больше, смотри за лесом, — успокаивает его Сергей, и все бегут дальше. Там, рядовой Ганиев докладывает, что кто-то стрелял по не­му из леса, и он ответил тем же. Сергей оставляет с ним еще одного солдата и уходит к сле­дующему часовому. Все успокаиваются. Возвратясь в штаб, Сергей, прибывшему командиру роты ох­раны, приказывает прочесать местность за периметром. Через два часа местность проверена, никого там не обнару­жено. Так вот бывает. * * * Надо срочно ремонтировать резервуар, накладывать на его огромное днище листы стали, так как электрохимическая кор­розия прострелила в его отдельных местах мелкие отверстия диаметром два-пять миллиметров, через которое утекало горю­чее. Высококвалифицированный сварщик, приехавший из самого Союза, уже три дня сидит без дела, отказывается варить днище этого казематного, подземного, тысячекубового резервуара, бо­ится взрыва паров от ранее хранимого в нем авиационного керо­сина, как в самом резервуаре, так и под его днищем, куда ушло кубов двадцать горючего. Что же делать? Что предпринять? Как заставить сварщика на­чать работу? Сергей после проветривания и промывки резервуара раство­ром шепелина зажигал в нем огонь, но нет, сварщик не решает­ся производить сварочные работы, мотивируя своим главным до­водом: под днищем резервуара есть горючее и оно может при резке и сварке металла взорваться. — Ладно, решает Сергей, — он здесь за все отвечает, он уверен, что все будет нормально, он видел тогда в далеком Забай­калье, на Маньчжурке, как при такой безысходности, сварщик его передвижной ремонтной мастерской Павел Иванович Несмеянов подставлял электрод к отпотине заполненного горючим резер­вуара и накладывал сварочный шов, и течь устранялась. — Алеша, — обращается Сергей, командир части, к ефрейто­ру пожарной команды Алексею Топчаку. — Пойдешь со мной в резервуар, ты мне нужен, я разрежу днище резервуара, чтобы сварщик потом начал сварочные работы. Он видит глаза солдата, его недоумение и нерешительность, но затем слышит ответ, - Пойду, товарищ подполковник. В обед они уходят на техническую территорию, заправляют карбидом газогенератор, опускают ацетиленовый резак через верхний люк в резервуар, туда же спускают несколько порошко­вых огнетушителей. Все готово. — Ну, с Богом, — говорит Сергей и зажигает горелку реза­ка, потом он регулирует пламя, подставляет его к днищу резервуара, ждет, когда металл посветлеет, и открывает кислород. Сергей видит прорезанное отверстие и отводит пламя, нем­ножко ждет, но ничего, все в порядке. Тогда он снова подстав­ляет пламя к днищу, проходит сантиметров сорок вперед, за­тем тридцать вбок, потом назад сорок и вбок тоже, наконец, соединяется с началом резки. Все. — Алеша, давай открывай огнетушитель, охлаждай песком металл, — говорит Сергей солдату. Затем Сергей стучит молотком по куску стали и вытаскивает его. Алеша, открывай еще один огнетушитель, засыпай появив­шееся место из-под плиты. — Прекрасно! Дело сделано, — говорит он солдату. — Спасибо, тебе, Алеша, за преданность мне, за веру в ко­мандира, — благодарит он солдата. Через несколько дней ремонт резервуара был окончен, дни­ще проверено и сам резервуар залит горючим. Балтийское море – под Калининградом Теперь студеное Балтийское море, янтарный берег — дейст­вительно янтарный, так как на этом безлюдном берегу Сергей с женой, гуляя по вечерам и в выходные дни, находил выброшен­ные морским прибоем солнечные кусочки янтаря и мутные, но ровные так называемые чертовы пальцы. Как замечательно в этой лесной глуши у моря километрах в сорока от Калининграда, куда не заезжал ни один артист, услы­шать в праздничный вечер, на который собрались все жители военного городка: мужчины, женщины, военные — песни в ис­полнении бывшего студента Рижской консерватории, а теперь солдата части Зейсмуса. Его пение, его концерт без музыкаль­ного сопровождения запал в душу всем. Люди от этого стали добрее, уважительней друг к другу. Морем из Риги в Калининград Это море. Оно стало в последнее время постоянно преследо­вать его. Теперь подполковник Сергей Волгин вместе со своими под­чиненными, погрузив машины, оборудование, резервуары в трех донный трюм сухогруза «Степан Халтурин», плывет из Риги в Калининград. Море! Море! Оно вокруг него, его людей, оно плавно подни­мает и опускает корабль, все время от этого какое-то туманное состояние в голове не только у Сергея, да, наверное, у всех остальных, но в душе хорошо, кругом сказочный простор и мор­ской воздух. Море прекрасно, как прекрасны белоснежные русские бере­зы, покрытые сказочным багульником сопки Забайкалья, горы Армении, как прекрасна сама жизнь. Трехдневное плавание закончено, но сколько воспоминаний оно оставило в душах солдат, прапорщиков, офицеров. В лесах Латвии Это был второй жилой дом, который строил Сергей хозяйст­венным способом за все долгие годы армейской жизни. В военном городке под Ригой жилья для вновь приезжающих офицеров и прапорщиков нет, так как уволившиеся в запас во­еннослужащие никуда не выехали, не оставили квартиры, ехать-то им некуда, жизнь стала такова, что нигде их не принимают, не прописывают, никому они стали не нужны. В том тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, последнем году его воинской службы, повсюду слышался призыв строить жилье хозяйственным способом, тогда предчувствовались эти худшие времена. Из подчиненных Сергея никто не знал, как строить, как вы­кладывать стены, класть блоки, перекрытия, да все к тому же боялись ответственности. Сергей начал строительство в конца апреля. Он сам лично руко­водил всеми работами: в апреля вырыли котлован, в мае уложили фундаментные блоки, в июне-июле выложили стены и уложили перекрытия, в августе — крыша, подвод к дому воды, тепла, отвод канализации, в сентябре — штукатурные работы, электрификация, установка отопительных батарей, ванн, рако­вин и всего прочего, в октябре — столярка, покраска, оклейка обоев, остекление и асфальтирование вокруг дома. К всеобщему празднику Октября двухэтажный, восьмиквартирный, с лоджиями жилой дом был сдан приемной комиссии. Реальная стоимость составила тридцать шесть тысяч рублей — это только стоимость строительных материалов, а остальное все было сделано руками солдат и офицеров части, подчинен­ных Сергея Волгина. В это трудно поверить, но это было, дом стоит, и в нем живут люди, благодарные тем, кто его построил. Оценка руководства труда Сергея — сначала выговор в ию­не месяце и его снятие по окончании строительства; для сол­дат — отпуска, досрочное увольнение отслуживших свой уста­новленный законом срок службы в запас. К концу ноября часть дома уже была заселена, а к весне следующего года и весь дом. Главное во всем этом — огромная благодарность людей, в каждом из них была мысль, что дом построен для них, отдаю­щих свой воинский долг защите Родины, настигнутых перест­ройкой в ужасных условиях жизни. * * * Один километр стомиллиметровой трубы вмещает восемь ку­бических метров жидкости, а полуметровой — двести двадцать один куб, а если взять трубу диаметром в один метр, то для за­полнения ее потребуется семьсот восемьдесят кубов. Вот какова сохранность горючего при длительном хранении в неиспользованных трубах большого диаметра газопроводов, и предстояло определить подполковнику Сергею Волгину в 1988 году. Ему со своими подчиненными необходимо было выбранный участок стационарного подземного газопровода диаметром шестьдесят сантиметров заглушить с обеих сторон, прочистить, пропуская из кон­ца в конец капроновый разделитель, и потом с поданных в ту­пик одной из станций вблизи Риги железнодорожных цистерн, проложив от них несколько километров полевого стомиллимет­рового трубопровода, заполнить, все герметично закрыть и оста­вить под давлением на длительное хранение, периодически про­веряя качественное состояние горючего через вваренные в раз­личных точках трубопровода отборочные выводы. Эту важную работу Сергей со своими подчиненными выпол­нил быстро, скрытно и качественно. Теперь, если это потребуется, необходимо с одного конца, где находится разделитель, подать компрессором воздух, то с другого пойдет горючее, ставь раздаточные гребенки и заливай бензовозы или заправляй машины. Данная тяжелая, но интересная творческая работа всем уча­стникам была по душе. Люди знали, что она нужна и военным, и гражданским, это, возможно, будущее в нашей технической, экономической, военной жизни. * * * Все в нашей жизни имеет конец: и служба, и работа, и жизнь. Сергея все чаще тянет к солдатам. Он больше, чем необходимо, бывает в карауле: сидит, разговаривает, играет в шашки, шах­маты, пьет с ребятами ночной чай, ходит на посты, расспраши­вает их о жизни, мечтах, планах. Если ночью облачное небо и на нем звезды, а их столько на нем, что кажется, будто кто-то с них вот-вот должен прилететь, то Сергей рассказывает солда­там о них, о жизни там, где-то далеко, далеко. Многие из солдат верят, что там где-то есть жизнь и что мы в этом мире не одни. Они, солдаты, все разные, все хорошие, все свои — незави­симо от роста, веса, национальности. Им надо всем еще много и долго жить, учиться, творить и любить. Они — будущее нашей страны. * * * Сергей смотрит на жен офицеров и прапорщиков военного городка. Нигде, ни в каком слое общества не было и нет до сих пор той верности, преданности друг другу, как в семьях воен­нослужащих. Ведь только они, живущие и прожившие вместе с мужьями, вернее прослужившие вместе с ними в труднейших условиях отдаленных гарнизонов, способны пройти рядом всю жизнь, вы­растить детей. А дети, выросшие в глуши, без ровесников, среди солдат, не посещавшие детские сады, ездившие в школу за десятки и сот­ни километров, никогда не вырастали плохими людьми, не достойными своих родителей. В запас Прошло тридцать лет армейской службы, от рядового до под­полковника, от солдата до командира части. Столько лет по ок­раинам огромной великой страны с людьми различных нацио­нальностей, взглядов, убеждений, условий и образа жизни, но никогда не обозначавших и не проявлявших какого-то превос­ходства друг над другом, среди самого лучшего контингента людей — молодежи, солдат. А служба Родине продолжается уже в другом качестве. В этом весь смысл жизни Сергея Волгина.

Прочитал. Хорошо всё освещено, доложено, как было. Было всё: в истории великой Армии есть и глубокий след воинов – горючников, тех, кто подвозил, заправлял машины, танки, самолеты, корабли, ракеты горючим, маслами, ракетным топливом; кто прокладывал трубопровод по дну Ладожского озера, а потом по горам Афганистана; кто воевал с оружием в руках на всех фронтах Великой Отечественной войны, в Афганистане и в других горячих точках. И мне прискорбно, что всё прошло, всё исчезло, не стало нашего училища, нашей академии, возможно и Службы горючего. И вот планы: переезд в Вольск, набор в пятьдесят человек. Неужели у нас только пятьдесят полков или бригад? И будут ли там офицеры-горючники? Невероятно!!! Неужели офицеры службы горючего не нужны на этих сейчас формируемых базах?А кто будет заправлять машины и танки на марше, ракеты перед пуском, прокладывать трубопровод? Кто будет рассчитывать потребность для армейских, фронтовых операций? Непонятно!!! Может кто-то ответит? Хочу предложить отдельным сайтом свою повесть о нелегкой службе офицера-горючника. Как это было.