Перейти к содержанию

Здравствуй мама. Я дома..


Аленка

Рекомендуемые сообщения

А ведь не только такие как эта тетка могут нагрубить и унизить человека, любой другой, считающий себя выше другого, точно также мог поступить.

буквально на той недели, на автовокзале стоит толпа подрабатывающих на такси черномазых обезьян. Откуда-то взялся мужчина, видно што не от мира сего, блаженный ну или как говорят - дурачок. Нашел хде-то метлу и ходил с ней.. никому ничего плохого не делал, а один урод армянский, ногой его ударил, погнал прочь...:girl_sad: мразь...*yucku*...дайте мне автомат, всех ублюдков поперестреляю.... :babruysk:
Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • Ответов 51
  • Создана
  • Последний ответ

Топ авторов темы

...дайте мне автомат, всех ублюдков поперестреляю....

И я с тобой! достали уже, никакого уважения, людского!!!
Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 2 месяца спустя...

источник: freewrite.ru

 

Главное, чтобы не замело

 

Мама с дочкой, обнявшись и закутавшись в плед, который дал им кто-из спасателей МЧС, стояли в сторонке, за жёлтой липкой лентой с надписью «Warning!». Мама рыдала навзрыд, глядя издалека на труп бывшего мужа, лежавший посреди проезжей части, лицом уткнувшись в асфальт, трёхлетняя дочка не проронила ни слезы, просто широко раскрыв глаза, непонимающе в самое лицо беды, понимая, что случилось что-то ужасное, но не осознавая – что именно. Всего 50 метров не дошёл до дома... Проезжая часть, Камаз с пьяным водителем, гололёд, сломаный светофор.

Ведь всё было совсем не хорошо, скандалы, его пьянство, её измены. Бракоразводный процесс, сопровождающийся распиливанием несчастного ребёнка, жестоких играх на детской любви, сотни кукол с закрывающимися глазами и игрушечная русалочка против смешного медведя и горы, столь любимых девочкой, книжек-раскрасок с мультипликационными персонажами. Волк, заяц, слонёнок, единственный в своём роде кот с оранжевыми глазами.

Как это странно – считать бумажные прямоугольники в кошельке и паркетные квадраты в квартирах, чтоб выяснить, с кем останется ребёнок.

Ещё вчера, во время телефонного разговора, Света ненавидела своего мужа. Со всеми его адвокатами, рычагами влияния, угрозами. А Даша его любила. Всем сердцем. «Где папа?» «Когда придёт папа?» «Папа уехал в командировку?». А теперь ничего.

Света смотрела, как дорожный инспектор достал из кармана кусок мела, и старательно обвёл неестественно лежащее на асфальте тело.

- Снегом заметёт! Позвони Семёну, чтобы поторопились. Водителя Камаза ищут в лесопосадках.

Света смотрела на силует на асфальте и понимала: не будет больше ни скандалов ни нервотрёпок, ни звонков. Будет просто пустота. Ненависть прошла, на её месте возникла, было притупленная временем боль, воспоминаний о медовом месяце, жигулёвской кругосветке на байдарках втроём, и о том, как папа выиграл для Даши в тире огромную плюшевую коалу.

 

Бессонная ночь на мокрой подушке, отвлекающий глупый телевизор, походы из комнаты на кухню, бесцельно, обнимая собственные плечи руками, кусая пальцы с новым, предсудебным изящным маникюром. К чему теперь он? Перелистывая Дашины книжки-раскраски, мать изредка подходила к двери детской комнаты, прислушиваясь, не решаясь войти. Вдруг правда заснула?

В 04:15 неведомвая сила подняла Свету с кровати. Кровать в детской была пуста, но ещё теплая. В панике, женщина выбежала в коридор. Свет в туалете, свет на кухне, входная дверь настеж. Как была, в ночнушке, мать выбежала на лестничную площадку. Второй этаж.

Женщина выбежала на улицу, снег крупными холпьями падал на растрепанные волосы. Света хотела крикнуть и позвать дочь, как вдруг увидела её сгорбленную фигурку в пятидесяти метрах, на проезжей части. Мать ринулась к ней, попутно истошно крича. Счастье, что машин на дороге не было.

- Даша, господи боже мой! Что же это такое? Что ты тут делаешь? – шептала обезумевшая от волнения мать, глядя валяющийся рядом с девочкой веник.

- Мама, помнишь, ты говорила, что, если я правильно раскрашу котёнка, ты мне купишь такого же? – произнесла Даша, дрожащей рукой сжимая школьные цветные мелки. – Я тут вот папу хочу раскрасить...

 

:girl_cray3:

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


- Мама, помнишь, ты говорила, что, если я правильно раскрашу котёнка, ты мне купишь такого же? – произнесла Даша, дрожащей рукой сжимая школьные цветные мелки. – Я тут вот папу хочу раскрасить...

:baby_2:, детское мышление такое простое, такое наивное, они уже очень скоро разочаруются в окружающем его мире...А так хочется верить, что все легко исправить и вернуть назад. Нельзя, чтобы дети были свидетелями плохого, а тем более смерти!!!Я вот сижу на работе и рыдаю, слезы сами катятся.
Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 2 месяца спустя...

Одиночество — самый верный признак старости.

Амос Олкотт

 

А вот одиночество — настоящее одиночество без всяких иллюзий — наступает перед безумием или самоубийством.

Габриэль Гарсиа Маркес

 

 

Стрелка часов перевалила за полночь.

На пороге «Кабачка» появился старик. Сергей — бармен со стажем — прямо сказать, давно не встречал людей пожилого возраста в ночных заведениях.

Пошатываясь, старик подошел к барной стойке. Вскарабкался на табурет и устремил свой мутный взгляд на Сергея.

— Чего желаете? — улыбнулся Сергей, а подумал: «А не пошел бы ты домой, старый кусок дерьма». Он не любил стариков. Сергей не хотел признаться самому себе, что на самом деле он боится старости. Боится стать вот такой же развалиной, что сидит сейчас перед ним.

Сергей хорошо знал: это пока старик молчит, а тяпнет рюмку, вторую, и начнется. В общем, выпьет на рубль, а мозги засрет на тысячу.

— Сынок, у тебя есть дети?

«Началось».

— Нет, — ответил Сергей и налил рюмку «Гжелки».

— И у меня теперь тоже нет. — Старик развел руками. Сергей подал мужчине рюмку. Тот махом влил ее в себя.

— Ты не думай, деньги у меня есть. Я заплачу.

— Тогда, может быть, что-нибудь экзотическое?

— Нет, ты мне водочки подливай. Что мужику надо? Водки стопка да баба поласковей. С бабами у меня теперь, конечно, только платоническая любовь. — Старик издал какой-то звук, похожий на крик доисторической птицы. — Ты мне подливай так, чтобы смочить горло. Ты же все равно никуда не спешишь?

«Ты попал прямо в точку, старый пердун. Куда мне спешить? А что я теряю? Все равно лучшей компании нет. Давай, грузи меня, старик. Ты нашел сегодня свободные уши».

Старик выпил вторую предложенную ему рюмку.

— Вот так все и бывает. Любишь их, души в них ни чаешь. А в ответ что? Да ни черта… Сплошные упреки и требования. Ты, сынок, не смотри на меня так. Да мы все – я имею в виду стариков – мы все говорим, что, мол, мы были другими. Ваше поколение никудышнее. Наши старики говорили так же и нам. А мы говорим вам. А вы… Да, да, сынок, и ты будешь говорить так же. И знаешь, что я раньше думал: «Куда уж там – были вы другими. Точно такими же вы были». Вот что я, сынок, в твоем возрасте думал. Годочки шли. Я моложе не становился. И мое восприятие окружающего мира кардинально менялось.

«Во старый загнул! Восприятие окружающего… Тьфу ты! Такую хрень и на трезвую не выговоришь».

— Были, конечно, и в наше время молодые люди, портящие жизнь окружающим. Но чем я становился старше… старее… да так будет вернее. Так вот чем я становился старее, тем больше понимал: отморозки теперь скорее закономерность, чем исключение из правил. Да-а, ни тебе уважения…

— Ты был пионером, сынок? — как-то вдруг спросил старик.

— …

Не дождавшись ответа, он решил оставить пионерскую тему.

— Было у меня два сына и одна дочка. Хе-хе-хе. Как в сказке. Только на этом сказка и заканчивается. А начинается, сынок, страшная быль. — Старик взял в руку пустую рюмку, посмотрел в нее и поставил на место. Сергей наполнил ее. В данный момент его беспокоило, как он будет выбивать деньги с этого старого козла за выпитое. Рюмку он налил, а вот отдавать ее посетителю не спешил.

— Послушай, папаша, если у тебя нет денег, то лучше иди засирай мозги своей бабке.

Старик добродушно улыбнулся, похоже, он даже и не обратил внимания на дерзкий тон парня. Он молча достал из заднего кармана брюк бумажник и положил его на лакированную стойку. Молодой наглец и не думал отдавать рюмку. Весь вид его говорил: «Ну и что ты мне тут тычешь своим кошельком. Я тебе сейчас три достану. Но ни в одном из них ни шиша». Старик открыл портмоне и достал из него пять купюр по тысяче. Бармен улыбнулся и поставил перед дорогим гостем не только стопку, но и полную бутылку «Гжелки». «Вот теперь я готов тебя слушать, дедушка».

Старик выпил и, будто и не было никакой заминки, продолжил рассказ:

— Санька родился первым. Мне было двадцать тогда. Я виноват, что все так вышло. — Мужчина улыбнулся. — Я имею в виду не то, что он родился. Хотя, конечно, и в этом я тоже виноват.

Сергей подумал, что что-то пропустил в рассказе старика. Потому что ни черта не понял. Да и хрен с ним. Пускай лопочет.

— Двадцать лет! Я тогда не очень понимал, зачем женился, а тут ребенок… Мне хотелось кричать вместе с ним по ночам. Мне хотелось орать благим матом, что я и сам еще ребенок. Со временем все наладилось. Он рос, я взрослел. Ему было года четыре, когда мы начали замечать за нашим малышом приступы агрессии и жестокости. Лет в семь Санька убил соседскую собаку. Он заколотил ее до смерти молотком. Это я виноват. — Мужчина замотал седой головой. Посмотрел на рюмку: она была уже налита. Выпил. У старика по щекам текли слезы.

— Он сидел в колонии для несовершеннолетних, когда у нас родились Аленушка и Стасик. Саньке было шестнадцать. Надеяться на него нам не приходилось. Ну, я в смысле — в старости воды принести…

Сколько он нам крови попортил… С рождением Аленушки и Стасика появилась надежда встретить старость спокойно.

Они росли милыми, спокойными детьми. Будто сам Господь Бог, посмотрев на наши страдания с Санькой, решил облегчить нам жизнь. Они ходили в один класс. А как учились…

 

Девочка и мальчик лет тринадцати выбежали из калитки, чуть не сбив мужчину. Мальчишка поправил сумку, соскочившую с плеча. Что-то было в его движениях. Он напомнил Саньке его самого в детстве. «Да это мой братишка! И… сестренка!? Красавица». Когда Саньку посадили, мать беременная была. Так им сейчас лет по пятнадцать. Они скрылись за углом «Булочной».

Он пихнул калитку и ступил на бетонную дорожку. Все, как и раньше. Ничего не изменилось. Саша пошел по дорожке. Проходя мимо дома, он остановился у окна и заглянул на кухню. Мать сидела за столом и читала. Она стала совсем седой.

— Здравствуй, мама. — Он остановился в дверях. За пятнадцать лет, проведенных в местах не столь отдаленных, он отвык от этих сопливых встреч и расставаний. Сашка старался деликатно отклониться от поцелуев матери.

— Как я ждала тебя, сынок!

Вечером вернулся отец. Они некоторое время стояли друг напротив друга. Будто присматриваясь. Никто из них не хотел подойти и обнять первым. Все-таки отцовское сердце не выдержало, и Илья подошел к блудному сыну.

Сели за стол, выпили. Начался неспешный разговор о том, о сем. Мать не отходила от сына ни на шаг.

— Тамара, поди, глянь, чем двойняшки заняты. Мы с сыном поговорим.

Когда жена вышла, Илья продолжил:

— Ну, сынок, чем заниматься собираешься?

— Не знаю, батя. Поживем, увидим.

— Ты, это, в институт, что ли, пошел бы. А то без профессии тяжело сейчас.

— Вот они мои институты да университеты. — Сашка расстегнул рубашку и показал отцу разрисованную грудь. — Я думаю, мне на всю жизнь хватит.

В кухню вошла Алена. Сашкин рот искривила ухмылка.

— Ты смотри, какая у меня сестренка. Красавица. Пойди ко мне, Аленушка.

Девчушка застенчиво улыбнулась и подошла к старшему брату.

— Садись, посиди с братишкой. — Саня похлопал по своей коленке. Алена не сразу, но все-таки присела.

Отец что-то говорил о пользе учебы, но Саша не слушал его. Он обнял сестренку за талию. Как от нее пахло! Первый и последний раз девушка у него была пятнадцать лет назад. Перед тем как он проломил башку этому придурку. Собственно говоря, именно из-за нее он и сделал это. Это была девушка того слабака. Два года на «малолетке», да и остальные тринадцать в ИТК женщин Сашке заменяли журналы с голыми сиськами и… тьфу. Вспоминать тошно.

Сашка потянулся за стаканом и будто невзначай положил правую ладонь на грудь Алены. Она задрожала всем телом. Он почувствовал это, разгоряченный спиртным, повернулся к ней и шепнул что-то на ухо. У девочки щеки побагровели от стыда. Она подскочила и выбежала на улицу.

— Куда ты, егоза? — ничего не понимая, спохватился отец. Не увидел тогда он и взгляда старшего сына, а то бы в раз сообразил, что произошло.

— Да ну ее. Ты вот скажи мне, сынок, почему ты не спрашиваешь, как мы тут с матерью жили.

— Батя, а что вам сделается? Вы что тут баланду лопаете или на вшивой шконке спите? Нет, батя, вы вон что трескаете — колбасы да сыры, да и спишь ты на двуспальной кровати в обнимку с бабой.

— Ты кого это бабой называешь? Ты мать бабой называешь?

— Ну а кто она? Не мужик же? Ладно, батя, не кипятись, да и меня не заводи.

— Ты хотя бы там понял, что ты натворил? У тебя много времени было подумать обо всем этом.

— А чего тут думать? Ну, убил и убил. Сделанного не воротишь. Я за это отсидел, даже больше чем надо.

— Отсидел ты больше положенного только из-за своей глупости. Бегать меньше надо было. Но ты хотя бы задумывался, сколько судеб ты сломал одним махом…

— Замолчи, отец!

— …парнишка тот мог бы полюбить и иметь детей. Ты тоже…

— Я сказал: замолчи!

— …мать, я, родители того паренька. Все…

— Заткнись, козел. — Парень вскочил и…

 

— Он избил меня тогда. Очень сильно избил, — старик замолчал и посмотрел на рюмку. Взял ее дрожащей рукой и выпил.

— Нет, я все равно любил его. Это же мой сын. Мой первенец. В общем, я всегда был на его стороне. По правде сказать, — старик, будто боясь, что его услышит еще кто-нибудь, кроме бармена, перешел на шепот, — тогда, ну когда он пристукнул этого мальчишку, я был полностью за своего парня. Таким паршивцам самое место в аду. И я думаю, если б не Санька его, то… он бы Саньку точно не пожалел. Хотя теперь и не знаю, что было бы лучше…

 

Алена сидела за письменным столом и что-то писала. Она была настолько увлечена, что и не заметила, как в комнату вошли.

Стас остановился у нее за спиной и руками закрыл ей глаза. Она вздрогнула и напряглась.

— Угадай, кто?

Девочка даже вздохнула, когда услышала голос Стасика.

—У-уф. А я-то думала…

— Что ты думала? Привидение? — мальчишка залился смехом.

«Какой он еще маленький. Правду говорят, что мальчишки отстают в развитии».

— Ален, пойдем в кино? «Универсальный солдат» с Ван Даммом. — Мальчишка посмотрел на сестру, зная, как она обожает этого актера.

Восторженный визг чуть не оглушил паренька.

— Новый фильм?

— Да, и, говорят, он там так машется.

Немного успокоившись, Алена сказала:

— Ну, подожди, уже поздно, и нас родители никуда не пустят!

— Я открою тебе один секрет, сестренка. У нас есть старший брат. А с ним нас хоть до утра отпустят.

— Нет, я не пойду.

— Чего вдруг?

— Не пойду и все. — Алена развернулась и снова села за стол.

— Ну, как знаешь.

И уже от двери Стас спросил:

— Так что мне передать Ван Дамму?

— Я боюсь его, — не оборачиваясь, сказала девочка.

— Кого? — не понял Стасик.

— Стас, когда он на меня смотрит, меня в дрожь бросает.

— Ты про Сашку что ли?

— Ты знаешь, что он у меня спросил в тот день, когда он избил папу? — Алена повернулась к Стасу.

— ?

— Он меня спросил, хотела бы я увидеть голого мужчину…

Уже когда братья сидели в темном зале кинотеатра «Юность», Стас думал о том, что сказала ему Алена. Он украдкой поглядывал на старшего брата.

«Он не мог такое спросить. Кто угодно, только не он. А если даже и спросил, то он просто пошутил. Он же старший брат! Нет, я не боюсь его. Я восхищаюсь им. Он научит меня быть сильным. Он рассказывал, как там поступают со слабаками. Только сильные выживают в этом мире. Мой брат сильный, и я стану таким же, как он».

 

— Вот этого я больше всего и боялся. Они вернулись поздно и оба пьяные. Пьяные! Понимаешь, ладно – Сашка. Но Стасу всего пятнадцать. Чего только он мне в тот вечер не наговорил. И что я слабак, и что, таких, как я, на зоне опускают. Сашкино влияние… Мать всю ночь прорыдала. И за что ей такое? — Старик налил себе и выпил. Сергей сидел и смотрел на худощавого седого мужчину.

— Братья были всегда вместе. Аленка старалась избегать их. Мне и в голову тогда не могло прийти, что… такое у меня в доме…

 

Он шел по дорожке к дому. Сашка неизвестно где пропадал целыми днями, но двойняшки наверняка уже дома.

Проходя мимо окна в спальню дочери, он краем глаза увидел какое-то движение. Подошел ближе… Стон вырвался из горла. Илья бросился в дом. Когда он вбежал в комнату дочери, девочка сидела в углу закутанная в одеяло — она плакала. Над ней навис совершенно голый Саша.

— …и если ты кому скажешь…

— Что здесь происходит?

— О, батя, ты что так рано?

— Что…

Девочка зарыдала.

— Да вот учу младшую сестренку уму-разуму…

Парень подошел к отцу.

— Не суйся в это, старик.

— Да я тебе… — Илья бросился на сына. Сильный удар отбросил его на пол к ногам дочери.

Мужчина поднялся сначала на колено, а затем и во весь рост. Голова кружилась, из носа шла кровь. Он посмотрел на удаляющегося парня. И это его сын!? То, что он поднял руку на отца… Но вот Аленушку не надо было трогать.

Отец пошел к себе. Взглянул на сейф. Ружье!? Нет, нет… Достал из-под кровати ящик с инструментами. После того как Сашка обнаружил пристрастие к молоткам, Илья держал ящик возле себя.

Он достал молоток и направился к Саше. Парень сидел на кухне, даже не удосужившись надеть штаны. Илья подошел и встал напротив сына. Костяшки пальцев, сжимавших ручку молотка за спиной, побелели от напряжения.

— Скажи мне, подонок, — дрожащим голосом проговорил отец, — неужели у тебя ничего святого не осталось? Она же твоя сестра! — И он не смог сдержать слез.

— Брат сестру прижал к кресту… — Наглая ухмылка скривила рот парня.

И все. Это была последняя капля.

Удар. Несильный, как-то вскользь. Парень вскочил, выпучив глаза. Кровь заливала лицо. Еще один удар. Еще. Лицо Сашки превратилось в кровавое месиво.

 

— Я его скинул в высохший колодец на задах огорода, — старик замолчал. Сергей принялся натирать стаканы.

— Через месяц… моя девочка… Через месяц моя Аленушка повесилась. — Голос старика дрожал. Сергей даже подумал, что старик сейчас заплачет. Но нет, он налил еще водки и выпил.

— Ты знаешь, сынок, я почувствовал тогда облегчение. Когда я увидел ее посиневшее лицо и вывалившийся язык, мне стало легко, будто груз с плеч. Она не смогла бы жить с этим. Да и я тоже не смог бы. Вот так вот, сынок. Плохой я отец. Плохой. Сашка сломал и ей жизнь. Лежа там, на дне колодца, изъеденный червями, он продолжал ломать людей, как спички. Тамару после смерти Аленушки будто подменили. Да и про Сашку, мне кажется, она догадалась. Она умерла через год с небольшим. Стас закончил школу, поехал поступать в город и не вернулся. За пятнадцать лет три письма, всего три. А тут как снег на голову…

 

Старик задремал на лавке у дома. Стас подошел и тихо присел рядом.

— Ну, здорово, батя.

Илья открыл глаза и в изумлении уставился на парня. Старику на миг показалось, что это Сашка выбрался из колодца и теперь хочет отомстить. Тот же голос, то же лицо. Нет, он же мертв! Удивительное сходство.

— Как ты тут? — Стас смотрел прямо перед собой, будто боясь взглянуть отцу в глаза.

— А что мне сделается? Я же тут баланду не хлебаю…

— Ну да, ну да…

— А как это ты решился навестить старика?

— Дело у меня к тебе. А точнее, предложение…

— Выкладывай. — Илья сразу почувствовал что-то неладное.

— А что, родного сына даже и в дом не пригласишь?

— Пойдем, конечно! — спохватился старик.

 

Они сели за стол, выпили.

Стасик очень стал похож на Сашку. Старик украдкой поглядывал на сына и одновременно слушал его. Тот рассказал, что женат и у него сын. Санькой назвал. Ну, не счастье ли узнать, что у тебя внук, когда ему уже восемь лет?

— Ну, я, батя, что приехал-то, — уже изрядно поднабравшись, сказал Стас. — Дом у тебя хороший. Я же в нем вырос, помнишь?

— Ты не юли, говори чего надо.

— Ты, бать, не злись. Жить-то тебе недолго осталось… Ну, в общем, написал бы ты дарственную…

— Все правильно, сынок, жить мне малость осталось. Но дарственных писать я никаких не буду. Вот помру я, и тогда все это станет твоим. Наследник ты единственный…

— Да ну, брось ты, старик. Мы не можем ждать до твоей смерти. Мы тебя определим в приличный пансионат, и доживай себе спокойно старость.

Илья даже вначале и не поверил собственным ушам. Его хотят запереть в дом престарелых. Он помолчал, взвешивая все за и против, и тихо сказал:

— Убирайся отсюда…

— А если нет? То что? Ты меня так же, как Сашку, забьешь молотком и сбросишь в колодец?

Он все видел. Но почему…

— Я никому не рассказал тогда лишь из-за того, что…

— … ты уже тогда соображал на лету…

— Если угодно — да!

— Пошел вон! — крикнул Илья.

— Не кипятись. Я уйду, но ты можешь пожалеть. — Стас встал и пошел к двери. Уже на выходе, будто что-то вспомнил, он обернулся. Ему хотелось добить старика, и он знал его больное место.

— А ты знаешь, тогда я ведь был первым. Санька держал ее, а я…

Илья поднял на него полный боли взгляд. Губы старика тряслись, по щекам текли слезы.

— Нет…

— Да, батя, да! — Стас развернулся и вышел на улицу.

— Нет, — говорил старик, когда шел в спальню.

— Нет, — повторял он, когда брал ружье и выбегал на улицу.

— Нет, — вырывалось из груди, когда он стрелял в сына.

Стас уже дошел до калитки, когда услышал оглушительный выстрел. Он почувствовал сильный удар в спину, хотел повернуться, но его словно удерживала какая-то сила. Потом эта же сила придавила к земле. Он умер еще до того, как его лицо коснулось бетонной дорожки.

 

Старик замолчал. Сергей понял, что все сказано. Даже больше.

— Сынок, ты мне дай еще бутылочку. С собой. У меня тут незаконченное дело осталось.

Старик встал, взял со стойки кошелек и бутылку. Сергей увидел, что старик не забрал деньги.

— Эй, отец! Пять тысяч – немного больше, чем я собирался получить с тебя…

Старик обернулся.

— Мне они уже не понадобятся. К тому же у меня уже все есть. — И старик поднял руку с бутылкой. — Прощай, сынок.

— Прощай, отец, — чуть слышно проговорил бармен.

 

Сергей вышел из комнаты, в которой он проживал уже года два. Прошел к умывальнику, умылся и направился к кухне.

Повара суетились. Сергей в шутку называл кухню маленький Самарканд. Основной рабочей силой были выходцы из бывших азиатских республик СССР.

Что-то шкворчало на плите. Шеф-повар Заза очень громко наставлял нового работника. Заза вчера принял не то родственника, не то земляка. Сергей не лез в их дела. Земляки приходили, уходили, а вот Заза был незаменим.

— Ну, ты и спишь, Сэрожа.

— Да до шести утра просидел с мужиком одним.

— Опять лапша…

— Да нет, просто поговорили… — Зачем он так сказал? Наверное, было что-то в этом старике. Он Сереже напомнил отца. Его отца.

Сергей вышел в зал. Девчонки сервировали столы. Клиентов не было. Он прошел и сел за служебный столик.

— Сашенька, сделай кофе, пожалуйста, — крикнул он одной из официанток.

Закурил. Старик не выходил из головы. Как он там? Хороший, видно, мужик.

Сергей взял пульт и включил телевизор. Переключил на местные новости.

— …соседи вызвали милицию… Судя по всему, это было самоубийство… Мужчина проживал в доме один…

Сергей сразу понял, что речь идет о том самом старике. Вот о каком незаконченном деле он говорил! Камера показала дом. Хороший добротный дом. Родительский.

По телевизору показывали соседей несчастного. Они отличались от покойного только тем, что были живы. На лицах отпечаток одиночества.

Репортеры рассуждали еще какое-то время о том, что да как, но про еще один труп ни слова. Может старик отволок его к колодцу да отправил к старшему брату. Самое ему там место. Сергей удивлялся самому себе. Он не знал ни детей, ни старика. До вчерашнего вечера он даже и не догадывался о том, что они вообще существовали… Но он был полностью на стороне старика.

А может, старик вообще никого не убивал? Просто одиночество доконало.

Вдруг Сережа встал и направился к стойке. Достал телефон и набрал номер. Надо же: не забыл! На другом конце щелкнуло.

— Алло. — Родной голос. Как давно он ее не слышал.

— Алло, — повторила женщина.

— Здравствуй, мама…

 

 

© Алексей Шолохов

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 5 месяцев спустя...

"Это ведь она", - подумал ангел и плавно начал спускаться вниз. Вот его маленькие ножки уже коснулись земли, он приоткрыл дверь подъезда и скользнул в маленкую щель. Поднялся на девятый этаж и оказался рядом с той самой дверью.

 

Маленькой ручкой он дотронулся до звонка, и его пронзительный крик встревожил тишину. "Кто там?"-спросил когда-то знакомый голос.

- Это я, Ангел.

- Не знаю никакого Ангела. Вы, наверное,ошиблись квартирой!

- Да нет же, я не ошибся! Это я же я, Ангел... открой пожалуйста...

Дверь открылась, и Ангел увидел ЕЁ. Она была уже не та... Замученная, бледная, в старом халате... "Нужели это ты? Что с тобой стало?!"- воскликнул Ангел.

- Мы знакомы??? Я вас впервые вижу. Что вам нужно? Зачем вы здесь?

Тусклыми глазами смотрела девушка и ничего не понимала

 

- Ты ничего не помнишь?

- Нет. Я очень устала, и советую вам побыстрее убраться отсюда. Тем более скоро придет мой муж. Я думаю, он будет не очень рад видеть в своем доме посторонних. Она села за стол и повернулась спиной к Ангелу. Ангел подошел к ней поближе и робко обнял ее за плечи, прижался к ее спине своим маленьким тельцем. "Я сейчас тебе кое-что покажу, пообещай,что сразу же уйдешь"... Она сняла халат, и на ее совершенном теле, на ее персиковой спине, в районе лопаток, находились два ужасных шрама... "А теперь уходи"....

 

В дверь позвонили, и она вздрогнула. Поспешно встала со стула и побежала открывать дверь. Это был ее муж. "А это кто еще???"- недовольно буркнул муж. "Он уже уходит" - строго посмотрела на Ангела девушка. "Я голоден, через 5 минут приду есть"- заявил муж. Девушка поторопилась на кухню. "Дверь вот там, - указал пальцем на дверь мужчина. - Убирайся!"

 

В больших глазах Ангела показались слезки.

- Где ЕЕ Крылья??? Куда ты дел ее крылья? У нее были огромные белые крылья. Зачем ты их отрезал??? Ты же погубил ее! - захлебывался в слезах Ангел.

- Понимаешь, мы любим друг друга... И соотвественно спим вместе! А знаешь,как мешали этому крылья! Ей было неудобно лежать на спине, поэтому я их и отрезал! Теперь все у нас в порядке! Мы счастливы!

 

 

Ангел уже вышел на улицу, где шел мокрый снег...

"И все-таки вы не любите друг друга!!! Она погибнет с тобой..."- крикнул Ангел вслед... Мужчина выбежал на улицу, но Ангел был уже высоко...

"ПОЧЕМУ???ПОЧЕМУ ТЫ ТАК ГОВОРИШЬ???"- кричал мужчина, смотря в небеса.

"Потому что настоящей любви крылья никогда не мешают..."- прошептал Ангел...

 

 

(с) ......

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


поэтому я их и отрезал!

Навеяло..Мужчина женится на яркой, привлекательной женщине... Потом начинается - а не слишком ли ты ярко губы накрасила, а не слишком ли юбка у тебя коротка... и т.д.А через три года, когда всю "Яркость стёр" ... заводит себе любовницу - яркую, привлекательную...(((Ведь он любит именно таких!!! Изменено пользователем Тигрица
Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


"Потому что настоящей любви крылья никогда не мешают..."- прошептал Ангел...

Нда, а в этом ведь правда есть. Мужчина подмял ее типа "под себя", думая, что так будет лучше.
Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 7 месяцев спустя...

Эта история началась тогда, когда Дима умер.

Странное начало истории объяснялось тем, что и сама история была необычной.

Умер Дима не то, чтобы классически, но и не экстравагантно. Ну, то есть, не в больничной палате, в окружении родственников, скорбно вычисляющих в уме процент налога на наследство, но и не в обломках мотодельтаплана, разорванного мощными челюстями белой акулы. Авария... Просто авария.

Момент самой смерти он не помнил. Ну, то есть, он помнил, как летел на всех парах в своем новом Лансере, крик клаксона, визг тормозов, громкий отчаянный собственный вопль и боль скрутились в его памяти странным, чересчур ярким букетом. А вот момент самой смерти он не помнил. Его вообще никто не помнит. Смерть последовательна в своей неизбежности и еще более последовательна в своей жадности и потому ничего не дает, забирая, тем не менее, все. Даже себя. То есть, как справедливо заметил один саркастичный мудрец, для человека ее нет. Когда он жив, он жив, и речи о смерти нет. А когда мертв, то уже нет человека. Этот философ лишь не принял во внимание тот факт, что смерть, вместе с жизнью, забирает из памяти и момент своей встречи с человеком.

И поэтому Дима не помнил миг своей смерти. Он пришел в себя уже перед громадными, ажурными воротами. Перед ними был небольшой пятачок серебристой земли, с травой, тронутой словно бы ртутной изморозью. За воротами виднелась обычная для этого места пастораль. Яркий солнечный свет волнами спускался откуда-то сверху, разливаясь по ослепительно-зеленым кущам и травам. Вдали, у самой кромки горизонта виделись небольшие группки облаков, плывущих над самой поверхностью земли.

- Видимо, рай – то ли подумал, то ли сказал Дима.

- Ну, и видимо, и так оно и есть. Рай. – раздался вдруг не тихий такой глас.

От неожиданности Дима аж подпрыгнул на месте.

- Кто здесь?

- Аз есмь – пошутил Петр, появившись перед ним, на серебристом пятачке перед вратами.

- Э-э… - Дима замялся, не решаясь произнести вслух очевидную для него вещь – Вы святой Петр?

- Точно. – довольно улыбнулся святой. – Слышал обо мне?

- Конечно. – Дима осторожно, стараясь не обидеть собеседника оглядел его. Длинная, светлая хламида, стянутая на поясе бечевой, грубые, но чистые сандалии на босу ногу. Бородатое лицо, с глубокими, все понимающими глазами. Как писан на иконах, так и предстал он перед Димой. Только вот…

- Ключи ищешь? – догадался Петр.

Дима кивнул.

- А их нет. – улыбнулся святой.

- Но ведь, Петр, ключник, врата…

- Я сам ключ, к чему мне их внешнее отображение?

Дима сконфуженно примолк. И вправду, к чему?

- А что еще говорят про меня?

- Ну… - Дима откашлялся, - говорят, что Вы встречаете умерших у врат рая и впускаете или не впускаете внутрь.

- А почему не впускаю? Кого именно?

- Ну… Грешников, неправедных. Недостойных, в общем.

- Угу. То есть, такой вот судья.

В разговоре возникла пауза. Стайка облаков, плывшая вдали, слегка приблизилась к беседующим и теперь Дима мог рассмотреть, что на каждом облачке, как и положено, сидит человек. Вернее – душа.

- Скажи мне, Дима. – снова заговорил Петр. – А как ты думаешь, как я сужу? По чем?

Дима задумался. Раньше он этим вопросом не задавался. Собственно, и знаний о внутреннем устройстве загробной жизни у него было мало. В детстве, в школе, его учили, что Бога нет, зато есть Ленин. Когда подрос, сказали, что и Ленина нет, а вот Бог вроде таки есть. Сказать сказали, но учить не учили и ничего не объясняли. Предполагалось, что люди сами будут учиться. Дима тогда заинтересовался вопросом и решил было почитать что-нибудь про Бога. Но ограничилось все тем, что он полистал детскую библию с картинками и думать забыл обо всем этом.

- Видимо, по вере судить будете. Кто верует и по вере живет, того в рай, – приуныл Дима.

- По вере значит… - как бы задумчиво проятнул святой. – А закрой глаза, Дима и посмотри что увидишь.

Дима послушно закрыл глаза.

 

* * *

- Куда, скажи, куда ты поставила люльку, а?

Старуха говорила не громко, почти шептала, но для Авдотьи тот шепот был громче крика и страшнее шипения разъяреной гадюки.

- Перед образами ставить надо, а ты в угол воткнула!

- Так ведь сквозняк там! Дует уж больно сильно – робко попробовала возразить сноха.

- Во грехе, хочешь, чтобы вырос внук мой? Сына моего от смерти не уберегла, в пьянстве и разврате умерла моя кровинушка, так ты и внука моего сгубить хочешь?

Авдотья покорно переставила люльку перед образа. Сынишка ее родился хилым и болезненным, каким только и мог родиться от вечно пьющего мужа. Но это был ее сынишка и Авдотья любила его пуще самой себя.

- Куда сиську голишь? – тут же снова зашипела свекровь.

- Так кормить же надо, матушка, не кормила его с самого утра, как на заутреню ушли с Вами.

- А молиться когда? Молитва допрежь всего – подняла вверх скрюченный от старости палец свекровь.

Авдотья все так же покорно бухнулась рядом с ней на колени пкеред образами и начала истово молиться.

 

* * *

Дима открыл глаза и посмотрел на святого.

- По вере живут? – спросил Петр.

- По вере, еще как – согласился Дима.

- Вологодская губерния, за год до большого голода. Через два года умерла и старуха. И Авдотья. Ребенок раньше умер.

Святой помолчал. Потом нахмурился и продолжил:

- Свекровь я в рай не пустил. Так по чем же я сужу, Дима?

Дима задумчиво провел рукой по решетке ворот.

- По совести? – поднял он голову.

- Закрой глаза – кивнул Петр.

 

* * *

- Хозяина, мы пилиткама клали, штукатурка работали, пол работали. Все сделали.- голос Зарифа аж лучился от удовольствия и гордости за проделанную работу.

Петр Григорьевич, хозяин, с уже пробивающей в волосах сединой, в очень и очень дорогом и, потому по особому неброском костюме, с одним лишь только перстнем на пальцах, задумчиво почесал кончик носа. Зариф был прав, равшаны все отремонтировали в лучшем виде.

- Ну, что ж, Зариф, ночлег и пищу вы от меня получали исправно. А теперь настало время и за работу заплатить.

- Да, да – кивнул головой Зариф, уже представляя как вернется в голодную и нищую деревню с заработком и наконец-то вылечит мать и женится.

- А платить, как и сказал в начале, буду я по совести, к ней и все претензии. – Петр Григорьевич усмехнулся, вспомнив лозунги комсомольской молодости про ум, честь и совесть.

Зариф молчал, с тревогой в глазах смотря на Хозяина.

- Владимир – громко позвал хозяин начальника службы безопасности.

- Да, Петр Григорьевич, тут же обозначил себя в проеме двери эсбэшник.

- Сегодня к вечеру, чтобы на территории усадьбы посторонних не было.

- Будет сделано. – Владимир скользнул к Зарифу и, мигом вывернув ему руку, потащил к выходу.

- Хозяина! Как же! – Зариф аж взвыл от страха, обиды и унижения – По совестима!

- По совести, Зариф, по совести- кивнул Петр Григорьевич и усмехнулся-оскалился. – Ведь не маленький уже, должен понимать, что совесть у каждого своя.

 

* * *

Дима снова открыл глаза.

- Я понял. Не по совести судите.

- Нет. Ты не понял. Не только по совести. По чем же?- Петр внимательно, испытующе смотрел на Диму.

Дима перебирал в голове все возможные и невозможнные варианты.

- Видимо, Вы оцениваете все с позиции разумности – почти наугад сказал он.

- Закрой глаза – снова кивнул святой.

 

* * *

- Танька, ну ты с ума сошла что ли? Тебе же всего 20! У тебя впереди вся жизнь! – Галка, ее лучшая подруга, настолько разволновалась, что аж начала ходить по комнате.

- Ты же еще столько всего сможешь успеть сделать. Ты за границу можешь еще уехать даже! С твоей-то фигурой и мордашкой. А, Таньк?

Танька подавленно молчала, опустив голову.

- Галка, мне кажется, что я даже уже чувствую его там, внутри.

- Дура! Ну какая же ты дура! Перестань хоть раз в жизни быть дурой. Кому ты будешь нужна одна, разведенка с ребенком? Вот родишь ты его в 20 лет и все. Считай, что только 20 лет и жила. Смотри на вещи разумно, понисмаешь? Ра-зум-но.

- Разумно… - эхом повторила Танька. – То есть, все таки нужно избавиться?

- Да. – Галка уверенно кивнула и буквально впихнула в ее руки бумажку. – Вот телефон доктора. Хороший доктор. Он меня полгода назад чистил. Пойдешь к нему завтра, хорошо?

- Хорошо, - кивнула Танька.

 

* * *

Дима открыл глаза. Все тот же ровный и яркий солнечный свет вокруг, врата и смотрящий ему прямо в душу святой.

- Нет. Не разум. Вернее, не просто разум. Да?

- Да. – улыбнулся Петр. – Какие у тебя еще версии остались?

- Сердце – решительно произнес Дима. – Судите по сердцу.

- Закрой глаза, Дима – кивнул Петр.

 

* * *

- Бога ради…

Вид его был и пугающ, и жалостлив. Давным давно не стиранная рубашка, под которой виднелась уже аж желтая от грязи майка и мятые брюки неопределенного цвета. Нет, он не был бомжом. Но разило от него так же, ка ки от любого бомжа. Запах немытого тела смешивался с диким перегаром.

- Что тебе? – брезгливо дернулся от него Миша.

- Бога ради, помираю, хоть копейкой помоги…

Сердце Мишки дернулось от боли. И вправду ведь плохо человеку. Нет, умом он понимал, что деньги, которые он сейчас дает уйдут на выпивку. Но сердце..

- Чай не звери, не леоперды – пробормотал Миша, нашаривая в кармане деньги.

Алкаш с надеждой и звериной преданностью смотрел на своего спасителя.

- Что ж у нас, сердца что ли нет – громко сказал Миша и протянул деньги.

- Сердца?! Ах вы сердечные! – заорала неизвестно откуда взявшаяся женщина, одетая так же неопрятно, как и алкаш. – Да сколько вас таких сердечных-то, а! Да пока вы будете, так и сопьется же скотина!

Она подскочила к своему, видимо, мужу, и вцепилась ему ладонь, пытаясь вырвать деньги.

- Отстань, курва! – заорал тот, вывернулся и с неожиданной прытью скользнул в двери магазина.

 

* * *

И снова Дима открыл глаза.

Они молчали, глядя друг другу в глаза.

- Вот потому я здесь и стою. – кивнул Петр.

- Но… - Дима замялся. – Если честно, я не совсем понял, по чем Вы судите?

- По вере – улыбнулся святой. – По сердцу. По совести. По разуму. И по тому, что получается, когда соединяешь это все и открываешься миру.

- Не понимаю – сокрушенно покачал головой Дима.

- Поймешь – улыбнулся Петр. – Ибо будет у тебя время. Я могу тебя отпустить, по зову жизни, что рождается. Иди. И постарайся к нашей следующей с тобой встрече понять то, что должен понять.

 

* * *

Дима открыл глаза и тут же нажал на педаль тормоза, останавливая свой Лансер прямо под горящим уже красным светом светофором. Да, жена. Да, рожает.

Он успеет. Должен успеть. И к жене, и понять.

Эта история, как ей и положено, не закончилась тогда, когда он ожил. Ведь она никогда не заканчивается.

 

 

© Ammok

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Поучительный рассказ...Заставляет задуматься, а это уже хорошо.

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты

Награды

Прочитал всё.Что-то хреново на душе стало,комок в горле.Особенно рассказы о стариках.

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Я сейчас тоже про старика прочел... аналогичные ощущения... Не уютно как-то на душе, блин, зря, наверное, на ночь читал...

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты

Награды

Так хочется штоб мир стал добрее... Так хочется донести эти рассказы до каждого... Было бы здорово если бы каждый прочитавший подобный рассказ задумался о своих поступках как в прошлом так и в будущем...

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Слабо верится,что этот мир станет добрей.Вы посмотрите что творится вокруг.Малолетки старших ни во что не ставят,мусора вообще оборзели до беспредела.Последний случай-у нас в Томске,в вытрезвителе.Журналист(47 лет)-ментёнок-26.В отцы ему годится.Это по НТВ ничего подробно не говорят об этом деле.У меня кореш в управе работает,от него я всё узнал ещё 4 января.Гардину старую журналисту запихали в одно место,вот и порвали кишку и мочевой.Откуда в них это???

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Аленка,СПАСИБО!!!!!Рассказ тронул до глубины души-и от неё9от души)большое спасибо!

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Я спускался в преисподнюю

 

-1-

 

Утром Юлька разнервничалась. У нее рентгеновское зрение верной жены: она мигом замечает, если со мной что-то не так. А со мной было не так абсолютно всё.

Я собирался уезжать.

- Ну конечно, взяли тебя на работу, еще и в пригород, - проворчала Юлька, отставляя свою чашку. – А то там своих претендентов мало…

- Алкаш на алкаше. Транспортной компании упало на штрафы налетать, вот и берут, кто поприличней… Да ладно, Юль, буду на «Фольксе» курьерить, чем не деньги?

- Витя, ты хоть сам слышишь, что говоришь? – Юлька всплеснула руками. – Кто тебя пустит в «Фольксваген»? У тебя категория какая?

- Для «транспортера» достаточно моей «Б»…

- Еще неплохо бы дороги знать, а ты иначе как в центр никуда и не ездил.

- Я куплю карту.

- Карту, карту… Темнишь ты что-то, - без обиняков заявила она и встала. Я залюбовался. Моей жене сорок два, она старше меня на три года, но у нее стройная фигурка девочки-подростка, гладкая кожа и огромные глаза цвета ясного неба. А у меня морщины на лице, седые виски, и с недавних пор мне уступают сидячие места в метро. Все невзгоды жизни словно бы обходили Юльку стороной – а ей приходилось несладко. Когда я остался без зарплаты, она ни словом меня не упрекнула, хотя на ее худенькие плечи легла забота о нашем семейном бюджете. Устроилась в школу, вести младшие классы. Первая-вторая смена плюс продленка. Если ваше отношение со школой заключается в том, что там учится ваш ребенок, вы многого не можете себе представить. Например, длящегося час за часом ада в окружении истерично орущих и бесящихся малолетних дебилов. Я только что обозвал ваших детей дебилами. Прошу прощения. Я немного не в себе.

- Делать мне нечего – темнить, от тебя разве что скроешь, - с вымученным смешком отозвался я. Запихнул в барсетку паспорт, водительские права, трудовую книжку, военный билет – всё, что предъявляют в отделе кадров.

Юлька так до конца мне и не поверила, с ней притворяться – себе дороже. Уже перед самым выходом я сказал:

- Юль, пока меня не будет… сегодня ведь стажировка… так вот, может позвонить или даже подъехать Борис Сергеевич. Запомни или запиши: Борис Сергеевич. Это – друг…

- Чей друг, Витя? – с прохладцей переспросила Юлька. – Твой?

- Мой. Ну, не друг… знакомый. Довольно давно я кое в чем ему помог, и он назвался должником. На днях объявился в Москве, и, якобы, хочет должок вернуть. Вообще-то, - зачастил я, - он лез в олигархи, а чуть не угодил за решетку. В драке убил парня… ну, и я дал такие показания, что суд квалифицировал как самооборону. – Юлька захлопала глазами. – Слушай, убитый был бандитом. «Братком». Борису выбирать не приходилось, либо он, либо – его. После суда он надолго исчез, но обещался, что услуги не забудет. Так что жди и не волнуйся.

Я поцеловал ее в губы и выскользнул за дверь.

 

«Шестерка» завелась с полуоборота. Вчера я четыре часа пил кофе и курил сигареты в буфете автосервиса, пока трое механиков «лечили» ее по всем симптомам. «Будет бегать еще полгода минимум», - но таких свершений от «шестерки» не требовалось. Я оставлю ее в маленьком поселке городского типа в северном Подмосковье.

Пробок не было.

По МКАДу до Ярославского шоссе и несколько километров к обозначенному на распечатке щиту-указателю… Документы я сложил в бардачок, только права сунул в нагрудный карман джинсовки. Проехав указатель, принял вправо и стал искать разворот на Старую Ярославку.

Позвонила Юлька.

- Витя… - так, колоратурное сопрано – женушка в психозе. - Витя, Вить, что происходит?!

- А что случилось?

- Что случилось?! Вить, приезжал человек от твоего этого… Бориса! Вить, он денег привез… кейс с деньгами. Вить, он говорит – это от Бориса, как его там, Сергеевича, с дружбой и наилучшими пожеланиями. Вить, мне страшно…

- С каких пор ты стала бояться наличных? – пошутил я. Шутку я приготовил заранее.

- Витя, там четверть миллиона валютой… Парень так и сказал - четверть, я не считала, но навскидку никак не меньше… купюры все крупные… Вить, за что эти деньги?!!! Что мы будем с ними делать?!

- Тратить. Мы будем их тратить.

- Вить, а ты знал, СКОЛЬКО тебе перепадёт за ту услугу? – вдруг вкрадчиво осведомилась Юлька.

- Ну, примерно…

- Так какого черта тебе понадобилось курьером на «Фольксваген»?! – заорала она.

Поймала, нечего сказать.

- Юля, Юль… - я перестроился в средний ряд. – Юль, а не было бы этих денег, и что тогда? На твоей шее сидеть? Юль, у нас в квартире четверть миллиона зелени. Вот теперь никому не открывай. А лучше скинь смску своему братцу, пусть погостит, пока меня нет. Милая, поговорим вечером или завтра. Я за рулём. Пока-пока.

Сбросил вызов и выключил мобильный.

Сделка состоялась. Передача денег моей худенькой, вечно не досыпающей, смертельно уставшей от младшеклассников жене означала, что моя жизнь по-честному оплачена. И мне остается по-честному с ней расстаться.

Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Сбор назначен в восемь-пятнадцать.

 

…Валера приехал раньше – по командирской привычке, надо думать. Долго ли ему нами командовать – это уж как карта ляжет. Рассевшись на ступеньках ДК, он щелкал фисташки, ссыпая скорлупу в карман ветровки с капюшоном.

Поселок городского типа оказался совсем не таким живописным, как некоторые подмосковные городки с проложенными от пригорка к пригорку мощеными дорогами и любовно отреставрированными церквушками. Здесь всё строилось в прагматичные восьмидесятые: типовые девятиэтажки, строго распланированные улицы. Зато – зона экологической чистоты.

Пока я шел к ДК через площадь, по ее обочинам припарковались еще три машины: праворульная «Тойота» Павлика, Серёгин «Гольф» двадцати шести лет от роду и тюнингованная «семёра» Игната. В упор не понимаю, как Игнат затесался в нашу компанию. Он сетевой поэт: ни одно издательство не выпустит его смысловые поллюции на бумаге. Я почитал и сами «стихи», и отзывы – лояльные читатели называли Игната «непризнанным гением», откровенные назойливо рекомендовали «гению» убиться клавиатурой. Игнат не пьет, не курит, у него широкие плечи и отменная мускулатура, но какой-то он… подловатый.

Ни с кем не здороваясь, Игнат подчеркнуто устроился особняком.

- Моя звонила, - вполголоса сообщил Серёга. – Ей деньги привезли. Хоть что-то. У меня камень с души свалился.

Серёга попал в команду господина по той же причине, что и я: чересчур затрудненное финансовое положение. Его дочке три года, у нее лимфолейкоз. Серёгиной зарплаты не хватит и на консультацию хорошего специалиста, а требуется еще курс лечения, дорогостоящие лекарства. Странно: Серёга здоров как лось, служил в морской пехоте, жена – кровь с молоком. А вот ребенка они сделали больного…

Павлик толкнул Валеру в бок. Они на дружеской ноге – оба из спецназа, вместе воевали в Чечне. Павлик младше по званию. Ему тридцать девять, но он до сих пор похож на пацанчика, метр с кепкой.

- Привет, старлей, - буркнул Валера. Павлика привлек в проект именно он. Сам же Валера единственный из нас волонтер. Он напросился потому что ему – с его же слов – осточертело рулить службой безопасности. Захотелось приключений. Ну что ж, туда и дорога. Родных-близких у него нет. Наследство Павлика завещано его сестре, а «гонораром» Игната распорядятся родители.

Валера хлопнул в ладоши.

- Господа, спасибо, что вы здесь. – Игнат перекантовал свою задницу на сантиметр-другой, как бы говоря: правилам-то я подчиняюсь, но больше у меня ничего общего с вами нет и быть не может. – Теоретически, пока еще мы с вами не в схеме, до подтверждения полномочий, после чего операция считается начатой, и дай бог нам выбраться из этого кишлака полным составом.

Он достал трубку и вызвал оператора.

- Борис Сергеевич, мы на исходной. Разрешите начинать? Есть – начинать.

У меня пискнул брелок сигнализации, и я потянулся за ключами.

- Всё нормально, Витюх, так надо, - успокоил меня Валера. – Господа, полномочия подтверждены. Оружие, документы и телефоны для контактов с оператором у вас в машинах. Прошу без суеты всё это забрать и направляться к автобусному кругу. Я, Виктор и Павел садимся в «Газель», Игнат и Сергей – в автобус. Всем удачи.

 

 

-2-

 

Четыре месяца назад, в слякотную весну, мы собрались все вместе, обменялись рукопожатиями и анкетными выжимками. Коротко, но ёмко: кто такой Серёга, кто – Виктор, кто – Игнат. Кто такие Валера и Павлик.

Валера нет-нет прикладывался к графину с водой, запивая таблетки. На чеченской войне в нем наделали столько дырок, что без болеутоляющих уже никак. Лично рекомендованный Валерой Павлик – такой же боевой офицер.

Меня, Серёгу и Игната Борис Штельц нашел сам.

А потом я впервые увидел на компьютерном мониторе эту женщину.

- Кабрихина Вероника Романовна, генеральный директор холдинга «Кабреал». Импорт-экспорт, лизинг, аренда, розничная торговля, дочерний банк «Кабреал-Кредит». Но это так – прикрытие, под ним формируется крупнейшая в регионе сеть наркодиллеров, которых опекает и милиция, и собственные «бойцы» Кабрихиной. Конкурентов устраняют жестоко и показательно, хотя причастность ее людей к расправам не инкриминируема. Есть мнение, что сверхосторожная Кабрихина своих на такие дела не подписывает, нанимает левых. По другим сведениям, госпожа гендиректор вовсе не санкционирует насилие. Странноватый пацифизм для такой диктаторши...

Вероника Кабрихина выглядела не красавицей. Слишком резкие черты лица, слишком глубоко посаженные глаза, слишком черные волосы – «вороново крыло». Барби ее родители не осилили.

- На нее было организовано одиннадцать покушений. Она пережила их все – и ни единой царапинки.

- Ее, небось, пасут по вип-классу, - заметил сидевший рядом со мной серьезный Серёга. Он постоянно очень серьезный. Не знаю, был ли он таким всегда, или серьезность накатила после того, как добрые доктора приговорили его дочурку к скорой смерти.

- С ее масштабами – класс отнюдь не вип. Кабрихину сопровождают двое, она отпускает их в конце рабочего дня – курам на смех. В доме дежурит сотрудник ЧОПа. Это всё.

Игнат хапнул из вазы с фруктами яблоко и впился в него зубами.

- Более того, Кабрихина несколько раз поздно вечером отправлялась в ресторан. Одна. Такая опрометчивость с ней не вяжется: в бизнесе у нее всё безукоризненно, комар носа не подточит, прибыли от наркотрафика отмываются до белизны…

- Тогда откуда известно, чем она промышляет? – спросил я.

- От респондентов во властных структурах: сливки общества наперебой жаждут делового партнерства с Кабрихиной, пока без взаимности, и слагают о ней легенды. А о ее беспечности ходят слухи среди вольнонаемных киллеров…

- Уж не подставная ли эта тётка? – Игнат пожонглировал огрызком. Гнида.

- Ни в коей мере. Ну, пусть и так – загадка-то осталась бы загадкой, но… Кабрихина думает сама, решает сама и командует сама. И отчего-то свято верит в свою неуязвимость.

 

…Валера возле маршрутки косил под похмельного работягу. Имидж портили «полароиды», которые он носил в любую погоду; даже на тренингах гонял нас, не снимая темных очков. Очки и прядь волос, спадавшая на правую линзу, придавали Валере не пролетарскую демоничность.

Павлик разместился рядом с водителем и развязно покуривал в открытую дверь.

- Шеф, скоро двинем? – окликнул Валера водителя.

- Минут через десять, не раньше.

В магазине у остановки я купил банку холодной колы и выхлебал ее залпом: жара вступала в свои права. Закурил сигарету. Город проснулся раньше, чем мы собрались на лестнице ДК: машины одна за другой проезжали через «круг» в сторону центра. Не дешевые машины. Я подумал, что Юлька теперь сможет позволить себе жить в таком экологически чистом городке со свежим воздухом. Еще подумалось: лишь бы не подцепила после меня какого-нибудь «кидалу». Да нет же, нет. У Юльки на людей чутье сильнейшее, да и не такая она, чтобы вешаться на шею первому встречному. У нее будет лучший в мире муж.

Игнат и Серёга поднялись в рейсовый автобус, купив в киоске карточки на одну поездку. Рожа Игната выражала возвышенное поэтическое отвращение.

Маршрутка забурчала трамблером, и я залез в салон. Передал тридцать рублей и протиснулся к свободному месту сзади. Валера был уже там.

На перекрестке загорелся зеленый.

«Газель» покатилась, набирая скорость, чтобы проскочить светофор. На с****метре было под восемьдесят, когда в салоне вдруг стемнело, словно слева за окнами выросла глухая стена.

Рейсовый, каким-то образом нас догнавший, притирался к «Газели» - мужик за рулем автобуса спал или обдолбался наркотиков. Между бортами было уже не втиснуть спичечный коробок.

Столкновение казалось неизбежным.

В последнюю секунду наш водитель нырнул к обочине, на пустой – к счастью для пешеходов – тротуар.

- Мля, шеф, ты че – пьяный, что ли? – рыкнул на трясущегося водилу Валера. Остальные пассажиры лишились дара речи, да и мне тоже сказать было нечего.

- Хер знает, куда он прёт, - пролепетал шофер. – Козёл дебильный. Деревня грёбная…

- Наваляй ему после смены, - посоветовал Валера.

«Газель» поехала дальше, а я сидел, сцепив пальцы на животе.

Первый нам звоночек.

 

- …Сначала я думал, что Кабрихина из «отвернувших», - сказал Штельц.

- Кто такие эти «отвернувшие»? – почему-то оживился «непризнанный гений».

- Изложу упрощенно, но извините за термины. Что есть человек? Белковая материя плюс лептонное ядро – носитель управляющего сигнала к зарождению жизни, инициируемого на стадии эмбриона. Так же, лептонное ядро кодирует в себе компоненты личности. По прекращении жизненного цикла эти компоненты – человеческое «Я» - транслируются из трехмерного пространства в многомерную нематериальную среду. В режиме клинической смерти ядро теряет стабильность и дрейфует по геному на грани трансляции; личность интерпретирует дрейф как холод, забвение или, напротив – как полет в небо, но никак им не манипулирует. Проценты за благоприятный исход распределяются между экстренной реанимацией и степенью нестабильности лептонных частиц.

Но! При концентрации в ядре объема компонент, превышающего массу самого ядра, личность обладает потенциалом произвольной декодировки: упреждая транслирование, она выгружается напрямую в геномный набор, и ядро уходит пустым. Реаниматологи запускают сердце на седьмой-восьмой минуте клинической смерти; симптомов поражения мозга у пациента нет, и это называют «воля к жизни» или «спасло какое-то чудо». Сам пациент рассказывает, что поднимался по трубе к яркому свету, но в последний момент… отвернул.

Увы, такой «отворот» означает, что период существования личности лимитируется периодом химической жизни. Не капсулированная лептонным ядром, она распадётся синхронно распаду тканей. Ее не экстрагируешь, не выпаришь, не выскоблишь – разве что сам господь бог применит такую процедуру…

С «отвернувшими» происходят вещи, не совсем объяснимые с научных позиций. Однократное нарушение законов природы словно высвобождает ресурс других нарушений.

- Какое чудо спасло Кабрихину и от чего? – спросил Серёга.

- В девяносто пятом году вчерашняя студентка Вероника Кабрихина устроилась в страховую компанию. По образованию она юрист. Компания практиковала выдачу распаренных полисов: два полиса за одинаковыми реквизитами, ликвидный и фиктивный. Кабрихина активно участвовала в махинациях, быстро доросла до начальника департамента и была доверенным лицом директора компании. Моральных принципов она лишена начисто.

С одним из фиктивных полисов попали на крупную сумму весьма авторитетные люди. Ничего не драматизируя, они по своим каналам учинили страховщикам «маски-шоу» с передачей дела в производство. Собственно, задача ставилась конкретная: наказать руководство компании лет на пятнадцать, но, когда в офисе уже шел обыск, Кабрихина улизнула из здания, прихватив сумку с кучей документов. Без этой макулатуры суд отказался признать махинаторов виновными – присяжные не усмотрели состава преступления. Пострадавшие сильно обиделись на Кабрихину; она сама вряд ли такого ожидала. Ее вычислили и заминировали ей машину. Сапёр находился не в расцвете своего мастерства и неправильно рассчитал мощность заряда: по-настоящему рванул только бензобак, однако при взрыве Кабрихина получила ожоги, переломы и смещения внутренних органов.

Ее доставили в больницу и срочно прооперировали. Кабрихина выжила при шансах в одну сотую из ста. Я доступными средствами восстановил события в операционной, и, похоже, мне удалось локализовать нечто, чему я затрудняюсь дать название. Но это нечто имело место именно там, во время операции.

- С дьяволом она сговорилась, что ли? – спросил Игнат. Вопрос прозвучал как-то машинально, словно «гений» успел понять, что спрашивает глупость, но не успел прикусить язык.

Штельц вопросу улыбнулся.

- Нами правят стереотипы. Так уж повелось с древности, когда зачатки веры в сверхъестественное разделили силы природы на добрые и злые. На богов и на демонов. Да, в предубеждении не скажешь иначе как «сговорилась с дьяволом». Но с недавних пор наука не отрицает, а отдельные исследования подтверждают наличие во Вселенной разумных энергий, определяющих и видоизменяющих ее основные законы. Энергии эти способны контактировать с людьми, в ходе чего они адаптируются к контактеру. На языке предрассудка – дьявол является в человеческом обличье.

- И в обличье какого именно человека дьявол явился к Кабрихиной? – моему скепсису позавидовал бы самый циничный политобозреватель.

- Думаю, в обличье хирурга, - ответил Штельц. – Ассистировавшей медсестре мнилось чужое лицо под маской хирурга. Но было недосуг разбираться, кто есть кто, работал он мастерски, а в операционной самым закаленным чего только не померещится… Несколько раз он заговаривал с пациенткой, а у той, хотя она и пребывала в глубокой коме, шевелились губы, словно она пыталась отвечать.

- Я не вижу здесь ничего сверхъестественного, - скучно протянул Павлик. – Ну, допустим, кто-то посторонний занял место хирурга, но почему именно сатана, или какая-то там… основополагающая энергия?

- Хирург-то и впрямь был не тот. Штатного хирурга нашли в подсобке за больничным моргом. Он повесился. К воротнику халата приколол иглой шприца записку: «Я не могу этого выдержать». Вскрытие показало, что он умер от асфиксии до того, как Кабрихину доставили в операционную.

 

Серега с Игнатом порознь ожидали нас около метро.

Автобус приехал первым. Его водитель, окрыленный собственной крутизной – обошел на старте «Газель»! – ругался с хозяином лэндкрузера, загромоздившего половину остановки. Он гнал всю дорогу, рискуя вновь попасть в аварийную ситуацию. Наш шофер вел машину с опаской, по делу и не по делу топя среднюю педаль. Валера обругал его «извозчиком», но тот даже не огрызнулся.

По согласованному со Штельцем маршруту нам предстояло проехать три станции метро, продолжая движение на юг города. Наша команда всё еще состояла из пяти человек.

Выйдя из «Газели», Валера потянулся, поправил на носу солнцезащитные очки и коротко взмахнул рукой. Игнат и Серега пропустили нашу троицу вперед.

Мы спускались в метро. В мир смертоносного железа и коварных агрегатов, наделенных гротескной самоидентификацией. В созданный руками человека искусственный мир, изображающий покорность воле своих создателей. Мир лязгающих стальными челюстями монстров, не упускающих возможности напиться живой горячей крови.

Кто-то из нас не поднимется наверх. Может быть, не один.

Может, и все здесь останемся.

 

-3-

 

В метро никто не погиб.

Вернее, не так. Не погиб никто из тех, кто ехал в метро.

Я сошел по ступенькам на станцию и отвлекся, выискивая в толпе спину Валеры, который исполнял обязанности ведущего – пока кому-то не придется его сменить. Сверху донесся крик.

Оглянувшись, я увидел, что за турникетами двое патрульных сцепились с какими-то пацанами. Драка была нешуточная. К хору из матершины, женских визгов и топота ног присоединились поющие полонез турникеты. Почему-то они все запели разом. Словно радовались вспышке вражды между людьми, хотя, скорее всего, экономные граждане под шумок попёрли зайцами.

Я прибавил шагу, нагоняя Валеру, но вместо того, чтобы свернуть к поездам южного направления, ведущий остановился в центре зала. Это был условный знак, означающий заминку. Когда я подходил, Валера разговаривал по сотовому.

Мы встали рядом с ним… втроем. Меня пробрало холодом, в желудке всколыхнулась замогильная жуть.

- Игнат готов, - сказал Валера.

- Как – готов? – сорвавшимся голосом переспросил Серёга.

- Штырь в сердце. Наверху. Только что. Наблюдатель передал оператору. Шел мимо скинов, пьяных или обкуренных, одного толкнул. Ударили заточкой. Скинов скрутили. Игнат лежит; вызвали «скорую», но, по ходу, без надобности.

- Убили? – недоверчиво пробормотал Павлик.

- До реанимации не довезут, зуб даю. Ладно. Первый пошел. Мы со старлеем в третий вагон, Серый и Виктор – в центральный. По коням!

…Поезд с грохотом влетел в тоннель, но даже будь этот грохот на миллион децибел громче, он не перебил бы влажного потрескивания в моих ушах. Я не слыхал этого звука в оригинале, мой мозг синтезировал его сам, использовав какой-то забытый мною жизненный опыт.

Звук, с которым заточка вспарывает мышечную ткань бьющегося человеческого сердца.

 

- Тем же днем, вскоре после того, как Кабрихину перевели в интенсивную терапию, у палаты появились двое охранников. Караулили именно ее. Те, кто с ними сталкивался, вспоминают их похожесть: не иначе, близнецы. – Штельц говорил ровно, как лекцию в институте читал. – Отмечу: у Кабрихиной не было знакомых или друзей, готовых предоставить ей охрану, бывшие шефы ее использовали и предоставили расхлебывать заваруху самой, а на личников она себе не заработала. В настоящее время этих парней среди приближенных Кабрихиной нет – сделали своё дело и ушли… «Заказчики» на том унялись, сочтя, что преподали юристке хороший урок.

- А что, врачи не заметили, что у них на глазах случилось чудо? – Валера снял «полароиды» и протирал их замшевой тряпочкой. – В реанимации всякое бывает, но ожоги так, в легкую, не сходят, я молчу про смещенные органы…

- С ее документами вышла путаница. Бригада «скорой» и те, кто принимал ее в реанимации, конечно, видели, как она выглядит, но не могут же они упомнить всех подряд… А в терапии персонал менялся чуть не ежедневно, людям не нравилось сидеть без зарплаты, а времена были кризисные.

Короче, чудо они прохлопали, и, не займись я биографией Вероники Романовны, оно так и осталось бы нераспознанным. Трудно сказать, о чем именно договаривалась Кабрихина с… с дьяволом, - хмыкнул Штельц, - лёжа на операционном столе, да и был ли вообще какой-то договор. Но, выписавшись из больницы, она с цепи сорвалась. Завела кучу полезных знакомых, через месяц свободно заходила в такие кабинеты, куда и премьер-министр запросто не ходит… Откуда-то на ее банковский счет пошли взносы. Кабрихина вновь занялась страховым бизнесом, но это был грубый отъём денег у населения. Она не гнушалась никакими методами, хотя довольно ловко избегала подводных камней: как в законодательстве, так и среди клиентуры. С этого она начинала. Года полтора спустя перешла на оптовую торговлю, для чего создала специальную контору, в которой ее страховая компания стала департаментом. Потом там еще много чего наслоилось: частная охрана, риэлтерская фирма, турагентство. В двухтысячном году ей предложили взять на реализацию крупную партию героина… Поразительно, но у нее уже всё было готово: партия разошлась в считанные дни.

Тогда на Кабрихину вышел первый киллер.

 

Паника, слабость и желание сбежать – вот что я испытывал, забившись на сидение в торце вагона. Серёга, стоявший в углу у двери, сжимал и разжимал огромные кулаки, и было без слов понятно, что в душе у него творится то же самое. С разницей, что он изначально не оставил себе обратного пути. Просто не мог такого себе позволить.

Рядом со мной толкалось и орало примерно с полдесятка детей. Пятый-шестой класс. Такие же, как те, из-за кого Юлька вечерами глотает волокардин от сердца или анальгин от головной боли. Я смотрел на них, и всё, что лихорадило меня изнутри, требуя бежать из метро на следующей же станции, выбросить в мусорку «ТТ» и вернуться домой, отступило на задний план. Сублимировалось.

Я мог бы передушить всех этих маленьких чудовищ, сколько их есть в нашем полушарии, лишь бы моя жена перестала мучиться. (Юлька, правда, уверяет, что не мучается, просто работа такая тяжелая. Но мне-то виднее). Я бы стоял по самые плечи в детской крови и смеялся от счастья, зная, что Юльке никогда больше не придется слышать оскорбления от этих недоносков и их родителей. Так чего же я струсил? Ее будущее обеспечено. Она купит себе квартиру в районе со свежим воздухом и даже сможет поездить по миру, как всегда мечтала. Жертва-то совсем крохотная. Всего-навсего я сам.

Больше я не колебался. Где бы ни достала меня смерть, напрасной она не будет.

Я ухмыльнулся, глядя в глаза слишком близко вставшего ко мне школьника. Ухмылка, наверное, была диковатой. Ребёнок вздрогнул и спрятался за спинами приятелей…

 

О том, что Игнат умер в машине «скорой помощи», мы узнали, всплыв на перископную глубину. Остался внизу воющий по тоннелям воздух, рвущая в клочья мощь контактного рельса, красные габаритные огни несущихся махин… Валера вслух прочитал sms-сообщение, присланное оператором, и понурился.

- Погиб поэт, невольник чести, - процитировал он. Натаскивая нас по стрельбе, Валера понукал «гения»: «Эт тебе не окно-говно рифмовать, тут фантазия нужна!». – Эх, Игнатушка, угораздило же тебя!

- Бывает, Валер, - сказал Павлик, промакивая линялой бейсболкой испарину. - На войне как на войне.

- То на войне, старлей, а здесь не война… не пойми что. Бывало, под огнем ребят терял, хороших ребят, настоящих, - он выделил слово «настоящих», - но там мы долг свой выполняли, а этот… Придурок конченый, а вот… будто сам его подставил!

- Почему это? – спросил Серёга.

- Да потому, - Валера сплюнул, достал сигарету, по очереди протянул каждому полупустую пачку. Павлик отказался. – Я ведь проходил там, видел, что за борзота стоит, на рылах написано: «Пыряем заточками» - думал, обойдется. Ни хрена не обошлось.

- Может, случайно это? – сказал Павлик. Он явно подыскивал разумные обоснования удару заточкой. – Мы же в Москве, здесь нарваться на гопов – пара пустяков безотносительно какой-то там Кабрихиной… Ну? Я правильно мыслю, кто за?

- Руки, что ли, поднять? – подколол его я. – Вообще, на улицу выходить – в любом городе риск, не только в Москве. Даже в деревне «Три Дворика»: десять метров от избушки, а там бык пасется… В квартире тоже сидеть не аллё: ну как у соседей газ рванёт? Да хоть ты в атомном бункере запрись – сдохнешь от инфаркта…

- Витюх, завязывай, - попросил Валера. – А ты, Паш, тоже это… хватит мыслить. Правильно, неправильно… Случайным это не было. Почему он, Игнат? Почему один из нас?

Мы переглянулись, и Павлик резюмировал:

- Потому что он был достаточно отмороженным, чтобы совершить убийство. За этим и шел.

Валера наклонил голову.

- Перекур закончен. Марш-бросок четыре километра. Смотрите в оба, по сторонам смотрите. За мной!

 

- Как ты думаешь, вылечат мою Аннушку? – неожиданно спросил меня Серёга.

Я поперхнулся. Строго говоря, его дочка абсолютно меня не трогала. Я бы и ею расплатился за Юлькино благополучие.

Валера с Павликом прокладывали курс, мы отстали метров на двадцать. Разбитый самосвалами асфальт зиял трещинами и бугрился грязью. Справа ремонтировали автомагистраль.

- Ну, должны… Главное, что деньги будут. Сейчас за деньги всё лечат, даже рак неоперабельный. Выкладываешь бабло, и все передовые медтехнологии к твоим услугам. Вон, депутаты стволовые клетки себе колют, чтобы до ста лет и дольше жить.

- У Павлухи сестра в онкологическом диспансере на учете… Вить, скажи мне кое-что. Вот Павлуха за сестру вписался. Я – за дочку, Игнат… да хрен с ним, с Игнатом… Валерке просто в пекло лезть привычно. А ты-то с чего?

- Я вписался за жену. У меня кроме нее никого нет.

- У вас и детей нет?

- Бог миловал… К чему ты это?

- Блин, в школе же сейчас платят до фига! Или ей тебя содержать надоело?

- Мне надоело у нее на содержании сидеть. И вообще – ты работал когда-нибудь в школе? Нет? А зря… Тот еще дурдом.

Я, было, обрадовался, что поставил точку на разговоре, но потом Серёга сказал со злостью:

- А моя Аннушка в школу не пойдет, если не поправится! «Дурдом»… - передразнил он меня. – Тебе дурдом, а мы с Машулькой спим и видим, как в первый класс ее поведем. С цветами, с сумкой красивой. Дурдом, бля…

 

За бесконечным (в одну сторону) забором уродовала ландшафт законсервированная стройка. Плакат на заборе гласил: «Приносим извинения за временные неудобства… СМУ такое-то». Дверь бытовки вахтера заколочена досками; на ворота навесили пару тяжелых замков, а на калитку – один, кодовый. Никому не нужный дождевой козырек над калиткой; под ней собирались сделать порог, но когда банкротятся подрядчики, тут уж не до порогов.

В другую сторону забор тянулся до шоссе, прихватив его часть и оставив для проезда две вместо трех полос. Водители шустрили, обгоняя нерасторопных «чайников».

- Через стройку или не через стройку? - озадачил нас почти гамлетовской дилеммой Валера, объявив пять минут отдыха.

- А если в обход? – предложил Павлик. – Туда, до конца и дальше…

- Потопнем, - отверг Валера обходной вариант. – Жидкое болото, тут где-то водопровод пробило. Может почва осесть под ногами.

- Давайте по трассе, - сказал Серега. Он дистанцировался от меня, встав под козырек. Иначе ему оставалось топтаться в грязевой луже.

- Ты че, боец, мозгами-то думаешь?! – уставился на него Валера. – Первый же стритрейсер - твой, и крышка, костей не соберешь.

- Да и по фигу!!! – взорвался Серега. – Подыхать так подыхать, чего бегать-то далеко?!

- Заткнись, - холодно приказал Валера. Но тут же голос его потеплел. – Серёж, по контракту мы не имеем права нарываться. Наоборот, должны беречься изо всех сил. Идём через стройку насквозь. Какие могут быть сюрпризы? Старлей?

Павлик взялся перечислять подвохи, которые могла затаить стройка с вырытым под «плазу» фундаментом.

- Падение крана, – загнул большой палец и по порядку – указательный, средний, безымянный, мизинец. На безымянном темнел кольцевой шрам, словно когда-то палец был отрублен и пришит. Сгибался он хуже других. – Обвал. Ржавые железки. Провод под напряжением. Голодные собаки. Всё, - деловито и сухо; Павлик абстрагировал гибель Игната в область будничных эпизодов мегаполиса и был упорно рационалистичен.

- И слава богу, если всё, - выпалил Серёга. - Ну так пошли уже? – И он выступил из-под козырька, приведя в действие капкан, в котором стоял, пока мы разговаривали.

Капкан этот был, скорее, психологический, однако сработал безотказно.

Левой ногой Серега зацепился за торчащую из земли верхушку арматурного прута. Он всего-навсего прикоснулся к ней рантом ботинка, но готовность к атаке извне сыграла с ним по правилам пинг-понга судьбы.

Равновесия он не терял, это единственное, что наверняка. Но на долю секунды уверился в том, что падает, что его сбили с ног, и рванулся. Этим рывком на мускульном рефлексе Серега хотел остановить падение, но он никуда не падал, и вся инерция рывка швырнула его в другую сторону.

Треснула разбитая кость.

Виском Серега напоролся на кронштейн дождевого козырька, погрузив его в свой мозг сантиметров на пять, и этого было вполне достаточно, чтобы умереть. Но Серега боролся и после смерти. Всем телом – точнее, всем трупом – он отпрянул, выдергивая засевший на кронштейне череп, и ноги его вдруг взмыли в воздух. Последним, уже несознательным движением, он раскинул в полёте руки, группируясь, но врезался в гравий шейными позвонками.

 

-4-

 

- Я сказал – первый из одиннадцати, - поправился Штельц. – Первый из тех одиннадцати, кому было оплачено устранение госпожи Кабрихиной. Но цифра может быть заниженной. У меня есть выборка по фактам обнаружения трупов – это только те, чья личность установлена. Наемные убийцы, прошедшие школу в спецвойсках, мужчины до сорока пяти лет, каждый на момент смерти имел при себе оружие и располагался в укромном месте, подходящем для засады. Но именно там, в надежном уединении, они и умирали. В девяти случаях из одиннадцати. Одного застрелили в загородном доме, где он отсиживался между «делами» - он успел принять заказ на убийство Кабрихиной, но до этого облажался с предыдущим объектом, да еще и нагрел клиента на деньги. К нему прислали другого профи.

Третьим или четвертым по счету Кабрихиной занимался подрывник, опытный, офицер из антитеррора. Не изобретая велосипеда, он решил заминировать джип жертвы на автостоянке. С поддельными документами он устроился в ЧОП и за несколько дежурств сориентировался по обстановке. На смену с ним заступали двое постоянных напарников, оба запойные, проблем с ними не предвиделось: ко второй половине дня наливали глаза до невменяемости. Он им внушил, что нести вахту за троих ему совсем не трудно, те расслабились и спокойно пили в караулке, благо, никто их не проверял. Чтобы наверняка, сам же купил им литр водки. Но эффект алкоголя наперед не подгадаешь, они с дозой переборщили или еще что; один из них уселся в свою машину и стал гонять по стоянке, показывая приятелю «полицейский разворот». Киллер уже приступил к закладке мины, и деваться было некуда. Чоповец не справился с управлением и врезался в «Лексус» Кабрихиной. Стоянку только что под корень не снесло…

- Откуда уверенность, что все одиннадцать трупов подстерегали конкретно Веронику? – спросил я.

- Проводилось расследование, не милицейское. «Заказчиков» выявили и конфиденциально… хмм… опросили. Впрочем, всё и так прозрачно: каждый из них нёс убытки из-за госпожи Кабрихиной, переделившей рынок. Цыганский барон, которому Вероника насолила больше других, заказывал ее аж три раза, и после третьего подсел на свой же героин. Родня упекла его в клинику – избавляться от зависимости. Там его и крутанули на «чистуху».

- Сергеич, а кто тебя спонсирует? – походя отклонился от темы Валера.

Штельц и не моргнул.

- Главное – не кто, главное – сколько. Финансовая поддержка у меня солидная, инвесторы – тоже, техническая база не хуже чем в Пентагоне.

Павлик вежливо кашлянул.

- Как они вообще умирали? Я имею в виду тех, кто не подорвался на собственном тротиле, и кого не положили коллеги по цеху.

- Правильно, - одобрил Штельц. – Я сам именно так и сформулировал проблему. Отчего они умерли? От остановки сердца без видимых причин. Последний из киллеров, снайпер, залёг на крыше напротив дома, где Кабрихина снимала элитную квартиру. Его так и нашли лежащим щекой на прикладе заряженной винтовки.

Всё это наталкивает на странные выводы. Одиннадцать смертей, рассмотренные по отдельности, сами по себе вполне естественны. Подрывника разносит в клочья изготовленное им же взрывное устройство… снайпер, износивший свой организм на двух войнах и окончательно его угробивший в криминале, не выдерживает ожидания… киллер нарушил негласные законы и был наказан. Но если все одиннадцать – одиннадцать! – взять и рассмотреть вместе, то проступает нечто наподобие схемы. Эта схема реализуется вокруг госпожи Кабрихиной, которой в ней отведена роль ключевого звена, а всё прочее выполняет защитные функции.

Кабрихина защищена, и знает об этом. Покушения на нее заведомо провальны, что отнюдь не заслуга ее «безопасников». Те сами от себя в восторге: вот, мол, расшугали всех конкурентов по углам. Про восьмерых, опочивших вечным сном в засадах, они ведать не ведают: только про подрывника на стоянке. Но после того… снайпера на крыше… Кабрихина переехала на новое место жительства. Купила квартиру в этом вот доме.

Мы уже налюбовались с нескольких ракурсов на Веронику Кабрихину; затем появились кадры со взорванной стоянки – груды исковерканного, зачерневшего от пламени железа, выгнутая наружу решетка ограждения; теперь на мониторе возникла громадная башня посреди пустыря, за дальним краем которого извивалось шоссе.

Штельц увеличил картинку. У дома на пустыре было кое-что общее с Вероникой Кабрихиной: он так же сохранил свою проникающую энергетику с переносом из реальности в электронную форму. Дом словно не опирался на фундамент, а вырос прямо из земли. Многоэтажка-монстр.

- Остается гадать, как ей вообще разрешили сюда вселиться, - сказал Штельц. – В годы СССР дом являлся лабораторией: ставили опыты на жильцах. Сейчас эта часть города – район Опольцево, а в те времена тут был полигон, владело им теневое правительство страны. Развал Союза подточил группировку теневиков, но здание они эксплуатируют до сих пор.

Новое жилье Кабрихиной очень удачно распложено. Последний этаж, окна выходят на квадратный километр пустыря, дальше - лесополоса. Снайперу залечь негде – ни одного объекта нужной высоты в радиусе пяти километров. В подъезде оборудован пост охраны и шлюзовой металлодетектор… Что, Валерий Александрович?

Валера пожал плечами.

- Если так уж необходимо прикончить эту Веронику – пошлите истребитель. Он накроет ракетами верхние этажи. Или ВИЧ-инфицированного пилота на самолете-заправщике с топливом под горловины.

- Точно, бомбардировка или манхэттенская модель теракта. Такая мера тоже предлагалась. Но… нет гарантий, что этот самолет вообще оторвется от полосы. Или – что не завалится при подлёте к цели на жилой массив со всем боекомплектом. Буду с вами предельно откровенен: я не считаю реальным добраться до Кабрихиной, пока схема, в которую она включена, сохраняет функциональность. Скажу больше – мне не столь важно, погибнет Кабрихина или нет. Я хочу пронаблюдать за тем, как работает защитная схема. Спровоцировать ее. Зная, КАК это работает, я, возможно, смогу выдвинуть гипотезу – ЧТО представляет собой этот механизм.

Для этого вы мне и нужны. Вы пройдете через весь город, из конца в конец, а я запротоколирую каждый ваш шаг. Будет вестись слежение и видеосъемка. Убежден, что ни один из вас не дойдет до места назначения, но если защита даст сбой, дошедшему поручается выполнить программу-максимум и застрелить Кабрихину.

 

- Зрачок кошачий, пульса нет… - прошептал Валера, убирая пальцы с Серегиной шеи. – Мёртвый.

- У него в черепе дырка, - угрюмо сказал я. – И он переломал себе позвонки.

Дырки в черепе видно не было. Уже после падения рука мертвеца согнулась в локте, опустив ладонь на пробоину. Из-под ладони сочилась бурая струйка.

- Мы… можем мы ему чем-то помочь? – Павликов рационализм смылся в канализацию. На лице старлея читалась скоростная переоценка актуальной реальности, недалекого прошлого и ближних перспектив. Да, колоритный Игнат, взирающий на мир с высокомерием избранного, просто обречен был однажды огрести фатальных неприятностей. Но две минуты назад на наших глазах погиб Серега – погиб не закономерно, нелепо – люди так НЕ погибают. СТЕРЕГУЩИЙ отыскал в схеме чужеродный элемент, выдернул его, швырнул на землю и придавил каблуком, чтобы хрустнуло.

- Чем ты ему поможешь, он покойник, - Валера отряхнул брюки на коленях. – К тому же, нас с ним нет. Он один шел. А нам нельзя задерживаться.

- Может, пистолет у него забрать? – спросил я.

- Ни к чему. Этим занимаются другие. Шевелитесь, а то замерзните!

 

- Я до сих пор не верю, что это было, - сказал Павлик, зачем-то дернув меня за рукав.

Мы поднимались по откосу в квартал укутанных густыми палисадниками пятиэтажек. Наше путешествие длилось уже двенадцатый час. Из графика мы выбились минут на шесть: до остановки, где полагалось сесть в троллейбус, скопилась изрядная пробка – лавирующий таксист «собрал» пару иномарок и госдумскую «Волгу». Еще три изнурительных часа езды наземным транспортом – с севера на юг, несколько пересадок и не отпускающее ожидание старта «особой ситуации», когда ноги взлетят выше головы и сознание потеряет мгновенно тускнеющий мир. Измотанные и взвинченные одновременно, мы проехали еще две станции метро. Теперь этот заброшенный богом квартал, куда ходит «Икарус» лохматых годов.

Из автобуса с нами не вышел никто.

Солнце закатывалось за морщинистое веко горизонта, еще пытаясь припекать. Но в квартале было даже холодно: унылые серые фасады отсекали солнечные лучи. Всюду тень, тень.

- Не веришь – и правильно. Зато пока что ты в своём уме. Никому не хочется верить в чертовщину.

Валера шел впереди, один, ссутулившись и держа руки в карманах. Он сильно устал и мучился от своих болей. В автобусе он принял несколько таблеток.

- Никакой чертовщины, - ошарашил меня Павлик. – Всё совсем не так, как мы думаем. И чертовой схемы защитной тоже нет.

- Слушай, ты разве не видел, как Серёга сломал себе башку? По-твоему, это нормальное явление? Я соглашусь, что Игнат погиб достаточно стандартно, но…

- Я видел, как разбился Серёга, а вот как зарезали Игната – нет. А ты?

- Только как менты какую-то шушеру месили… Игната же они положили еще до входных дверей, нет? А потом уже Штельц отзвонился на сотовик Валере и доложил, что как…

- Ну вот именно. До тебя ничего не доходит?

- Давай-ка популярнее.

- Боря Штельц работает на какую-то тайную организацию, вроде той, которую он упоминал, может, даже на них самих… Выполняет для них проект, исключительно важный, дорогостоящий, с астрономическим бюджетом. Но…

- Стоп! Почему Валерий-то не знает, что за организация? Он же возглавлял подразделение охраны!

- В том и дело, что не знает. Ему подчинили лицензированных громил, и всё. Но дай-ка я договорю… Смысл проекта вовсе не тот, который нам в голову вдолбили. Нет никакой Кабрихиной, никаких киллеров. Нас тестируют на поведение в условиях агрессивной паранормальной активности, генерирующей алгоритм из факторов: человеческий фактор, индустриальный, киберфактор… Это всё имитация.

- Нууу… Ты хочешь сказать, что вместо Игната убился какой-то манекен? Серёга-то сто пудов манекеном не был…

- В баню манекен! Штельц дал нам не одно на всех задание. У Игната, у Серёги, может, и у тебя – свои роли. Игнату проще всех – он от метро сразу пошел домой. Мы же не держали свечку, когда его родакам вручили четверть лимона налом, верно? А вот Серёге могли и поболе отстегнуть… Мы всю дорогу ни секунды не сомневались, что нас встроили в мифическую схему. Раз – Игната закололи. И тут – два – Серёга, на ровном месте расшибает себе череп. Суть в том, что Сереге заплатили за САМОУБИЙСТВО.

- Шутишь? – разинул я рот. – По-твоему, это реально – прикончить себя вот так, как он?

- Он кандидат в мастера спорта по гимнастике. То, что он проделал – каскадерская фишка. Кульбит с падением. Он очень любил дочку. Ради нее и не такое мог учудить…

- Паша, он заперфорировал себе темечко еще до кульбита. Или это тоже, по-твоему, часть его задания?

Павлик запнулся о противоречие, но рассуждал он вполне логично. Это было более понятно и приемлемо, чем дьявольская защитная схема и воскресшая из безнадежной комы Вероника Кабрихина, прооперированная хирургом-самозванцем.

В пятидесяти метрах от нас Валера повернул направо, к шоссе. Ни одной машины в пределах видимости. Мы пойдем дальше по обочине.

- Но на кой черт кому-то понадобилось изучать наши реакции на аномалию? – спросил я Павлика. – И вбухивать в этот триллер столько деньжищ?

- С такими вопросами – к Штельцу, - ответил Павлик. – Если когда-нибудь еще с ним встретишься. Я готов поверить в то, что проводимый им эксперимент имеет глубокое практическое значение. Но в сговор с дьяволом не поверю ни за что.

 

Едва мы двинулись вдоль шоссе, меня одолел кашель: в воздухе толсто слоилась сухая пыль. Стало не до разговоров, да и Павлик примолк – переосмысливал свою теорию. Валера плёлся на той же от нас дистанции в полсотни метров. Он достал из кармана пузырек с обезболивающим и вытряхнул таблетки в рот. Запрокинул голову, глотая. Вдалеке, где шоссе виражом уходило на восток, показался грузовик.

Стало шумно. К рёву дизеля примешался глухой рык – это сзади нёсся мотоцикл. Байкер в плотной кожаной куртке, похожей на бронежилет, и в шлеме с затемненным щитком, пригнулся к рулю и выкручивал ручку газа.

Невидимый отладчик схемы, сверившись с чертежом, выбрал очередную ненужную деталь, и, вооружившись клещами, сдвигал их зубья, чтобы выдернуть лишнее.

Мотоцикл пролетел к развороту, и пыль взвихрилась, потревоженная. Я как раз глубоко вздохнул, и дрянь закупорила мне все бронхи. Валера выронил из левой руки пузырёк, и тот, отпрыгнув от асфальта, покатился к двойной сплошной. Правая рука Валеры метнулась к лицу – насколько я мог разобрать, он ожесточенно тёр глаз, и я вспомнил, что в троллейбус он садился уже БЕЗ «полароидов»: посеял их рядом с мертвым Серёгой.

И тут Валеру повело.

Он, наверное, ослеп от пыли, да и едкая она была, резала остро роговицу. Как в замедленном воспроизведении, я отметил – Валера тёр только один глаз, а ослеп-то, судя по всему, на ОБА. Он явно ни черта не видел и полностью потерял ориентацию. Шатаясь, он вывалился на середину дороги и наступил на крутящийся пузырёк.

Через полчаса Павлик открыл мне загадку этой несуразицы. У Валеры и был только ОДИН глаз – правый, а левый ему вышибли прикладом автомата, когда его окруженный боевиками батальон разведки, расстреляв все патроны, прорывался врукопашную. Если бы он видел ОБОИМИ… а вообще, отлетевший из-под колеса мотоцикла мелкий камешек или осколок стекла мог лишить его и второго глаза. Так или иначе, слепой и одуревший от боли, Валера остановился на полосе встречного движения чётко перед радиатором большегруза.

Тело «ведущего» лопнуло по швам, разразилось дождем крови и, искалеченное, пронеслось мимо нас, прикушенное, изжеванное радиаторной решеткой. Задние покрышки задымились, чертя на асфальте жирные линии, фуру поволокло юзом. Она не опрокинулась, но встала поперек дороги: кабина на обочине, прицеп – диагонально, полностью перегородив шоссе.

Шофер, очевидно, впал в ступороз. Что-то отвалилось от радиатора и рухнуло в канаву. Двигатель вырубился, и стало так тихо, словно участок магистрали пролегал через необитаемую планету.

Не дожидаясь, пока что-нибудь нарушит эту почти идеальную тишину, мы с Павликом перебежали через шоссе и вскоре затерялись среди высоток спального района.

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


-5-В десять вечера я остался один.Спальный район мы пересекли наискось минут за сорок. Надо было отдохнуть хотя бы ту четверть часа, на которую мы опережали график. Мы присели на скамейку в сквере, тянувшимся вдоль дороги. За огромным пустырём, на противоположной его окраине, темнела в сумерках башня – до нее полчаса пешком, где-то так.- И что теперь думаешь? – спросил я Павлика. – Ты ведь служил с ним. Мог Валера совершить самоубийство на благо науки?Павлик пробубнил что-то себе под нос – кажется, послал меня к черту. Губы у него посинели, и вдруг он произнес невнятно:- Я задыхаюсь, наверное, сейчас умру. И я не самоубийца.- Шутишь? С чего задыхаешься?! Подумаешь, пробежались чуток, ты же здоровый!- Был… здоровый, - надсадно хрипя, ответил он. – Шестнадцать общих наркозов… после того боя, где Валерка глаз потерял… в госпитале мне удалили кучу потрохов… всё в фарш отбитое… сердце с тех пор никуда… Набегался.- Штельц видел твою медицинскую карту? – вырвалось у меня.- Он запросил историю из клиники минобороны, - простонал Павлик. – Естественно, он видел мою карту и всё, что в ней написано…- Но какой смысл отправлять тебя на этот променад?! Ты и так не жилец, если дать тебе нагрузку повыше средней!- Берегись Штельца, - Павлик вздрогнул, его ладонь зашарила по груди. – Он и есть сам дьявол.«…если это произошло, - наставлял нас Штельц, - надо немедленно отойти на максимальную дистанцию. Вас могут застать рядом с трупом, как следствие – ваше дальнейшее перемещение будет затруднено. Вы должны двигаться от контрольного пункта к контрольному пункту, но не бежать сломя голову!».Я спустился на обочину шоссе и закурил, стараясь утихомирить своё разгулявшееся воображение: вот Павлик встаёт со скамейки, бесшумно спускается ко мне по наклонному газону… и кладет мне на плечо холодную как лёд руку.Но Павлик сидел там же, на скамейке, и никому не было до него дела, хотя невдалеке выгуливали собак местные жители. По тропинке мимо скамейки прошла молодая женщина с ребенком в коляске. Павлик откинулся на спинку и закрыл глаза, будто заснул, но это был уже не сон: челюсть его отвисла, с нижней губы капала на рубашку слюна.Он умер, и его версия, что планы Штельца были куда грандиознее заявленных, осталась при нём.Я попытался представить себе тех, кто придет осмотреть и забрать его тело для вскрытия. Они не спешили показаться. Ждали, пока я уйду. А я тоже не спешил.В небе раскатился гул вертолетных турбин, и я подумал, что это бригада видеосъемки с воздуха. Главе проекта, естественно, уже известно, что число конкурсантов сократилось до одного.Они все умерли, и я тоже умру. Всё честно. Юльке – деньги за мужа, Штельцу – моя жизнь.«Перебьётся, - сказал я себе. – Не собираюсь расставаться с жизнью только для того, чтобы господин Штельц копался в первопричинах. И никто не посмеет сказать, что…»Я уже твёрдо знал – до башни на пустыре я дойду. И никто не посмеет сказать, что я нарушил контракт ценой в четверть миллиона. В части контракта ко мне не придерешься.«Таврия» при последнем издыхании затормозила, когда я «проголосовал», водила опустил боковуху.- Куда ехать, брат?Азербайджанец, похоже. Неряшливый, как и его «конь», коверкающий русские слова, опустившийся джигит.- Мне надо до следующей остановки. Даю стольник.- Садись.Машина поползла, как умирающая черепаха. Шестьдесят по прибору. Черт. Кажется, мне повезло поймать бомбилу, не любящего быстрой езды. Да еще с такой похоронной физиономией.- Слушай, брат, а ты мэстный? – ни с того ни с сего спросил он.- Не-а.- Паскудный район, брат. Давай до мэтро подброшу, да?- Мне до остановки. До метро не нужно.- Если денег нет, я так, за сто рублей. Не надо здэс, если не мэстный. Больше сюда не поеду. Много денег дадут, а не поеду.- Я в командировке, - усмехнулся я и уставился в окно.Он прицокнул языком.- Там, сзади, на дорогэ, авария. Дальнобой мужика размазал. Тачек черных понаехало, с мигалками, от радиатора мясо отскребают, а шофера, в наручниках, в фургон сунули и увэзли. За что в наручники, брат? Он же не нарочно… Никто за руль не садится, не думает: вах, собью насмерть…- А, может, он сопротивление оказал, - пробормотал я.Азербайджанец больше не предлагал подвезти меня до метро. Я расплатился и открыл дверцу, ища взглядом отводную дорогу.- А они, брат, не менты ведь, - сказал он, суя за щиток мои сто рублей. – Не менты, не гаишники. Черт знает что……Когда я подошел к дому на пустыре, небо проблескивало редкими звёздами. Пустырь тонул в кромешной темноте, однако я преодолел полкилометра от шоссе без приключений. И чувствовал себя совершенно нормально: никаких предвестий инфаркта или еще чего-нибудь скоропостижного. Подышал носом, успокаиваясь, и нажал кнопку домофона.- Слушаю, - прошипел динамик.- Мне в шестьдесят четвертую квартиру, к Топилину Владимиру Георгиевичу.- Проходите.Замок отщелкнул и запищал.Подъезд обычный, как в типовых домах, довольно просторный. Точнее, был таким, пока в доме не обосновалась госпожа Кабрихина с металлодетекторами и будками охраны.Дежурный вышел мне на перерез.- Владимир Георгиевич вас ждет? – спросил он.- Он сам просил меня приехать. Минутку. Я позвоню ему, он спустится. – Через секунду мне ответили. – Владимир Георгиевич, это Виктор. Я внизу… Простите, что? Еще раз, пожалуйста, связь прерывается…- Сигнал принял, вы на конечной, передаём инсайдеру, - ответили мне. Голос незнакомый, координирует не Штельц, другой. Штельц, поди, в «вертушке».Я скроил недоумевающую мину, таращась в дисплей «Нокии».- Тьфу ты, номер у меня не тот.- Плохо, - нахмурился секьюрити.(- Так откуда вы нарыли этого инсайдера? – спросил Валера. – К этой Веронике не подступишься толком, разве нет?Штельц брезгливо скривил губы. Очевидно, пресловутый инсайдер был для него величиной неизмеренной, а для того, кто параноидально стремится измерить всё на свете, это сродни плевку в душу.- Мы его не нарывали. Он сам к нам обратился. Свои побуждения излагал в основном недомолвками: дескать, Вероника Кабрихина – воплощенное зло, которое необходимо стереть с лица земли, в идеале – без следа. Сам он боится даже косо на нее посмотреть. В холдинге занимает пост старшего юрисконсульта. Для Кабрихиной он и юрист, и советник, причем круглосуточно и без выходных. Потому она купила квартиру в высотке и себе, и ему, в соседнем крыле. Парень клятвенно обещал: если кто-то всё же до высотки доберется, он пустит в ход тревожную кнопку и отзовёт дежурного. Добравшийся сигнализирует оператору, оператор передает команду инсайдеру, а тот будет наготове и поднимет тревогу.- Как у вас всё запутано, - укорил Штельца Павлик. – Конспирация-то фиговая. Инсайдер и так засвечен, если прикрыться его именем…- Месть кабрихинских безопасников его не волнует, тем более, если Кабрихина умрёт, ее империя развалится карточной пирамидкой. Но участвовать в покушении он намерен максимально опосредованным образом. Сдается мне, он тоже знает что-то… про схему. И хочет удержаться от нее как можно дальше. Итак. У вас секунд пятнадцать на то, чтобы сесть в лифт. Потом консьерж прочухает, что его развели. Конечно, срабатывание сигнализации в присутствии постороннего и так подразумевает нападение, но с эффектом внезапности он будет действовать по инструкции…- Еще нюанс, - встрял я. – Вы говорите о «добравшемся», об ОДНОМ исполнителе. Но что, если ваши прогнозы не лучше, чем у росгитрометцентра, и доберемся мы все? Или хотя бы двое из нас?- Исключено. Больше одного добравшегося не будет. Девяносто девять процентов за то, что нам вообще не понадобится беспокоить инсайдера. Вы все потеряетесь по дороге… Избавьтесь от иллюзий, господа – я даю вам указания по связи с оператором на самый крайний… и маловероятный случай. Извините, вру. Случай, которого не будет).- …плохо, - нахмурился секьюрити. Глаза его метнули две молнии из-под сведенных бровей.- Согласен. Тут не ближний свет, а встреча эта важнее Топилину, а не мне. Конечно, я мог и сам неверно записать цифры, но… Не могли бы вы его пригласить сюда? У вас ведь есть городской телефон?- Мы не обзваниваем жильцов. – Он пытался прочесть мои мысли, но я ни о чем не думал.- Нормально! А мне-то что делать? Ну так разрешите мне пройти. Квартира номер шестьдесят четыре, левое крыло.- Не могу.- Как это не можете? – искренне возмутился я. Обыкновенный посетитель точно бы пришел в ярость: мало что с правильным номером не подфартило, так еще бритоголовый с бейджем «ЧОП Кабреал» всё осложняет.- Выйдите, пожалуйста, на улицу, и попробуйте связаться с Владимиром Георгиевичем оттуда, - распорядился бритоголовый.- Это жилой дом или что? – упёрся я. – Может, вы еще и предупредительный выстрел сделаете? Я приехал по делу, а вам вообще положено сидеть в каморке, не так ли?Охранник расправил плечи.- Мужчина, вы по-русски понимаете? – сказал он и подался ко мне.Где-то совсем рядом взревела сирена.В коридоре, смежном с боковой секцией парадного, заплясали на стенах синие фантомы: световая сигнализация.Расстегивая кобуру, охранник бросился на звук.«Фарватер свободен», - отрапортовал внутренний лоцман, и я ловко перемахнул через низенький барьерчик мимо камеры металлодетектора.А потом меня настигло откровение, причем отнюдь не свыше.Либо закрывающий этап нашей эстафеты вообще не предусматривался и в результате оказался одним сплошным проколом, либо всё это было чистейшей воды инсценировкой – для чего, предстояло еще разобраться.Фишка в том, что в будке охраны притаился дублёр.Он не стал размениваться на любезности типа «Стоять!», «Мужчина, вернитесь» и тому подобное. Я успел поставить блок, но бил-то он не кулаком, а с локтя.Обмякшим затылком я нашел кафельную плитку. Нокаут.Очнувшись, я услышал голос – если бы не звенело в ушах, мог бы точно сказать, мужской или женский:- Надеюсь, вы его не убили?- А что за беда? На пустыре похороним, привыкать, что ли. У нас и мешок пластиковый заначен…Мне такое обращение с гостями было в новинку.- Нет, вроде живой… - (первый голос. Ближе к женскому). – Дышит…- Ну так что, грохнуть здесь, пока нет никого, или мусорам сдать?- (неразборчиво) …я тебя грохну, идиот. Аптечка есть в каморке? Принеси вату и нашатырь…- Вероника, у него ствол!Я вздёрнул слипшиеся ресницы. Возвышающийся надо мной виртуоз локтевого боя экспертировал «ТТ», вынутый у меня из-за пояса.- Разряжен, - удивился он. – Ни одного патрона.Вровень с моими ушами шаркнули берцы, в ноздри ударило запахом нашатырного спирта.- Ты как – цел? – тон вопроса со всей очевидностью указывал, что ответ принимается только отрицательный.- Вашими молитвами, - пробулькал я кровью и начал вставать. «Помогите», - велела женщина, и это было как нельзя вовремя – иначе бы секьюрити уложил меня заново и надолго. Ненавижу детей и спортсменов.Меня бесцеремонно подтянули под мышки и я обнаружил перед собой собственной персоной Веронику Кабрихину. Лицо парадоксально некрасивое, на которое невозможно составить словесный портрет – но, увидев его хоть однажды, из памяти уже не вытравишь.- Вы к Владимиру Георгиевичу? – спросила меня Кабрихина.Я сглотнул, подавляя тошноту. Кто знает, что здесь полагается тем, кто блюёт на пол. Вряд ли что-то хорошее. Наверное, ими же и подтирают кафель.- Ага… - а что я еще мог сказать?- А его здесь нет. Но я достаточно компетентна, чтобы провести встречу вместо него, вы не возражаете?- Не возражаю.- Тогда идёмте ко мне. Не провожайте, мальчики.-6-Квартира Вероники Кабрихиной производила удручающее впечатление. Тут имелось всё, начиная евроремонтом и заканчивая дорогущей мебелью. Но с фурнитуры, кроме одного кресла, не сняли пластиковую упаковку. На диване валялся небрежно брошенный короткий пиджачок от брючного костюма и рядом – сумочка. Раскрытый ноутбук на столе и набитая окурками тонких ментоловых сигарет пепельница.- Так значит, вы – киллер? – Кабрихина сдвинула сумочку и ноутбук в угол дивана и жестом предложила мне сесть. Пиджак она накинула на плечи – ее вроде бы знобило. – Расскажите мне, как вы… как вам удалось дойти? На меня много кто охотился, - она усмехнулась, - но никого из них я так и не увидела. А вы же не профессионал… Хотя, профессионализм роли не играет. И всё же вы здесь… Как?- Мне заплатили за то, чтобы я попытался дойти и убить вас. Но вы защищены схемой, и она не пропустила бы убийцу. Я решил, что убивать не стану. Вытряхнул в мусорный контейнер весь магазин.- Я могла бы дать вам пистолет, - безразлично сказала Кабрихина. Она с ногами забралась в свое кресло и укуталась в пиджак. – Вот только вы меня не застрелите. Или патрон переклинит, и вам взрывом сожжет лицо, или инсульт прихватит. А вы… - она звонко, по-детски рассмеялась, - вы мудрец, обманули своих работодателей. Какой ужасный грех!- Ничего ужасного. Они там и сами не ангелы.- В вас должно быть что-то еще... Ваши помыслы отнюдь не чисты, но нарушить данную кому-то клятву – маловато, чтобы отправиться в ад. Но вот вы сидите напротив меня, живой и невредимый.- Отправиться в ад? – озадаченно переспросил я. – Вы имеете в виду убийство? Но я не совершу его. Я собираюсь уйти отсюда живым и невредимым… почти невредимым, - я помассировал расквашенную губу. - В компенсацию могу назвать имя того, кто прислал меня, но, по большому счету, смерти он вам не желает. Он всего-навсего анализирует эту вашу… схему.- Уйдете, но позже. Сначала сделаете для меня кое-что. Убить вы не в состоянии, но миссия-то лежит на вас, хотя вы предатель и клятвопреступник.- Какая еще миссия?- Проводить меня. Я по-другому не уйду из мира. Убейте любого… любую… они отправятся в рай… или в ад. Знаете, как раньше говорили: «Спроважу тебя в преисподнюю»?- Фигура речи, - кивнул я. – Это пираты друг другу грозились: Джон, я спроважу тебя к дьяволу в зубы.- А меня БУКВАЛЬНО должен кто-то проводить! – выкрикнула она и съежилась. – Кто-то должен пойти со мной ТУДА!!! Кто-то… кого туда впустят.…По ее угреватым щекам хлынули слезы.- Я горела в машине, - всхлипнула она. Слова перехватывал спазм в горле. – Горела заживо, а вокруг стояли люди. Я кричала, звала на помощь, но… никто не подошел. Я стала молиться: боженька, ну ты же любишь меня, ты всех любишь, прости меня, мне ОЧЕНЬ больно, я же горю! Может, от шока я галлюцинировала – кто-то сказал мне в самое ухо: «Я с тобой не разговариваю». И я больше не молилась. Народ тупо фоткал на мобильники, как мое лицо плавил огонь. Я собралась с мыслями, сколько их еще было. Голос сожрала гарь, но про себя я проговорила: «Если бог от меня отвернулся, то помоги мне, дьявол. Что ты там за это просишь – душу? Забирай, зачем мне душа в головешке вместо тела?».«Ну, я вытащил тебя, - услышала я и поняла, что лежу на операционном столе. – И как нам быть дальше? Есть еще время съехать. Скажи мне «нет», и я порежу артерию».«Ты что, хирург?» – спросила я, и он ответил: «Я оперирую тебя. Выгреб уже кучу горелой плоти. Но всё равно тебя только в паноптикуме выставлять… Хочешь – сделаю, чтоб была как новенькая? Но это дорогого стоит. Если честно – тебе этого не надо. Я отправлю тебя на тот свет отсюда, без боли».«Я на всё согласна, - сказала я. – Только бы не умирать, только бы остаться такой… как до машины. Я буду деньги зарабатывать, для тебя». «Аргументы паршивенькие. Денег я сам тебе дам столько, что подавишься. Но дам в рост, под проценты. Знаешь, почему тот, д р у г о й, не помог? Ты весь мир обобрать готова, да не из-за денег, они для тебя – мусор, как и для меня… уважаю… а просто – чтобы обобрать. Ладно. Живи. Ты еще проклянешь наш договор. Что ж, силком никого не принуждаю – расторгнем. Но тогда сама ко мне приходи, дорогу покажу».- А после… я как в сказке очутилась. Не сказать, чтобы я совсем усилий не прикладывала, но в мою пользу оборачивалось всё и вся. Да только меня это совершенно не радовало. Долго не могла понять – почему. Деньги – да черт с ними, барахло, но – власть, ее я с детства хотела… Вот она я, вот всё, о чем мечталось, ну и где хоть капля удовольствия? Списывала на стресс посттравматический… А стрессы-то ни при чем, от меня осталась оболочка, а мечты – в машине сгорели. К тому же, не бывает стерильного успеха, надо идти по трупам. Конечно, я никого не жалела… и не жалею даже сегодня вечером… но иногда я настолько погрязала в этом… так и покончила бы со всем разом.Иногда я сидела дома одна и прикидывала, как бы развязаться с договором. Но мне и в страшном сне не виделось, что означает это «сама ко мне приходи»! Я думала, расшифровывается как суицид. Однажды я сломалась. Улеглась в ванную с тёплой водой, вскрыла себе вены на обеих руках и стала ждать, пока засну. Заснуть – это прекрасно, я почти перестала спать после больницы. Но в сон меня так и не потянуло, а когда я открыла глаза, в ванной было крови по края, на пол лилось…На другой день мне позвонил… он. Я его не узнала, приняла за другого. Он поинтересовался, как идёт бизнес, и тут до меня дошло – это же ЕГО голос! И говорил он глухо, в хирургическую маску.Он сказал: то, что я дал тебе, могу и забрать, но без наркоза. Анестезиологи в ад не попадают, но с альтернативами у тебя небогато: быть запертой в собственный труп и сгнить вместе с ним, или самой придти в смерть. На Земле всего три прохода от живого к мертвому, пропускной способностью соответствующих физическому телу. Один – на юге Африки, второй – в Антарктиде, и оба надо еще найти. А третий пробили люди. Скважина вот в этом доме, от подвала. «Но ты до конца в нее не спустишься, - соболезнующе так добавил он. – На полпути отвернешь обратно. Я и сам той скважиной не пользуюсь. Нужен проводник, да не какой-нибудь первый встречный, а кто-то, кто сильнее твоего страха. Мой тебе совет – заселяйся в этот дом и жди. К таким как ты обычно приходят убийцы, а за тобой придет проводник. Квартирами там не торгуют, но я сведу тебя с кем надо». …- …Ну, а раз уж ты добрался сюда – тебе меня и провожать, - печально сказала Кабрихина.Она опустила ноги на ковролин, подобрала туфли и нехотя их надела.- Что – прямо сейчас?- Сейчас, сейчас… Я бы угостила тебя на дорожку кофейком, но чем раньше мы выйдем, тем раньше ты вернешься. Да и мне ни к чему расслабляться.Она растеряно переминалась, обласкивая взглядом предметы, точно те могли поддаться на ласку и подарить ей еще немного домашнего уюта. Но всё было поздно для этой некрасивой женщины. Схема-алгоритм ее пока защищала, но Кабрихина не нуждалась отныне в защите.Взяв с дивана сумочку, она подержала ее в руке и поставила назад.- Духи не пригодятся, а гигиенические салфетки там выдадут. Должен же там быть хоть какой-то сервис…Закрыла в ноутбуке страницу на сайте знакомств онлайн.И – мне:- Готов? Я – нет. Но всё равно… пойдём… пойдём.Слова упали в безмолвие пустеющей – хотя мы еще не покинули ее – квартиры. Вероника Кабрихина больше здесь не жила.Лифт сообщался с техническим отсеком, уровнем ниже первого этажа. Вероника набрала с пульта комбинацию цифр, и кабина стремительно упала вниз – даже уши заложило.Расходящийся от лифтовой площадки двумя холлами технический отсек приветствовал нас низким электрическим гудением. «Подстанция, - объяснила Вероника. – Запоминай дорогу. Обратно тебе одному возвращаться». Из техотсека в подвал уводила железная лестница, раскачивающаяся от зарождающегося в бетонных недрах подвала шквалящего сквозняка. Я взял Веронику под локоть – она еле переставляла ноги. Так палач помогает приговоренной взойти по ступеням эшафота. Колени жертвы подгибаются от одного вида разложенных подле плахи орудий пыток…В подвале было по-настоящему жутко. Пол вздрагивал под ногами – казалось, что под ним колотится гигантское сердце. Мертвое автономное сердце, сопряженное с аппаратом искусственной стимуляции.- Это далеко? – наплевав на тактичность, спросил я Кабрихину. Сетью подземных коммуникаций она шла к своей смерти. Вряд ли кто станет спрашивать умирающего: «Долго еще собираешься протянуть»?- Дорогой, я без понятия, я ж дальше подвала не ходила, - откликнулась она. – Вон за те-еми опорами дверь в стене, с маркировкой «К – Вертикаль» и «Опасно: радиация». Откуда-то оттуда…- Радиация?! – взбеленился я. – Мне только радиации не хватало! Или мне с тобой за компанию подыхать?!- Не ори. Про радиацию – это для любопытных, чтоб не лазили. Там стратегический ярус, в него клеть опускается. Не прозевай дверь, я что-то вижу не очень.…Навзрыд скрежеща заклепками корпуса, скарабкивалась ко дну стволовой шахты клеть: мы расходовали последние крохи ресурса ее безаварийной работы. Я пытался не думать о том, что в этой же коробке мне еще ехать наверх. К обшивке каркаса крепилась фанерная табличка: «Использовать клеть без распоряжения главного инженера СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ». С этим главным инженером работали отчаянные ребята, не мне чета. Или вовсе зэки с расстрельными статьями. Будь я одним из них, я бы и с инженерским распоряжением сюда не полез. Громыхнув на подпружиненной площадке, клеть замерла.Мы вышли на подвесной пандус. Он крепился по периметру стен, но дальше вниз разверзлась черная дыра. Я прикусил язык, чтобы не завопить от ужаса: строители – уж не те ли отчаянные парни главного инженера?! – уложили фундамент высотки над полостью в грунте!!!- Идём… идём… - повторяла Вероника. – Идём, туда, видишь – тюбинг? Нам – в него. Не дай мне вернуться. Тащи меня, кусай, по башке врежь – только не дай вернуться.Из пропасти вознесся к перилам пандуса вой – словно кто-то, скрытый в чреве Земли, предостерег нас, но высота перемешала буквы и выдохнула их, пропитав спертый воздух ржавчиной.…К четырем часам утра я совершил восхождение в обратном порядке – до самого шестнадцатого этажа, где пустовала незакрытая квартира Вероники Кабрихиной. Мой инстинкт самосохранения был решительно против того, чтобы еще раз показываться на глаза охранникам в подъезде. Но десять минут эквилибристики по вихляющейся на ветру пожарной лестнице доставили мне чуть не наслаждение. Я благодарен своей памяти за то, что она вычистила из себя все подробности пути от приемного покоя преисподней. Мне не одолеть этот путь во второй раз ни вверх, ни вниз. Спас меня крохотный модуль в мозгу, который алкоголики гордо именуют «автопилотом» и который они же сами считают почему-то метафорой. Лишь в одном месте я заплутал – автопилот подвис – и меня занесло в сумрачный двухпутный тоннель метро глубокого заложения. Там, где рассеивались рыжеватые лучи от последнего из горящих под сводом фонарей, угадывался остов моторного вагона. Навряд ли этому демонтированному лому суждено когда-либо стронуться с места, но при виде него отупение как рукой сняло, и я ринулся прочь, а мой автопилот выдал «в линию» зуммер «ошибочный вектор».Я убегал по насыпи, а в спину мне жарко светили вагонные фары.По сей день я так и не набрался смелости подойти к станции метрополитена – посадка в поезд вовсе не обсуждается. Венткиоски я обхожу десятой дорогой.Наверняка вам когда-нибудь приходилось, нажав на клавишу Delet, чтобы стереть с жесткого диска ненужный файл, получить вот такое сообщение операционной системы: «Документ используется другим приложением и не может быть удален»… Такая же беда у меня с файлом, в который память занесла сцену у открывшейся перед госпожой Кабрихиной двери. Его ни что не берет: ни водка, ни транквилизаторы, ни гипноз. Впрочем, для Вероники здесь наступает эпилог, а про себя я всё уже рассказал… А, нет, не всё. Юлька ночью не прикорнула, изводилась, упилась волокардина, грела мне еду. Но я еще неделю не завтракал, не обедал и не ужинал.Финальным отрезком пути был коридор – самый обычный коридор, но обычность его заканчивалась там же, где и городская инфраструктура – высоко над нашими головами. Отделанный серой плиткой коридор, как больничный.Вероника брела в полнейшей прострации. Она и не заметила, как навстречу ей распахнулся армированный створ с круглым оконцем-иллюминатором.В стоящем на пороге не было ничего от классического дьявола, каким изображали его средневековые художники. Ни козлиной бородки, ни крючковатого носа, ни злобных глазок, ни копыт… Правда, насчет копыт врать не стану, но синие полиэтиленовые бахилы обтягивали, скорее, ступни нормальной формы.Если одна из образующих мироздание сил и адаптировалась под наше, «контактерское», восприятие, принятый ею образ не будил – бешено тряс – в подсознании ассоциации с болью, кровотечением и фиксированной позой. Голубая рубашка с круглым вырезом, брюки с завязками, шапочка-берет, очки из цельной линзы и хирургическая маска.- Вероника Романовна? Договор у меня, - он продемонстрировал сложенный вчетверо лист. – Разрываем по форс-мажору?- Да, - ответила Вероника.Клочья договора посыпались на пол, хирург потёр ладони.- Это уже и есть – смерть? – Вероника отступила назад от дверного проема. – Там?Хирург улыбнулся – маска сморщилась.- Нет. Вы еще не умерли, Вероника Романовна. Иное измерение принимает умерших своей смертью, но вы же у нас особенная, с вами мне придется повозиться.- Что же… - только и сказала Вероника.- Вам надо раздеться, только и всего.- Легко. – Она скинула пиджак и расстегнула верхнюю пуговицу блузки, но хирург остановил ее.- Не обязательно делать это в коридоре, будьте любезны, пожалуйста, сюда. И – я не про вашу одежду. Я – вот об этом, - его палец прикоснулся к животу Вероники. Та согнулась пополам, ее вырвало. – Проецирование из мира в мир осуществляется вне физических объектов. – О, черт, руки у него только что были свободны, и вдруг в одной появился скальпель, а в другой – ампутационная пила. – Укладывайтесь на стол, вон на тот, со сточными желобами. Я сниму с вас тело.И он обратил внимание на меня.- Ну, а вам пора домой. Не заблудитесь!И не подслушивайте под дверью.@Doff

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 9 месяцев спустя...

Очень зацепило видео, хочу и с вами поделиться...._http://www.youtube.com/watch?v=72SN0PeDM0M&feature=related

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 1 год спустя...

Берегите своих матерей, как цветы от холодной вьюги,Их любовь во сто крат горячей, чем друзей и любимой подругиМатеринской любви не объять – в летний зной, и в пургу, и в стужуОна все вам готова отдать, все до грамма и даже душу!Берегите своих матерей – вам, их ласки никто не заменит,Среди пасмурных жизни дней кто поймет вас и кто оценит?Кто возьмет на себя всю боль, все терзанья души и муки?Мать не даст вместо хлеба соль, мать всегда к вам протянет рукиПусть она и накажет строго - матерям никогда не лгите.Им ведь надо от вас не много – только очень их берегите!Берегите своих матерей как цветы от холодной вьюги,И сыновей заботой своей уврачуйте их все недугиНе оставьте их без участья, берегите всегда их дети!Ведь не может быть полного счастья, если матери нет на свете!!!

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты

Награды

Владимир, очень хорошее, душевное стихотворение!Спасибо!!

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Шоколадная конфета

 

Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то…

А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:

- Таня!

Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь.

Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком…

Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно.

Бабушка ещё раз позвала Таню, и вдруг схватила меня за плечи, и начала подталкивать вперёд, приговаривая:

- Ты головёнку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит!

Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала:

- Танюша, молочко-то есть?

- Нет, мам, не пришло пока… - Отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять откуда он идёт – и не понимала. Стало очень обидно.

- Где мама? – Я подёргала бабушку за руку.

- Высоко она, Лидуша. – Бабушка чмокнула меня в макушку. – Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело.

- Зачем мы тут? - Я насупилась.

- Сестричку твою приехали проведать. – Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только.

- Это магазин? – Я внимательно ещё раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала…

- Можно и так сказать. – Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: - Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку!

Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту…

Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и всё время плакала. Играть мне с ней не разрешали.

А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку, и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри.

Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой.

- Не любишь ты её, Таня. – Вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван, и подошла к двери.

- Мам, не говори глупостей! – Это уже моя мама бабушке отвечает. – Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут ещё Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать!

- А зачем второго рожала? – Ещё тише спросила бабушка.

- Славик мальчика хотел! – Как-то отчаянно выкрикнула мама, и вдруг всхлипнула: - Ну, пускай она у тебя месячишко поживёт, а? Я хоть передохну. Её шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на неё.

Что-то зашуршало и звякнуло.

- Убери. – Снова очень тихо сказала бабушка. – Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся.

- Конфет ей не давайте. – Снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно.

- Уходи, Таня. Кормление пропустишь. – Опять бабушка говорит. – Ты хоть позванивай иногда. Ребёнок скучать будет.

- Позвоню. - Мама сказала это, уже выходя с кухни, а я тихонько отбежала от двери, чтобы никто не понял, что я подслушиваю.

Мама зашла в комнату, поцеловала меня в щёку, и сказала:

- Не скучай, мы с папой в субботу к тебе придём.

Я кивнула, но почему-то не поверила…

Когда мама ушла, ко мне подошла бабушка, села на диван, и похлопала по нему, рядом с собой:

- Иди ко мне…

Я села рядом с бабушкой, и тихо спросила:

- А мне ведь можно конфеты?

Бабушка почему-то сморщилась вся, губами так пожевала, отвернулась, рукой по лицу провела быстро, и ответила:

- После обеда только. Ты что, всё слышала?

Я повернулась к бабушке спиной, и соседоточенно принялась надевать на куклу Колю клетчатые шортики. Бабушка вздохнула:

- Пойдём пирожков напечём. С капустой. Будешь мне помогать тесто месить?

Я тут же отложила Колю, и кинулась на кухню. Дома мама никогда не пекла пирожков. А мне нравилось трогать руками большой тёплый белый шар теста, и слушать как бабушка говорит: «Не нажимай на него так сильно. Тесто – оно же живое, оно дышит. Ему больно. Ты погладь его, помни чуть-чуть, поговори с ним. Тесто не любит спешки»

Весь вечер мы пекли с бабушкой пирожки, а дедушка сидел в комнате, и сочинял стихи. Он всегда сочиняет стихи про войну. У него целая тетрадка этих стихов. Про войну и про Псков. Псков – это дедушкин родной город, он мне рассказывал. Там есть река Великая, и дедушкина школа. Он иногда ездит туда, встречается с друзьями. Они все уже старенькие, друзья эти. И тоже приезжают в Псков. Наверное, там им дедушка читает свои стихи.

Когда уже стемнело, бабушка накрыла в комнате журнальный столик, принесла туда пирожки и розеточки с вареньем, а я, вымытая бабушкиными руками, чистая и разомлевшая, залезла с ногами в кресло, и смотрела «Спокойной ночи, малыши». О том, что я обиделась на маму я уже забыла. И сейчас вдруг начала скучать…

Я тихо пробралась на кухню, и села у окна. Видно было фонарь и деревья. И дорожку ещё. По которой должна была в субботу придти мама. Я слышала как бабушка меня зовёт и ищет, и почему-то молчала, и тёрлась носом о стекло.

Обнаружил меня дедушка. Он вошёл на кухню, скрипя протезом, включил свет, и вытащил меня из-под подоконника. Посадил на стул, и сказал:

- Мама придёт в субботу. Обязательно придёт. Ты мне веришь?

Я кивнула, но в носу всё равно щипало.

- Завтра будем пускать пузыри. – Дедушка погладил меня по голове, и поцеловал в макушку. – А ещё я расскажу тебе о том, как наш полк разбомбили под самым Берлином. Хочешь?

- Хочу…

- Тогда пойдём в кроватку. Ты ляжешь под одеялко, а я с тобой рядом посижу. Пойдём, пойдём…

И я пошла. И, засыпая на чистой-чистой простыне, пахнущей почему-то сиренью, я думала о маме и конфетах.

А мама в субботу так и не приехала…

 

***

 

Зазвонил телефон. Я посмотрела на определитель, и подняла трубку:

- Да, мам?

- Ты сегодня во сколько дома будешь?

Я посмотрела на часы, пожала плечами, словно это могли видеть на том конце трубки, и ответила:

- Не знаю. До шести я буду в офисе. Потом у меня подработка будет. Это часов до десяти. В одиннадцать заскочу домой, переоденусь, и в кафе. У меня сегодня ночная смена.

- Постарайся зайти в семь. Тут тебя дома сюрприз ждёт. Неприятный.

Мама всегда умела тактично разговаривать с людьми.

- Какой? Скажи лучше сразу.

- С ребёнком всё в порядке, он в садике. Володя приходил…

Я крепко закусила губу. Вовка ушёл от меня четыре месяца назад. Ушёл, не оставив даже записки. Где он жил – я не знала. Пыталась его искать, но он хорошо обрубил все концы… А я просто спросить хотела – почему?

- Что он сказал? Он вернулся? – Руки задрожали.

- Он исковое заявление принёс, и повестку в суд… На развод он подал.

- Почему?! – Другие вопросы в голову не лезли.

- По кочану. – Огрызнулась мама. – Твой муж, у него и спрашивай. От хороших баб мужья не уходят, я тебе уже говорила! А ты всё с подружками своими у подъезда торчала! Муж дома сидит, а она с девками трепется!

- Я с ребёнком гуляла… - Глаза защипало, но матери этого показать нельзя. – Я ж с коляской во дворе…

- Вот и сиди себе дальше с коляской! А мужику нужна баба, для которой муж важнее коляски! За что боролась – на то и напоролась.

- Да пошла ты! – Я не выдержала, и бросила трубку.

Значит, развод. Значит, всё. Значит, баба у Вовки теперь новая… За что, Господи, ну за что, а?

Снова зазвонил телефон. Я, не глядя на определитель, нажала на кнопку «Ответ», и рявкнула:

- Что тебе ещё надо?!

- Лидуш… - В трубке бабушкин голос. – Ты ко мне зайди после работки, ладно? Я уже всё знаю…

- Бабушка-а-а-а… - Я заревела в голос, не стесняясь, - Бабушка-а-а, за что он так?

- Не плачь, не надо… Всё в жизни бывает. Все проходит. У тебя ребёночек растёт. Ну, сама подумай: разве ж всё так плохо? Кому повезло больше: тебе или Володе? У Володи новая женщина, к ней привыкнуть нужно, пообтереться… А у тебя твоя кровиночка осталась. Каким его воспитаешь – таким и будет. И весь целиком только твой. Ты приходи ко мне вечерком. Приходи обязательно.

На подработку я в тот день так и не пошла. Провалялась у бабушки пластом. Иногда выла, иногда затихала. Бабушка не суетилась. Она деловито капала в рюмочку корвалол, одними губами считая капли, и сидела у моего изголовья, приговаривая:

- Попей, попей. Потом поспи. Утро вечера мудренее. Не ты первая, не ты последняя. Мать твоя дважды замужем была, тётка твоя тоже… А Володя… Что Володя? Знаешь, как люди говорят? «Первым куском не наелся – второй поперёк горла встанет». А даст Бог, всё у Вовы хорошо выйдет…

- Бабушка?! – Я рывком села на кровати, краем глаза увидев в зеркале своё опухшее красное лицо: - Ты ему, козлятине этой вонючей, ещё счастья желаешь?! Вот спасибо!

- Ляг, ляг.. – Бабушка положила руку на моё плечо. – Ляг, и послушай: не желай Володе зла, не надо. Видно, не судьба вам просто вместе жить. Бывает, Господь половинки путает… Сложится всё у Володи – хороший знак. И ты скоро найдёшь. Не злись только, нехорошо это.

Я с воем рухнула на подушку, и снова заревела…

 

***

Нервы на пределе. Плакать уже нет сил. Дышать больно. Воздух, пропитанный запахами лекарств, разъедает лёгкие, и от него першит в горле…

- Лида, судно принеси!

Слышу голос мамы, доносящийся из бабушкиной комнаты, бегу в туалет за судном, и несусь с ним к бабушке.

- Не надо, Лидуша… - Бабушка лежит лицом к стене. Через ситцевую ночнушку просвечивает позвоночник. Закусываю губу, и сильно зажимаю пальцами нос. Чтобы не всхлипнуть. – Не нужно судна. Прости меня…

- За что, бабуль? – Стараюсь говорить бодро, а сама радуюсь, что она моего лица не видит…

- За то, что работы тебе прибавила. Лежу тут бревном, а ты, бедная, маешься…

- Бабушка… - Я села возле кровати на корточки, и уткнулась носом в бабушкину спину. – Разве ж мне тяжело? Ты со мной сколько возилась, сколько пелёнок за мной перестирала? Теперь моя очередь.

- Так мне в радость было… - Тяжело ответила бабушка, и попросила: - Переверни меня, пожалуйста.

Кидаю на пол судно, оно падает с грохотом… С большой осторожностью начинаю перекладывать бабушку на другой бок. Ей больно. Мне тоже. Я уже реву, не сдерживаясь.

В комнату входит моя мама. От неё пахнет табаком и валерьянкой.

- Давай, помогу. А ты иди, покури, если хочешь.

Благодарно киваю маме, хватаю сигареты, и выбегаю на лестницу. У мусоропровода с пластмассовым ведром стоит Марья Николаевна, бабулина соседка и подружка.

- Ну, как она? – Марья Николаевна, ставит ведро на пол, и тяжело опирается на перила.

- Умирает… - Сигарета в пальцах ломается, достаю вторую. – Не могу я больше, Господи… Не могу! Уж лучше б я за неё так мучилась! За что ей это, Марья Николаевна?

- Ты, Лидок, как увидишь, что рядом уже всё – подолби в потолок шваброй. Говорят, так душа легче отходит, без мук…

Первая мысль – возмутиться. И за ней – тут же вторая:

- Спасибо… Подолблю. Не могу больше смотреть, не могу!

Слёзы капают на сигарету, и она шипит, а потом гаснет. Бросаю окурок в баночку из-под сайры, и снова иду к бабушке.

Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы.

Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке:

- Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! – Слёзы катятся градом, нос заложило.

- Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня – сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить…

- Не на-а-адо…

- Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру – ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом.

- Переста-а-ань!

- А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили…

- Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а…

- Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся…

По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу.

- Чо молчишь? – Вовкин голос. – Алло, говорю!

- Чего тебе? – Всхлипываю.

- Завтра двадцать восьмое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай.

- Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу…

- А я потом не могу. Не е&и мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него?

- Не сейчас, Вов… Не могу.

- Можешь. Завтра в два дня.

Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке…

 

… «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» - Пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы.

Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня – вряд ли…

«Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты – в них до сих пор ты мой…»

- А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем.

Таксист понимающе кивнул, и включил радио.

«Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…»

- Остановите машину. Пожалуйста.

Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами – оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги.

- Пачку «Явы золотой» и зажигалку.

Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю:

- А конфеты вон те у вас вкусные?

- Какие?

- А во-о-он те.

- У нас всё вкусное, берите.

- Дайте мне полкило.

Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперёд.

Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню в дверь.

Открывает мама. Не давая ей ничего сказать – протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета:

- Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету.

Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие.

- Что?! – Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. – Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету!

- Она умерла… - Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. – Десять минут назад. Сейчас машина приедет…

Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету.

- Возьми, возьми, ну пожалуйства! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!!

Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…

 

***

Я не люблю конфеты.

Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки.

А конфеты не ем никогда.

Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю…

И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты.

Никто.

И никогда.

 

 

( @ )Мама Стифлера

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Конкурс

 

 

Холодное осеннее небо было плотно обложено тяжелыми облаками, из-за которых лишь на короткие мгновенья прорезались солнечные лучи, даря последнее тепло. Вязко гукали паровозные гудки. Сквозь треск динамиков прорывались команды дежурной по станции. Худенький, высокий подросток четырнадцати лет в легком черном пальто брел между железнодорожных путей, мимо пакгаузов, складов, стоящих в тупике вагонов по мерзлой промасленной земле, заплеванной семечками, окурками и пивными пробками. К ушам его тянулись проводки от плеера, черный вязаный шарф аккуратно укутывал шею. Он близоруко щурился, выбирая дорогу, переступая через рельсы, неловко спотыкаясь временами о шпалы.

Все время, что он шел, удалившись уже достаточно далеко от здания вокзала, за ним наблюдали пять пар глаз. Пятеро подростков от девяти до четырнадцати лет, скрытно преследовали его на отдалении, прячась за вагонами. По внешнему виду можно было безошибочно определить в них беспризорников, разве что у самого старшего имелась куртка более-менее цивильного вида, но лоснящиеся от грязи джинсы и спутанные волосы выдавали и его.

- Я те говорю, Серый – подкашливая, говорил старшему самый мелкий среди них пацаненок с чумазой физиономией – Эт наш клиент. Я его от палатки вел. Он один. Смотри, какой жирный, плеер, мобила сто пудов, да и деньги мамочка в кармашек положила…

- Цыц, Колокольчик. Не тараторь. Сам вижу. – сплюнув, оборвал его Серый. – Подождем малеха. Куда он прется? Может у него здесь батя пашет, или кто еще…

- Да ты посмотри на него! – не успокоился малый. – Да кто у него здесь? Он же цивил, ё-маё, голимый. Надо стопить, пока никого вокруг!

- Дело говорит. – поддержал его другой подросток – Давай, Серый!

- Ну, ладно – оглядевшись и еще раз сплюнув сквозь зубы, проговорил, наконец, Серый – Колокольчик со мной. А вы трое сзади зайдете. Пошли…

 

Худенький подросток, обходя очередное препятствие на пути, неожиданно остановился. Из-за вагона, стоящей на путях пустой электрички, к нему навстречу вышли двое оборванцев. Один был примерно его возраста, но покрепче в плечах, второй совсем маленький, почти ребенок, но с серьезным выражением лица и угрозой во взгляде. Подросток инстинктивно оглянулся. Сзади приближались еще трое, вылезшие из-под вагона. Он достал из ушей наушники и замер, не пытаясь бежать. Взгляд его, казалось, был растерянным, но без паники.

- Опаньки! – подошел к нему почти вплотную Серый – Куда идем мы с Пятачком?

Остальные расположились полукругом вокруг подростка.

- Ищу пятнадцатый тупиковый – голос подростка подрагивал, но непонятно от страха или от промозглого воздуха.

- Ищу-свищу… И чего там тебе надо?

- Посылку… - казалось, он справился с волненьем и отвечал увереннее – Посылку не встретил. Состав отогнали уже. Сказали, что проводники дежурные там. Вот… А вам чего надо?

- Щиколаду, б&я – голос Серого зазвучал с угрозой и напором – А ну-ка, быренько уши и мобилу сюда!

Подросток отпрянул и снова оглянулся. Его толкнул в спину один из стоявших сзади:

- Чо, с&ка, лох, тормозишь?! Никто тебя здесь не услышит! Делай, что говорят!

Он снова посмотрел на Серого.

- Вижу, не догнал. – помрачнел Серый, опустив демонстративно руку в карман. – Чего тебе, физию расписать? Гони оргтехнику!

Подросток безропотно достал мобильный телефон и вытащил из внутреннего кармана цифровой плеер.

- Колокольчик, прими – скомандовал Серый.

Малыш подскочил и сграбастал с руки подростка технику. К нему тут же подскочил один из стоявших сзади.

- Дай, дай, зазырить… Чо там? Самсунг? А плеер?...

- Хорош. – оборвал их Серый. – Я еще не закончил.

Он вновь обратился к пленнику:

- Шарф тоже снимай. Мама новый свяжет, а нам некому, гы-гы…

- А вы…Эти… - разматывая шарф, сбивчиво говорил подросток – Бездомные, да? Беспризорники?

- Эти, эти… Самые… Ага… Чо, не видел?

- Неа… Только по телику иногда…

- А я телика сто лет не видел. Вот и встретились. Тебя как звать-то?

- Митя…

Беспризорники загоготали.

- Ми-тя… - передразнил Серый. – Как котенка… Дмитрий ты, стало быть. Димон.

Серый пощупал митино пальто.

- А пальтишко у тебя, Димон, хлипкое… Ладно, оставь себе, а то еще простудишься, кому мама будет тефтели жарить…

- Да ты чо, Серый?! – возмутился один из его друзей.

- Не гони, Кит! Ты его вдвое шире. Да и зима на носу, куртку надо хорошую, а не эту тряпочку с подкладкой. – Серый вновь обратился к Мите – Деньгу мечи! И не заставляй обыскивать…

Все так же безропотно Митя достал портмоне и открыл.

- Дай сюда! – вырвал портмоне из его рук Колокольчик. – Ого, три штуки! Гульнем, братва.

Серый молча забрал портмоне. Пересчитал.

- Это все?

Митя мотнул головой.

- Ну, ладно. А теперь нагнулся и вприпрыжку поскакал отсюда. И чтоб больше я тебя не видел. Ментам на вокзале стуканешь, нам ни х&& не будет, а тебе пи&&ец. Усек?

- Да. А… Серый…

- Чего ты вякнул? – развернулся старший, уже собиравшийся уйти – Забудь все, что ты слышал и кого ты слышал! Иначе прямо счас попишу!

- А… можно я у вас телефон выкуплю? – словно набравшись храбрости, задал вопрос Митя. – Вы ж его все равно сдадите. А мне его отец подарил. Влупит, если узнает…

Серый опять подошел к нему вплотную и уставился в глаза.

- А… Деньги у меня есть… Я скопил… Давно… - по затухающей бормотал Митя.

- Сколько дашь? – после долгой паузы проговорил Серый.

- По номиналу, девять тысяч…

- А чего тогда новый не купишь? – опять с подозрением уставился в его глаза Серый.

- Все равно на деньги попал. А там, в памяти куча номеров забита. Да и вам деньги, наверное, нужнее, чем «Евросети». Вы ж бездомные…

- А ты добрый такой?

- Не знаю…

Серый отвел взгляд и помолчал. Все смотрели на него.

- Ну, хорошо… Завтра, в семь на этом месте. Если кого с собой притащишь, прямо здесь тебе яйца отрежу. Давай, вали…

- Спасибо.

 

Вечером девять подростков-беспризорников сидели у костра. К уже известной компании добавились еще два паренька и две девушки, тринадцати и пятнадцати лет. Все были пьяны, на земле валились три пустых бутылки из-под портвейна, еще две ходили по рукам початые. Пили из горла и жарили на палочках толстые сардельки. На импровизированном столе из перевернутого ящика лежал разломленный хлеб, остатки сыра, конфеты и яблоки. Серый сидел с сигаретой, щелкая по клавишам митиного телефона. На дисплее возникло фото юной девушки в ярко-красном берете с озорной челкой. Легкая улыбка оставила ямочки на ее щеках. Серый надолго застыл, время от времени затягиваясь и выпуская едкий дым, прищурив глаза. Вокруг стоял пьяный гогот. К нему подошла одна из беспризорниц, что помоложе, одетая как шлюха. Она и была привокзальной шлюхой. Присела рядом с ним и обняла за шею, пьяно улыбаясь.

- Серуня, мужа мой, ты чего невесел?... А что это за телка?

- Отстань. Телка, как телка, в мобильнике была.

- Ну-ка, дай заценю…

- Не лапай, сказал же! Мобилу завтра менять будем.

- Да не придет этот сучок ни&&я. – встрял Колокольчик, покачиваясь на худеньких ножках. – Зассыт…

- Придет – мрачно процедил Серый, убирая телефон в карман. – Не робкий. Спокойно себя вел.

- А давай, слы, позвоним этой чувихе из телефона – Предложил Кит. – Кто тоненьким голоском за Митю проблеет? Скажем, чтоб завтра на свиданку туда же приходила… Гы-гы…

- Я те позвоню, б&я! – неожиданно резко ответил Серый.

Кит осекся. Остальные тоже недоуменно уставились на Серого.

- Подпишется, а нахера нам свидетели нужны? – уже более миролюбиво закончил он. – Дай батл, Ленка.

- Пей, Серуньчик – опять прижалась девушка к нему. – А то злой какой-то… Хочешь я тебе ми&&&ик соображу?

- Ты сначала трепак долечи. – огрызнулся Серый.

- Он орально не передается. – обиделась Лена. – Да и гондоны есть…

- Ты это крыше, майору Дяде Степе расскажи – сделав большой глоток красного пойла, проговорил Серый. – Шалава…

 

На следующий день Митя стоял на условленном месте, зябко поеживаясь. Похолодало, дул пронизывающий ветер, а он был без шарфа. Стоял он уже минут десять, а Серый с Колокольчиком наблюдали за ним из-за укрытия. Вернулся Кит.

- Серый, мы прошарили вокруг, вроде только местные, ничего подозрительного…

- Я так и думал. Пошли.

Втроем они приблизились к Мите, тот заулыбался.

- Принес? – сходу спросил его Серый.

- Да. Вот. – ответил Митя, протягивая деньги.

- Держи. Молоток. – Серый протянул мобилу.

- Спасибо.

- Хы, он еще благодарит – осклабился Серый. – Давай, может, обмоем сделку и твой новый телефон?

Серый добродушно засмеялся, Колокольчик с Митей подхватили.

- А как? – удивился Митя.

- Да, как… Возьмем пивка или водяры…

- Я не пью… – смутился Митя – Вернее, только пробовал… немного пива… летом…

- Гы, чайник, ну и п&&дуй тогда! – зло встрял Колокольчик.

- Погоди, малой… - перебил его Серый – Вишь, нормальный чел. Не жопа. Пошли, Димон, я угощаю.

Он снова жизнерадостно заржал. Колокольчик недоверчиво посмотрел на него, но промолчал.

 

Остаток вечера Митя провел в компании Серого. Они выпили по литру пива за разговорами о том, о сем. Когда совсем стемнело, сделали набег на товарняк, где по наводке было три вагона с сухофруктами из Средней Азии. Хапок не удался, как только сбили пломбы, нарисовались два охранника. Дали деру под свистки и счастливо ржали, когда оторвались и перевели дух. Серый неожиданно для остальных проявил странное доверие к новичку, и привел его в их временное обиталище – в списанные на утиль плацкартные вагоны, где выбитые окна заменяли картонки и фанера.

- Давай, Димон, обряд крещения – сказал Серый, когда они расселись по лавкам. – На деле ты сегодня с нами был, осталось лишь занюхать. Кит, где «Момент»?

Кит заглянул под сиденье и достал клей. Колокольчик вытащил целлофановые пакеты и раздал. Кит отцедил всем по пакетам.

- Ты в курсах, что делать? – спросил Митю Серый.

- Ну… Читал про токсикоманов. Сам не пробовал. Только в школе пару раз траву курил.

- Травка – баловство. Для девочек, хи-хи, ха-ха. А тут реальный крышесьезд. Не бзди, харю внутрь и глубокоооо дыши…

Остальные уже приступили к процедуре. Митя, поглядев по сторонам, опустил лицо в пакет и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов.

- Вооо… - смотрел на него Серый – Нормалёк. Давай, давай, приобщайся…

Потом и сам засунул голову в пакет.

 

Митя первым стянул с головы целлофан. Взгляд его помутнел, лицо было бледным. Потом и остальные выползли наружу. Один Колокольчик еще дышал клеем. Все обмякли, кто-то бессмысленно хихикал, кто-то смотрел в пустоту. Серый, с трудом артикулируя слова, произнес, вытянув гуляющую руку:

- Коло…кольчик… Стяните кто-нить… Опять переберет… Ха-ха-ха…

Кит стянул с Колокольчика пакет. С подбородка его свисала длинная слюна, взгляд закатился, он плавно сполз на полку и остался лежать на боку. Митя тоже завалился неловко в сторону.

- Ну, как Митюня? – спросил его Серый, улыбаясь.

- Ммм… нннн… - замычал он в ответ и, уже собравшись с силами – Хорошшшшо…

Он тяжело дышал, ворочался, словно искал точку опоры. Голова болталась, как у китайского болванчика. Минут через пятнадцать его вырвало в тот же пакет.

- Слабак – ухмыльнулся Кит.

- Сам-то чо, не блевал? – осадил его Серый – Со всеми по перваку бывало. Митяй, ты как?

- Лучше – с усилием проговорил Митя.

Голова у него кружилась, цвета плыли и запах ацетона, казалось, пронизал все поры организма. Окончательно полегчало только через два часа, когда все уже укладывались спать на разных полках грязного вагона. Кто-то, как Колокольчик, уже по новой проводили «ингаляцию».

- Пойдем, провожу – предложил Серый, когда Митя засобирался.

- Угу – обрадовался Митя.

 

Они шли вдоль путей, негромко разговаривая. Митя всей грудью вдыхал морозный воздух, освобождаясь от муторного состоянья.

- Ты кто сам-то? – спрашивал Серый.

- В каком смысле?

- Ну, где учишься, того-сего?

- Да, в школе, как и все. Живу с родителями. Обычно.

- А с нами чего решил вдруг затусить?

- Ты ж сам позвал… Да, и просто, интересно стало… Экстрим, это тебе не по ящику… А ты откуда?

Серый помолчал. Остановился, прикурил.

- Из-под Рязани. Мать померла. Отец запил жестоко. Еле убёг, прибил бы нафиг.

- И долго уже… так?

- Лет пять. Вначале, конечно, колбасило. Спецприемники, голодуха. Пару раз порезали. Один раз бомжи чуть не убили. А сейчас ничё. Пообтрепался. Видишь, какой у меня отряд. «Армия трясогузки».

- Что за название?

- Да книжку одну помню… Из той еще жизни…

- Не читал.

Пошли дальше.

- Слышь… - как-то менжуясь, нерешительно продолжил Серый. – А телка эта кто? Ну, в смысле… из телефона… твоего?..

- Это… в берете что ли?

- Во-во. Красная шапочка.

- Так это Настька, сеструха моя двоюродная. А что, понравилась?

- Да не… Так просто спросил. Лицо такое… Необычное…

- Настька классная. Мы с ней как родные. А… Хочешь познакомлю?

- Вот еще. Что у меня своих баб мало…

- Она не баба. Она красивая девчонка, и не дура. Слушай, точняк! Давай от меня обратка: я с твоими тусовал, теперь ты приезжай на выходные, с моей компашкой затусуем, а? Заодно и с сестрой познакомлю.

- Да не… Не катит.

- Да, все катит! Ты же симпатичный пацан, если разобраться. А девчонок, я читал, тянет к плохим парням. Будет классический вариант – «Красавица и Чудовище»! Ха-ха-ха… Да, не обижайся, я шучу. Ну?

Серый шел, задумавшись, смотря куда-то под ноги.

- Короче… - продолжил Митя. – «Да» и «нет» не говори… Дай мне твой мобильный. У тебя же есть мобила?

- А то. Сейчас и у бомжей мобилы есть.

- Ну вот. Я тебе через пару дней позвоню, все и решим. Давай, диктуй…

 

Они подошли к концу привокзального перрона.

- Ну, спасибо. Дальше не надо – остановился Митя. – Значит, договорились. Звоню, и забиваем стрелку.

- Посмотрим… – буркнул Серый.

Сплюнул. Посмотрел на Митю:

- А ты ничего, нормальный пацан.

- Ты тоже.

- Бывай.

- Пока.

 

На следующий день джип с затемненными стеклами остановился у ворот закрытого частного лицея в центре Москвы. Водитель вышел из машины и открыл дверцу пассажиру. Из салона появился Митя. Он был в дорогом «клубном» пиджаке с гербом лицея, отутюженных темных брюках и белой сорочке с узким галстуком-селедкой.

- Спасибо, Александр Викторович – вежливо поблагодарил он.

Подошел к закрытому входу и приложил магнитную карточку. Щелкнул замок, пропуская его внутрь. Звонок еще не прозвенел, и во внутреннем дворике стояли группки лицеистов. К одной из них Митя и направился. Три его сверстника, одетых в «униформу» и Анастасия, в таком же пиджаке, только приталенном, в лицейской юбке из красно-синей «шотландки».

- Приветствую вас, господа! Миледи… - он чуть кивнул головой в сторону Анастасии.

- Магистр, как наши дела? – улыбнулась девушка.

- Лед тронулся, как говорил Предтеча. Все идет по плану. Тайная вечеря состоится. Ты достала?

Настя порылась с сумочке и извлекла грязновато-серую квадратную бумажку с коричневым пятном посередине.

- Что это?

- «Омега». Польская кустарщина. Скелетоса напрягла, он у районного барыги замутил.

- И что сие?

- Адская смесь амфетаминов. Ядерная бомба. Один раз по незнанке сьела, была сутки беспощадно изнасилована счастьем. Потом чуть не подохла, отходняк тяжелый.

- То, что нужно. Миледи, Вы прелесть. А подделка?

Настя опять залезла в сумочку и достала еще несколько квадратиков, напоминавших первый.

- Самая дешевая туалетная – продолжила она, демонстрируя бумажки – и капнула слабой заваркой.

- Годится. – Митя был серьезен. Взгляд его упал на одного из подростков, доселе молчавшего. Он нахмурился:

- Константин, Вы по-прежнему полны решимости вступить в наш элитный клан?

Юноша выдержал взгляд Мити:

- Да.

- Вы готовы к тому, что это потребует полной самоотдачи, а местами и отрешенности от собственного «я», в угоду коллективу и лично мне?

- Да.

- Ну что же… Вот и первое задание, что будет Вашим испытанием. Встречу в верхах поведем в Аносино. Лес там рядом?

- Близко. А почему у меня?

- Именно поэтому. У нас в Жуковке, одни заборы и камер дофига. А дело требует интима. Так мы можем на Вас положиться?

- Да… - с некоторой затяжкой проговорил Константин.

- Иного ответа, как говорят в таких случаях, я от Вас и не ожидал. – подытожил Митя.

Прогремел звонок. Ученики потянулись ко входу.

- Вперед, мои коннетабли и канделябры – с ухмылкой проговорил Митя, направляясь к лестнице, отделанной декоративным камнем.

 

В субботу Серый встал ни свет, ни заря. Растолкал Колокольчика.

- А? Чего? – спросоня бормотал малой.

- Подьем, Кол, в баню пошли. Я тороплюсь.

- А… - зевая, недоумевал Колокольчик – А какого так рано-то? Чо за пожар?

- Ну не хочешь, как хочешь.

- Да не, разбудил уже, пойду.

 

В десять утра они уже сидели распаренные в номере, вкусив первый жар парилки. Потом в прачечной самообслуживания при бане выстирали и высушили белье с одеждой. Затем Серый еще зашел в парикмахерскую и навел последний лоск.

- Ну, все Колокольчик, дуй к нашим. А у меня дела сегодня. – проговорил Серый, намереваясь разойтись.

- Не понял. Чо за дела? Я с тобой.

- Нет, малец. Я к бабе еду. К девушке, то есть.

- Пусть подругу зовет, не в первый раз, небось. Вместе пойдем.

- Нет, я сказал. Сегодня я один. Договорился, что один буду.

- Постой… Это ты не с Митей ли встречаешься и его бабой телефонной?

- Не важно. Дуй, я сказал. Пока.

- Подожди, Серый… Серый, слы… - Колокольчик вдруг не в шутку заволновался – Серый, говно это, чует мое сердце… Козел он городской, пижон, подставит тебя… Серый меня возьми, я точно говорю, не облажаюсь…

- Колокол, ты чо в натуре? Чо за измена? Ты чо, меня что ли не знаешь? Да я любого урою, если чо… Походу, ты ревнуешь просто…

- Я?! Ревную?! Да пошел ты на&&й!

- Все. Разговор окончен. П&&&уй «домой».

Серый решительно развернулся и зашагал прочь. Колокольчик сиротливо смотрел ему в спину. Потом покачал головой и, нахохлившись, побрел.

 

Серый доехал до «Войковской» и оттуда электричкой до Нахабино. На перроне его ждал Митя. Маршруткой они добрались до Павловской слободы. Можно было ехать и дальше, но Митя предложил пройтись.

- Заодно, по дороге и переоденешься – он потряс большим пакетом, что нес в руках.

- Чего? – резко спросил Серый.

- Да, ты не обижайся. Я тебе свои джинсы и куртку приволок, должно подойти. Встречают-то все равно по одежке. А уж провожают по уму. Просто хочу, чтоб ты произвел хорошее впечатление. От всей души, Серый.

Серый недоверчиво заглянул в пакет:

- Ну, ладно. Будем считать, бал-маскарад.

Он и впрямь преобразился, когда в придорожных кустах одел почти новенькие модные джинсы и черную куртку с красным башлыком-капюшоном. Атлетичный синеглазый блондин в современном прикиде.

- То, что доктор прописал! – радовался Митя.

- Пижон, б&я – улыбнулся в ответ Серый, пытаясь оценить себя со стороны.

 

Через пятнадцать минут они подошли к ограде элитного коттеджного поселка. Родители Константина отсутствовали. В доме была лишь домработница. Митя по очереди представил ребят:

- Знакомся. Эдик, Игорь и Константин. А это Настя.

Серый пожал всем по очереди руки, приглядываясь. «Ботаники» - пронеслось у него в голове: «Если что не так, любого уделаю». Он расслабился.

- А Вы, стало быть, тот самый Робин Гуд? – улыбалась девушка.

Серый невольно расплылся в улыбке, пожимая ее холодную узкую ладонь:

- Да не… Я просто Серый… Сергей.

- Очень приятно.

 

С дороги они плотно закусили. Потом с час рубились в «Play station». Выпили тайком бутыль красного испанского вина. Настороженность, с которой Серый вошел в этот дом и компанию, постепенно сошла на нет. Он раскрепостился, смеялся и шутил, отмечая про себя реакцию Насти на его слова. Ловил время от времени с удовлетворением ее испытывающий взгляд. И сам не упускал случая, чтобы внимательно рассмотреть ее. В жизни она оказалась еще более красивой, чем на фото. Чувствовалось, что у нее крутой и независимый нрав. Самые смелые ожидания не обманули его. Ни богатая обстановка дома, ни социальные барьеры, разделявшие их, не давили на его сознание. Он не чувствовал неловкости, скорее из него выпирало излишнее бахвальство, словно, он старше их на голову и его жизнь «генерала песчаных карьеров» на порядок романтичнее их домашнего уютного мирка.

А верховодил в компании Митя, как про себя отметил Серый. Именно к его словам все без исключения прислушивались и словно хранили незримую субординацию. «Тоже лидер, я сразу не ошибся» - довольно думал он: «Пацаны – кисель. А вот Настя – это да!»

 

- А не пора ли нам до лесу? – спросил Митя, глянув на часы – Главная тема ждет.

Все, не говоря ни слова, стали собираться.

- А что за тема? – спросил Серый.

- Сюрприз. Алаверды, так алаверды. Узнаешь.

 

Через полчаса они отошли от поселка километра на два и углубились в осенний лес, что обжигал всполохами ярких красок на фоне стального неба. Шли, беззаботно болтая, пиная опавшую листву, кидая друг в друга ворохом листьев. Наконец, остановились на небольшой опушке. Лес вокруг хранил безмолвие.

- Годится. Здесь. – огляделся Митя. – Миледи, доставай.

Настя достала из кармана кустарные «марки». Все разобрали, одна досталась Серому.

- Что это?

- Это, Серый, пропуск в рай. Согласись, ты меня потчевал ацетоном. Не мог же я оставить без ответа. Ешь, друг, не бойся.

Все положили марки на язык. У Серого екнуло внутри, но он и не думал показывать слабость. Он посмотрел на всех и решительно засунул бумажку в рот.

- А я и не боялся. Просто интересно.

- Интересно будет впереди. – усмехнулся Митя.

 

Уже через пятнадцать минут его стало накрывать. Каждая следующая минута лишь усиливала состояние. Волны небывалой эйфории шли от самого низа живота и накрывали с головой. Казалось, толпы мурашек проносятся вдоль позвоночника, оставляя приятный зуд. Восторг, блаженство, транс – слова не передавали и сотой части того счастья, что лилось через край, заполняя все его существо. За всю свою короткую, но насыщенную событиями и переживаниями, жизнь он не испытывал такого. Никогда еще ему не было так хорошо. Лицо раздирала улыбка. Мозги, казалось, выкипели и улетучились, как пар. Хотелось петь и орать, но новые волны невыразимой сладости окутывали его, не давая сосредоточиться на одном действии. Все было счастьем, и он был счастьем. Простой взмах рукой, любое действие или произнесенное слово вызывали новый прилив неконтролируемой радости. И с этим ничего нельзя было поделать. Вспомнив о других, он рассеянно оглянулся. Неужели и всем так хорошо? Да, улыбаются, глядя на него… Но понимают ли как он счастлив теперь? Догадываются ли хоть в малейшей степени, какой концентрат любви заполонил его душу и готов излиться на всех и все вокруг? Боже, видят ли они лес так, как видит он сейчас, с прожилками алых и желтых крон, с дрожащим хрустальным воздухом, с черной паутиной веток, словно трещины легшей на синеющее небо? Осознают ли хоть частицу того восторга, что охватил его?

Митя и его друзья улыбались, стоя вокруг сидевшего на пеньке Серого. Рот его беззвучно смеялся, голова болталась, руки самопроизвольно поднимались и опускались, а счастливый взгляд бессмысленно блуждал вокруг.

- Как на серегины именины – запел вдруг Митя, схватив соседей за руки – Испекли мы каравай!

Они стали вести хоровод вокруг Серого, то приближаясь, то удаляясь.

- Вот такой ширины, вот такой ужины, вот такой низины, вот такой вышины…

Серый лишь издавал хрипящие междометия, еще сильнее склабясь.

- А теперь пора и окропить святой водой – верховодил Митя. Они достали из карманов заправочные баллончики для зажигалок «Zippo» и стали поливать тонкими струйками Серого.

Серый замахал руками и счастливо засмеялся. Что они делают? Впали в детство, играют в поливалки? Я тоже так хочу. Ну, дайте, дайте, мне одну… Чем это пахнет? Ацетон? Бензин? Боже, не знал, что бывает столь чудесный аромат. Смешно. Ха-ха-ха. Хватит, друзья, хватит, я уже мокрый, ха-ха-ха…

 

- Абдула, поджигай – жестко глянул на Игоря Митя.

Игорь судорожно достал коробок спичек. Вынул дрожащей рукой одну. Сломал. Достал вторую. Чиркнул. Она потухла. Начал возиться с третьей. Митя выхватил у него спички. Глянул презрительно. Настя и Эдик уже писали «картинку», не отрываясь от смартфонов. Костя отбежал на несколько шагов назад и с ужасом глядел со стороны.

Серый опять нечленораздельно загундел, когда зажженная спичка упала ему на колени. Мгновенье и он вспыхнул разом весь. Секунду, две, три он смотрел восторженно на пламя, охватившее курточку и руки. И улыбался. Только потом к невыразимой красоте прибавились новые ощущения. Словно к острой сладости примешалась боль. Столь же острая и дикая, как и то счастье, что, по-прежнему, не покидало его. Тишину леса разорвал оглушающий, полный животной страсти крик. Он вскочил с пня и побежал, не глядя, сломя голову, размахивая пылающими конечностями, продолжая нечеловечески орать. Пробежал метров двадцать и словно наткнулся на незримую стену, упал, как подкошенный, на колени, и стоял какое-то время, хрипя, воздев руки к небу. После чего ткнулся лицом в землю и затих, продолжая гореть. Подбежали, продолжая снимать на камеру, Эдик с Настей. К ним присоединился Митя, тоже достав дорогой телефон. Глаза Насти стали бездонными от расширившихся зрачков. На щеках пылал румянец. Она смотрела, не отрываясь на дисплей экрана. Серый вдруг дернулся, издав утробный стон, и завалился набок, окончательно замерев.

- Выливай остатки – скомандовал Митя.

Три струйки бензина добавили жара. Куртка и штаны почти прогорели, обнажая обожженную, лопнувшую кожу. Огонь с новой силой стал лизать тело подростка.

 

Возвращались затемно. Митя шел впереди. Рядом, как сомнамбула, устремив взор в одну точку, шла Настя. Остальные плелись следом.

- Это круче всего, это круче… - шептала Настя. – Мить, это круче наркоты, круче секса, столько адреналина, я думала, что взорвусь…

Ее била дрожь. Митя резко повернулся к остальным.

- Слава мне! Я - гений! Две недели походов по «периферии жизни», точный расчет, идеальный план. Теперь «ашники» и «вешники» заткнуться. Что, кроме банального мордобоя и еще более банального изнасилования они выдадут на конкурс? Ни-че-го. Приз наш!

Костю, что шел позади всех, вдруг вырвало. И продолжало рвать, пока он стоял, ухватившись за ствол сосны.

- Магистр, в нашей команде «слабое звено»!

Митя посмотрел на Костю.

- Ничего, как говорил мой друг Серюня, – он усмехнулся – По перваку в кем не бывало, гы-гы…

- А что, это уже не первый? – с трудом отдышавшись, спросил Константин.

- Да, мы имеем обыкновение по уик-эндам жарить голытьбу, несчастных париев… Дурак, для всех это проверка. На обоснованность. И ты ее прошел. Ты принят в клан. Теперь мы одной крови. И кровью связаны, как любят говорить в дешевых детективах.

- И что, сколько в банке? Это все из-за денег?

- На кону пять штук евро. Но Вам, молодой человек, я хочу сразу обьяснить во избежание дальнейших непоняток. Деньги – тьфу. Сие действо лишь доказательство нашего неоспоримого лидерства по жизни. Мы на верху социально-пищевой цепочки. Деньги, слава, власть – это лишь неизбежные дивиденды, вытекающие из этого положения. Мало родиться в семье олигарха. Надо еще доказать, что ты достоин, стать хозяином себе и этой жизни.

- Да хорош, – откликнулся Игорь – ты ему еще Ницше почитай. Что, Костя, жалко стало? А если б они тебя темным вечером зарезали из-за чувства классовой ненависти и трехсот рублей, ты бы их и с того света жалел?

- Причем тут Ницше? – поддержал Эдик. – Это старичок Дарвин. Естественный отбор. Природа. Мать её ети…

- Слушайте! – Настя пересматривала картинку на смартфоне – Запись класс! Можно даже в ютубе выложить. Никто не врубиться, что все на самом деле. Решат, что спецэффекты, супер!

- Ладно, поторопимся – Митя взглянул на часы. – За мной скоро приедут.

Они вышли из леса и направились в сторону поселка, горевшего огнями.

 

Поздней ночью Колокольчик сидел на ступенях плацкартного вагона и беззвучно плакал, утирая слезы грязным рукавом. Вышел Кит.

- Кол, ну чего ты один торчишь? Сырость развел. Пойдем, бухнем…

Колокольчик только замотал головой.

- Да придет твой Серый. Чо, он по бабам не ходил? Завтра отоспится и придет…

- Да пошел ты! – вдруг не по-детски заорал Колокольчик – Ты НИЧЕГО не понимаешь! НИЧЕГО!

- Пошел ты сам, псих ненормальный, малолетка! Счас вот настучу по кумполу, пока Серого нет…

Колокольчик надрывно взвыл и бросился в темноту, не глядя, матерясь и спотыкаясь о рельсы. Кит проводил его встревоженным взглядом и вернулся в вагон.

А Колокольчик еще долго брел, не разбирая дороги, пока не вышел к освещенному вокзалу. Стоял, оглушенный суетой чужой жизни, отрешенно глядя на снующих мимо людей. Сердобольная бабушка сунула ему в руку десятку, перекрестив. Он сжал в руке купюру и пошел на негнущихся ногах к пивному ларьку, нервно всхлипывая и кутаясь в черный вязаный шарф, еще хранящий чужой домашний запах…

 

 

 

© zooch

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


Cегодня с утра вновь перечитал все рассказы, пока шефа нет, да и работы, собственно, тоже... Тронули рассказы про маму, про шоколадную конфету... до комка в горле... выбегал покурить, чтоб, коллеги не видели внутренних переживаний. Сильно и... правдиво написано. Спасибо, Аленка за размещение этих историй!

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты

Награды

Спасиб тебе, Виталя, за отзыв!..

 

Немного позитива :)

 

 

Раз шажочек - два шажочек

 

 

Конец сентября, солнечный и теплый день, деловитые воробьи выклевывают очередные вкусные крошки на асфальте, по двору идут старичок и старушка. Обоим лет за восемьдесят. Идут медленно, старушка с тростью, опирается на неё тяжело, каждый шаг – маленькая победа.

- Ничего, Наташечка, ничего, дружочек, - приговаривает старичок, - раз дощечка - два дощечка, раз шажочек - два шажочек, мы с тобою ещё ого-го, мы с тобою молодцы!

Старушка сосредоточенно шагает, вкладывая в это шагание все силы, до донышка. Я иду за ними следом и думаю, что, если им сейчас по восемьдесят, то родились они в тридцатые годы прошлого века. В тридцатые, это ж давным-давно, для них пятидесятые – молодость, а для меня – преданья старины глубокой, удивительная жизнь, нет, всё же какая удивительная!

- Это ты молодец, - шелестит Наташечка, - а я тебя вон как подвожу, разваливаюсь вся.

- Ты это брось! – возмущается старичок молодым голосом, лишенным обычного старческого дребезжания. – Брось и даже не думай! Не разваливаешься ни чуточки, возраст вносит свои поправки – не более. Идём же? Идём! Можем же? Можем!

 

И тут во двор врывается серый мерседесовский джип. Я ещё только начинаю думать про то, что вот же гад, старики идут, как можно на такой скорости мчаться, а он уже тормозит, из него стремительно выпрыгивает молодой парень и немедленно начинает кричать – «Дед! А, дед! Я же сказал вам ждать меня у подъезда, ну что вы как дети, ну куда вас понесло пешком?!». Старички неспешно поворачиваются, будто танцуют только им известный медленный танец, движения плавные, синхронные, осторожные, и тот, кого только что назвали дедом, выдает голосом, не оставляющим сомнений в его военном прошлом, - «А-а-атставить крик! А-а-атставить носиться по двору! А-а-атставить блажить!». Я аж присела от акустической волны. Да и вообще присела – на лавочку, не оторваться же от зрелища, совершенно же невозможно.

 

Молодой человек немедленно «а-а-атставил», подошел к старикам и примирительно забурчал, что, мол, ну опоздал, ну, пробки, ну, могли бы позвонить, зачем тащить бабушку пешком, не, ну правда, дед, ну где логика…

- Логика в том, что бабушке надо ходить самой! Надо! Ходить! Самой! Нельзя лениться! - рубит этот пожилой человечище. – Развернись, езжай к поликлинике, мы дойдём сами, оттуда нас заберешь. Жди.

- Ладно, - отвечает внук и, понурившись, идет к машине.

- Павлик! – тихо окликает внука Наташечка.

- Чо, бабуль? – поворачивается молодой человек.

- Мы и сами можем обратно, если торопишься, можешь не ждать, а? – предлагает она.

- Не, я подожду, ба. Я на вас три часа выделил, всё нормально, идите, – говорит Павлик.

- Ну, ещё бы! – фыркает дед. – Выделил, конечно, куда б делся! Езжай давай!

 

Старички опять совершают медленный поворот, Павлик садится в джип, я встаю со скамейки и снова слышу «Раз шажочек – два шажочек, ты моя девочка, ты моя умница!».

Медленно иду за старичками и про себя счастливо повторяю «Раз шажочек – два шажочек, ты молодец, Наташечка, ты молодец!».

 

 

© Евгения Просветова

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • 5 месяцев спустя...

Мужчины плачут

 

— Ты же мальчик, мальчики не плачут.

Мне об этом говорили с детства. И, правда, во дворе не очень-то ценилось, если кто-то из ребят вдруг пускал слезу. Больно – терпи. Обидно – терпи. Ты – мальчик. Ты — мужчина. Мужчины не плачут.

Слезы всегда считались проявлением слабости. Если плачешь – значит, девчонка. Если плачешь – значит, слабый.

При ударе в нос глаза на мокром месте сами собой. Ты не контролируешь этот процесс. Поэтому нужно отвлечь внимание яростной контратакой или же поспешить все закончить и удалиться. Слезы нельзя видеть никому. Слезы – признак слабости. Мальчики – не плачут.

Эта мысль глубоко въедается в сознание, становясь неприкосновенной истиной. Наряду с тем, что небо голубое, а трава зеленая. Растешь, а убеждение становится все крепче и крепче. «Мальчики не плачут» со временем трансформируется в стоговское «Мачо не плачут». Но суть от этого не меняется.

Ты – мужчина. Плачут только не натуралы. Не бруталы. Не первобытные самцы. Таким нет места в этом мире.

Я никогда не видел плачущими взрослых мужчин. По крайней мере, близких мне взрослых мужчин. Какие угодно эмоции. Смех, улыбки, ярость, недоумение, разочарование – этого в достатке. Но слезы…

 

................................................................................

.........

 

Мне было 14 лет. Нас пригласили на свадьбу. Замуж выходила соседская девчонка. Обычная такая деревенская свадьба в лучшем стиле. Во дворе дома, со сватами, с песнями и танцами, без новомодных ведущих. Тамада – просто тетка из числа родни, у которой подвешен язык. Спиртное лилось рекой. Я первый раз в жизни видел, чтобы люди так пили. Нет, я видел, как выпивает отец с дядей и дедушкой. Видел, как они, изрядно пьяные, горланят песни под баян. Но чтобы ТАК…

Музыкой заведовал диск-жокей из местного ДК. Ну, как диск-жокей. Он ставил песни на местных дискотеках, от чего ходил в большом почете. Он предоставлял аппаратуру на праздники за символическую плату и присутствие за столом. К середине свадьбы он был уже никакой.

Диск-жокей плавно и нерешительно взял рюмку. Медленно поднес ее к губам, примеряясь, осилит или нет. Потом резко опрокинул ее в рот. Но рот закрывать не стал. Голова его безвольно упала на грудь, а водка вылилась обратно на тарелку. После этого он уткнулся лбом в край стола и заснул.

В это время с музыкой начала твориться полная вакханалия. Любой желающий мог подойти, покопаться в дисках и поставить все, что ему заблагорассудится. Рано или поздно, но Аллегрова со своим «Младшим лейтенантом» и Шатунов с «Белыми розами» сдались брутальному Кругу. Из хриплых колонок надсадно завопил «Владимирский централ».

Я поднялся на веранду, где стоял музыкальный центр. Рядом с ним сидел мой дядя. Он был уже без рубашки, в одной белой майке, которую обычно надевают под низ. Дядя сидел спиной к входу и беззвучно трясся. Я тронул его за плечо, и он повернулся. Глаза его были красными, а слезы ручьями текли по лицу. Он трясся и рыдал.

- Что случилось?! – буквально прокричал я. Дядя рыдал и не мог произнести ничего членораздельного. Было непонятно, мычит он от избытка алкоголя в крови или от того, что его душат слезы.

Он просто мотал головой, а слезы текли по щекам, капая на белую майку, до треска натянутую огромным животом. Они смешивались с брызгами от горячих блюд, каплями сока помидоров и ручейками водки.

Майка становилась холстом, на котором рисовалась эпичная картина сельской свадьбы. Не хватало только крови.

Я смотрел, как дядя плачет. За его плечом в окне, уткнувшись лбом в стол, спал ди-джей. Сидевшие рядом продолжали о чем-то шутить, улыбаться золотыми ртами и вливать в себя рюмку за рюмкой.

В комнату вошел отец.

- Что происходит? — повторил он мой вопрос. Он тоже был откровенно нетрезв. Хмельной взгляд, вечная в таком состоянии улыбка. Рубашка, расстегнутая чуть ли не до пупка, выставляла на всеобщее обозрение волосатую грудь и синих ангелов, летающих вокруг такого же синего креста.

- Я не знаю. Я пришел. А он – тут… Вот… -ответил я.

- Игорек, ты чего? – отец тряхнул дядю за плечо.

- Песня… — пробулькал наконец-таки дядя.

Звуки, которые он произносил, вряд ли походили на человеческую речь. Они воспринимались скорее на подсознании. Он тряс головой, смахивал слезы, с трудом поднимал падающую на грудь голову и булькал:

- Централ… Бл( @ )дь… Владимирский централ… Бл( @ )дь… Пацаны, на( @ )уй… А этап… Бл( @ )дь…

- Игорек, а ты чего плачешь-то? Ты что, сидел что ли?!

- Нет… Пацанов… Бл( @ )дь… Жалко…

Я тут же вышел из дома. За столом продолжалось веселье. Жених с невестой уже покинули шумную компанию. Их отсутствия никто не заметил. Продолжали взмывать вверх рюмки, плеская водку на помидоры, квашеную капусту, пюре, котлеты и холодец. Следовали призывы «Горько». Кто-то даже считал. Сосед извлекал из-под стола гитару. Ди-джея переместили на лавочку…

 

................................................................................

.........

 

Хоронили бабушку. Это случилось неожиданно. Они с дедушкой давно уже продали свой дом на окраине нашего городка.

Такая окраина, которую и деревней не назовешь – слишком близко к городу. И в то же время, это деревня. Один магазин, до которого нужно идти пешком минут 20. От конечной остановки автобусов нужно еще долго добираться по грунтовой дороге. Ну, и прочие атрибуты жизни в единении с природой.

Бабушка с дедушкой жили там очень долго. В этом доме я родился и вырос. Потом мы переехали в панельную пятиэтажку на окраине небольшого городка, но к бабушке с дедушкой наведывались очень часто.

Вскоре их возраст стал сказываться. Порой приходилось срываться к ним ночью, потому что кому-нибудь было плохо. В итоге, было решено продать дом и перевезти их поближе к себе.

Поселившись в квартире, дедушка сдал сразу. Огромный мужик с рукой размером, как две моих, весь в наколках, он вселял моим сверстникам уважение и настороженность. Руки его были необычайно сильны. Он закручивал гайки так, что я не мог их раскрутить. Он забивал огромные гвозди в несколько ударов. Он всегда борол меня на руках, как бы я ни старался.

В считанные месяцы от былого дедушки не осталось и следа. Он бодрился, старался все также хлопотать по дому, что-то чинить, что-то мастерить. Старался по-прежнему пару раз в неделю выбираться на рыбалку. Но взгляд его был потухшим.

Рак. Этот диагноз поставили ему, когда привезли в больницу с подозрением на обычный аппендицит. Мы ничего не сказали дедушке. Просто превратились в молчаливых свидетелей его угасания. Он жаловался на погоду, на то, что вчера усердно поработал, на простуду, на упадок сил. А мы знали. Но ничего ему не говорили.

Врачи сказали, что это уже не лечится. Мы просто радовались еще одному дню, который он провел с нами и с ужасом думали, что самое страшное уже не за горами…

А первой умерла бабушка.

Несколько дней пролежала в постели с недомоганием. А ночью умерла. Она попросила дедушку принести воды и умерла, когда он вышел. Часы в их доме остановились, а дедушка запретил менять батарейку.

Мой огромный дедушка держался до последнего. Он мужественно принимал участие во всех похоронных хлопотах. Молча помогал заносить гроб, молча ездил с нами за справками и венком.

Мы стояли на кладбище. Бабушка была ветераном Великой Отечественной. Провожали ее со всеми почестями. Выстроившиеся в ряд молодые солдатики по команде зарядили автоматы и громко выпустили в небо залп. Грохот заставил встрепенуться всех, кто стоял возле могилы. После первого залпа с диким карканьем с деревьев сорвалось воронье. Эхо прокатилось над кладбищем и вывело дедушку из оцепенения.

Он устал сдерживаться. Слезы потекли ручьями по морщинам и седым, небритым щекам. Он упал на гроб, не давая его закрыть.

Я помню дедушку только смеющимся. Максимум – серьезным. А тут он рыдал как ребенок. Его сильные руки беспомощно обнимали бабушку. Его огромное тело казалось таким маленьким на фоне зияющей дыры могилы.

Он рыдал. Его еле отвели в сторону. С каждым забитым гвоздем, с каждым брошенным комом глины рыдания усиливались.

Он ехал в машине, а я крепко обнимал его. Мой огромный дедушка впервые для меня стал старым, нуждающимся в заботе, а не щедро раздаривающим ее.

Дома он молча сел в кресло. И сидел так, глядя на их с бабушкой кровати до тех пор, пока не ушел последний поминающий. Только потом он вытер слезы, попросил стопку водки и сказал, что ложится спать. Все ушли, а в его комнате до утра горел свет.

 

................................................................................

.........

 

Я летел на работу как угорелый. На автопилоте. Мысли были настолько спутаны и сумбурны, что я не замечал, как проскочил тот или иной отрезок пути. На светофорах приходил в себя и не понимал, как здесь очутился и почему поехал этой дорогой. На пассажирском сиденье валялась уже полупустая пачка сигарет. Я не мог вспомнить, сколько я уже успел выкурить.

Каждый километр до работы тянулся мучительно долго. Я не обращал внимания на знаки и усиленно давил педаль в пол.

Жена позвонила в 5 утра. Она спокойно и буднично произнесла, что ее уже ведут в родильный зал. Я спросонья буркнул, что, дескать, хорошо, пиши, и положил трубку. Через мгновенье я уже был на ногах и набирал ее номер.

Врачи планировали роды на две недели позже, на мой день рождения, но они начались именно в этот день.

Я мчался на работу, совершенно четко понимая, что работать мне сегодня не придется. Я был в меняющейся обстановке, а мои мысли были там. Я мчался на работу и не знал, что меня впереди ждет долгий и нервный целый день.

В 8 утра я был под роддомом и распечатывал новую пачку сигарет.

Приезжали друзья, жали руку, обнимали, призывали держаться и не переживать.

Звонили с работы, звонили родственники. Все разговоры сводились к одному – «Ну? Как? Родила?». А я даже не знал, что ответить.

Каждый час – дежавю. Одни и те же тропинки и деревья в парке больницы. Одинаково серое и холодное здание роддома. Недружелюбные окна. И где-то там, за каким- то из этих окон, за какой-то из этих стен…

Бабушка на вахте уже стала порядком раздражаться от моих постоянных расспросов. Она несла свою вахту – я свою.

Полдень знаменовала еще одна пачка сигарет и новая партия друзей и вопросов. Все ждали. Все были наготове, чтобы разорвать мой телефон поздравлениями. Чтобы лететь этим вечером по магазинам. Чтобы лить рекой алкоголь и сыпать горами закуску. Кто-то уже отправился на закупки, хотя я строго запретил делать это заранее.

В 16-45 вышла бабушка с вахты и, уже смягчившись, слегка улыбаясь, сообщила:

- Дочка у тебя! Все хорошо!

Я часто представлял этот момент. Вот вышла, вот сказала.

«Дочка, это замечательно, что все нормально… С ней… С женой…Дочка… МОЯ… Отец…»

Мысли прыгали как бешеные. Телефон разрывался. Непонятно, откуда они все узнали. Бесконечные смс, на которые невозможно ответить, потому что звонки… Поздравления сыпались каскадом. Сигареты уходили уже с привкусом счастья, а не тревоги. Друзья уже спешили с полными пакетами к нам во двор.

Успел только позвонить жене и все. Дальше после нескольких бокалов я вспомнил, что не ел сегодня ничего, кроме дыма. После я не помнил ничего.

Утром было самое приятное похмелье из всех, которые у меня были. Я еще лежал в кровати, когда телефон настойчиво провибрировал под моей подушкой. Я еле разлепил глаза и потянулся к нему. Казалось, вечность ушла на разблокировку. Я открыл сообщение, и слезы сами потекли из глаз. Маленький, сморщенный, немного желтенький комочек. Нос картошкой, круглые щечки, и крошечные ручки. Моя дочь. Я плакал и не мог остановиться. В комнату зашла сестра.

- Что случилось?!

Вместо ответа я просто дал ей телефон. Она взглянула на экран, засияла и убежала в комнату к маме и другим родственникам. Я уткнулся в подушку, чтобы она впитала слезы.

Моя дочь!

 

( @ ) Федор Русаков

Ссылка на сообщение
Поделиться на другие сайты


  • Последние посетители   0 пользователей онлайн

    • Ни одного зарегистрированного пользователя не просматривает данную страницу
×
×
  • Создать...