Призраки войны

[Аленка]

Общество и история: «Призраки войны» и реальность

Автор статьи: Александр Голубев

 

После Первой мировой войны мир довольно долго приходил в себя. Но не успели еще затянуться все раны, как на горизонте замаячила Вторая мировая. Некоторые западные историки даже предлагают рассматривать первую и вторую мировые войны как одну войну в двух действиях — слишком очевидны были минусы Версальской системы, слишком много нерешенных вопросов оставила Первая мировая.

 

Результаты этой войны были столь глобальны и катастрофичны, что введено было даже новое понятие — «тотальная война», то есть война, коренным образом изменившая ситуацию во всех сферах жизни общества.

 

Потери на фронтах — десять миллионов убитых, двадцать миллионов искалеченных, пять миллионов вдов и девять миллионов сирот; огромные потери, понесенные гражданским населением в результате военных действий или бомбардировок, от болезней (только пандемия «испанки» унесла примерно 27 миллионов человек); от внутренних конфликтов (например, избиение армян в Турции); крах финансовой системы многих стран; невиданный рост государственного контроля; формирование военно-промышленного комплекса; массовое вовлечение женщин в производство; даже изменения в организации и проведении досуга — вот что такое «тотальная война».

 

Воспоминания о ней и страх перед будущей войной толкали европейскую дипломатию на иные, не традиционные правила игры. Была создана Лига Наций, подписан пакт Бриана-Келлога о запрещении войны в качестве орудия национальной политики, созывались конференции по разоружению. Появление же гитлеровской Германии, этого «уродливого детища Версальского договора», в 20-е годы предугадать было невозможно.

 

Но была еще и Советская Россия, в которой последствия мировой войны померкли перед последствиями революции и войны гражданской. Пока Европа приходила в себя, надеясь, что мировая война не повторится, в советском обществе ожидания новой войны, напротив, с каждым годом усиливались, и так продолжалось по крайней мере до конца 1920-х годов. Революция и гражданская война коренным образом меняют жизнь всех слоев общества. Теперь мир выступает либо в качестве источника вполне реальной угрозы (угрозы военной, угрозы для установившегося политического строя), или, напротив, в качестве источника благоприятных изменений. В этом качестве внешний мир представал не только для противников советской власти, ждавших освобождения от власти большевиков, но и, в ряде случаев, для ее сторонников. Например, он мог предоставить техническую или продовольственную помощь, выступить союзником в войне против общего врага или просто путем давления на советское правительство добиться некоторой корректировки политики (скажем, роспуска колхозов или снятия хотя бы части ограничений с деятельности православной церкви).

 

Здесь нужна важная оговорка. Если в США уже в 1935, в Великобритании в 1937, а во Франции — в 1939 году начали работу институты Гэллапа, проводившие регулярные опросы общественного мнения, в том числе и по вопросам внешней политики, в СССР ничего подобного не было. Сводки «о настроениях», составленные ОГПУ или партийными органами, представляли собой случайные выборки, ни о какой статистике речи не было, да и объективность этих выборок вызывает сильные сомнения.

 

И все-таки хоть и небольшая возможность оценить настроения тех лет у нас есть. В конце 20-х годов педагоги-педологи проводили массовые опросы детей по вопросам войны и мира, отношений СССР с заграницей. Ведь дети — это отголоски старших, а их ответы — это то, что, бесхитростные, они слышат в семье. Вопросы были поставлены так: «Как живут между собой и как должны жить СССР и буржуазные страны». В результате 4,4 процента опрошенных говорили об исключительно мирных отношениях СССР с буржуазными странами, а 77,5 процента определили их как враждебные. И постоянно звучали вопросы: «Почему мы не хотим войны?», «Как СССР готовится к войне?». Возможность войны с «капиталистическим окружением» в 20-е годы, вопреки расхожим представлениям и как это ни странно, ощущалась значительно острее, чем в 30-е. Сводки ОГПУ пестрят утверждениями, что «грамотные крестьяне, читая в газетах о военных приготовлениях в Польше, Румынии и Англии, находят, что война неизбежна».

 

Свою лепту вносила, конечно, и пропаганда, которая не уставала напоминать о «капиталистическом окружении». Угроза новой войны всегда была одной из ведущих тем, особенно для политических карикатуристов. То Чемберлен, то Пуанкаре, то «дядя Сэм» спускали с поводка огромное бронированное чудище: войну — огромную, ощетинившуюся пушками, на танковых гусеницах…

 

В массовом сознании постоянно фигурировали своеобразные «призраки войны», чаще всего не имеющие серьезных оснований, иногда совершенно фантастические, но для многих казавшиеся вполне реальными. В исторической литературе давно уже изучаются так называемые военные тревоги 1927-1929 годов, толчком к которым послужил целый ряд событий, в первую очередь — разрыв советско-английских отношений и убийство советского полпреда П.Л. Войкова в Варшаве. Однако в 20-е годы любое событие, происходившее на международной арене и как-то затрагивающее СССР, воспринималось массовым сознанием прежде всего как признак надвигающейся (а нередко — уже начавшейся) войны.

 

Даже в относительно спокойном 1925 году, не отмеченном особыми кризисами за пределами СССР, «всякое международное положение советской власти истолковывается как близкая война и скорая гибель советской власти» — констатировал информационный отдел ОГПУ.

 

С этих же позиций рассматривались и многие внутренние действия советской власти, вплоть до самых обыденных.

 

Снятие колоколов с церквей, например, в ходе антирелигиозной кампании неожиданно напомнило крестьянам о временах Петра, и прошел слух, что колокола снимают на пушки. А приезд секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова в Курскую губернию в 1925 году крестьяне объяснили «неладными взаимоотношениями с западными государствами, в частности с Америкой, говоря, что ездят по местам, чтобы задобрить мужичков, в случае трахнет Америка по голове — то вы, мол, мужички, не подкачайте…»

 

С особенным нетерпением ожидали войны противники советской власти. Все они, от университетской профессуры, склонной рассматривать любой международный кризис как пролог к интервенции, до жителей отдаленных уголков национальных окраин, например, Бурят-Монголии, ожидали прихода «царя трех народов, который избавит от налогов», связывали с войной неизбежное падение Советской власти.

 

По мнению ОГПУ, отношение к войне основной массы населения страны можно проиллюстрировать следующими высказываниями (осень 1925): «Вот только было начали перестраиваться, пообзаводиться, а тут все опять отберут, а кто выиграет неизвестно, если весь мир обрушится на нашу Республику, то ее хватит не больше, как на три дня… Мужики боятся войны. Опустили руки, не знают, что делать, лучше три года голодать, чем воевать».

 

Что касается причин войны, тут версий было множество, иногда весьма оригинальных.

 

Основным противником СССР рассматривались разные (иногда весьма неожиданные) страны. Например, в листовке, обнаруженной в мае 1925 года в Гомельской губернии, было написано: «Да здравствует Антанта Бельгия, Сербия, Польша, Румыния, Германия, Турция, Норвегия, Китай, Эстония».

 

Среди потенциальных противников выделялись две группы — великие державы (Англия, Франция, США, Япония, реже Италия) и непосредственные соседи СССР (Финляндия, Польша, Эстония, Румыния, Болгария, Турция, Китай).

 

Подготовка великих держав к совместному нападению на СССР была постоянной темой разговоров. «Чужие державы хотят уничтожить коммунистов… Капиталистические страны сговариваются на съезде в Париже — каким путем вести нападение на Республику… Прибывающие делегации из иностранных держав приезжают для того, чтобы снять план с местности для того, чтобы легче вести войну…» Эти высказывания постоянно воспроизводятся в материалах ОГПУ и партийных органов на протяжении всех 20-х годов. Они носятся в воздухе.

 

Что же за причины виделись людям для начала войны? Одной из наиболее очевидных для всех казалось недовольство Запада советским строем как таковым. При этом западные страны порой изображались как благодетели, готовые начать войну исключительно из симпатий к русскому народу. В этой связи упоминалось, например, что «для завоевания симпатии русских масс в России Англия взяла под свое покровительство православное духовенство». Иногда выражалась надежда, что нажим Англии заставит предоставить льготы частному капиталу.

 

Любое поражение революционного движения за рубежом, особенно если оно было связано, как в Китае, с вмешательством иностранных держав, трактовалось как единая кампания по наведению порядка: «Европейские государства сначала восстановили порядок в Германии, потом в Болгарии, сейчас восстанавливают в Китае и скоро примутся за Россию».

 

Постоянно сообщалось о том, что в цари намечают то Кирилла Романова, то Михаила, то Николая Николаевича (последний даже объявил будто бы об отмене всех налогов на 5 лет). Но самым экзотическим оказался слух, который прошел летом 1925 года в Новониколаевской (позднее Новосибирской) губернии о том, что настоящая фамилия председателя Совета народных комиссаров А.И. Рыкова — Романов, Михаил Александрович, что он скрывался в Англии, «теперь попал к власти и скоро станет на престол»…

 

Избрание в 1925 году нового немецкого президента (им стал П. фон Гинденбург) неожиданно породило целую волну слухов о близкой войне с Германией и о том, что теперь и в России, которая, как и Германия, пережила революцию, будет избран президент. Новое слово неожиданно стало очень популярным, при этом часто делались оговорки, что президент, в сущности, тот же царь, только выборный, а значит, справедливый. «У нас должно быть новое правительство, ибо Германия, Англия и Польша предложили Советской власти до 1 мая снять всех коммунистов, взамен же их избрать президента, в противном случае, если не будет избран президент, а коммунисты не сняты с должностей, то эти государства на Россию пойдут войной, а разбив ее, установят выборного президента» — говорил крестьянин-середняк Балашов из Акмолинской губернии, о чем и стало известно ОГПУ.

 

Следующая причина — отказ большевиков от уплаты царских долгов и национализация иностранной собственности. «Франция требует с нас долги, а нам платить нечем, а раз мы не заплатим — будет война, а если уже будет война, то Франция победит. Вот тогда и вы заживете лучше, и мануфактура будет дешевле, и хлеб появится в достаточном количестве» — уверял односельчан бывший помещик Каверзнев из Калужской губернии.

 

Люди более образованные, как, например, некий инженер, руководитель изыскательской партии, прибегали к чисто марксистской аргументации, говоря, что «Англия путем нажима добьется вмешательства в наши дела Польши и Германии и завоюет наши рынки».

 

Обобщая настроения населения, информационный отдел ОГПУ утверждал: «Советскую власть в предстоящей войне оправдывают, приписывая обвинение всецело империалистам». Как бы отвечая аналитикам ОГПУ, некий гражданин Цепин заявлял: «Наши много кричат в газетах, что войны мы не хотим, между прочим, сами же эту войну вызывают. Кто возбудил волнения в Китае, по чьей инициативе взорван Софийский собор, конечно, русские коммунисты».

 

Однако время шло, а война все не начиналась. И появились новые слухи, объяснявшие, в чем причина такой задержки. Одни утверждали, что Советская власть, боясь войны, тайно пошла на уступки Западу: «Советская власть держится только потому, что за все недоразумения иностранцам она платит или золотом, или хлебом в натуре». Иногда платит и подороже, время от времени утверждалось, что Англии отдали Архангельск, каменноугольную промышленность Донского бассейна и Урала, а золотопромышленность Сибири и Сахалина передали Японии — «чтоб не нападали».

 

Один из вариантов такого слуха возник в результате очередного учета лошадей: «Сейчас каждый год у крестьян будут забирать лошадей, потому что Советская Россия должна их отдавать англичанам, иначе будет война». Для крестьянина, главной ценностью которого продолжала оставаться лошадь, такое утверждение было вполне естественно, но интересно, чтобы ответили англичане, предложи им в счет уплаты долгов табун крестьянских «сивок».

 

Иногда причиной затишья объявлялась позиция белоэмигрантов, в частности тех же Николая Николаевича и Кирилла, которые «все время ходатайствуют перед этими державами (Англией и Америкой. — А.Г.), чтобы они пожалели русский народ и не делали войны».

 

И наконец, наиболее интересная версия была высказана уже в 1931 году в Вологде, в очереди за мясом. Одни говорили, что война этим летом неизбежна, а другие — «что войны не будет, так как капиталисты ждут, пока в СССР народ сам с голоду умрет, так как у крестьян ничего не осталось, а колхозы в снабжении города сельхозпродуктами не справятся».

 

Интересно, что популярный в поздней литературе тезис о вере в революционный пролетариат Запада, который не допустит войны против СССР, встречается в массовом сознании середины 20-х годов крайне редко, и только в городах. На самом деле, отношения СССР в 20-е годы с большинством непосредственных соседей были напряженными. Существовали взаимные территориальные претензии (в отношениях с Польшей, Румынией, Эстонией). На польской, финляндской, румынской границах время от времени возникали столкновения.

 

Советская пропаганда относилась к малым странам Европы, мягко говоря, неуважительно. Достаточно полистать подшивки журналов тех лет, чтобы увидеть многочисленные карикатуры, где Польша изображалась в виде то собаки, то свиньи; Румыния — в виде кокотки, целая серия откровенно оскорбительных шаржей на лидеров соседних стран — Польши, Чехословакии, Финляндии, Румынии печаталась в «Крокодиле». Финский президент изображался небритым, с ножом в зубах; польский сейм сравнивался с публичным домом, а маршал Пилсудский — с его хозяйкой. В общем, недостатка в оскорблениях не было. Пропаганда разжигала рознь, неуважение, враждебность и к кому — к ближайшим соседям.

 

Немудрено, что даже самые малозначительные пограничные инциденты люди рассматривали как начало войны и жили в постоянном страхе. Когда же в январе, июне и июле 1925 года на советско-польской границе происходили перестрелки, и советская застава была сожжена, слухи о войне обрели новую силу, хотя поляки вернули имущество, захваченное на заставе, и выплатили около 5900 долларов (эквивалент ущерба в 11,5 тысяч рублей).

 

К сентябрю тридцать пять губерний были охвачены паникой, ждали со дня на день войну, прежде всего, конечно, с Польшей, а потом и с Англией, Францией и Америкой. Всякие изменения цен на хлеб, очередной призыв в армию, любое появление в небе самолетов ближайшей авиачасти — все списывалось на войну с Польшей.

 

Интересно, что почти никто не сомневался в поражении Советской России. Это кажется совершенно поразительным, учитывая исход недавней гражданской войны и интервенции, но, тем не менее, в 20-е годы это было именно так. Эйфория 30-х — «малой кровью, могучим ударом, на чужой территории» — в 20-е была совершенно не свойственна большинству населения. Самым распространенным был вывод: «Война кончится крахом Советской власти, коммунисты будут все перевешаны, и Россия будет представлять из себя западно-европейские колонии».

 

Чаще война представлялась как всемирная, «ибо все капиталистические страны вооружились против большевиков». А начало представлялось либо в виде наступления поляков на западной границе, или, соответственно, японцев на восточной, либо в виде англо-французского десанта на Черном или Балтийском море. Все эти сценарии были хороши известны, опробованы в ходе гражданской войны, да и вообще казались самыми логичными.

 

Иногда грядущая война виделась во всех подробностях, как, например, в Сталинградской губернии в сентябре 1925 года «поляки повели наступление на нашу границу с танками, из которых выбрасывали усыпляющий белый газ, от которого красноармейцы засыпали, поляки у спящих красноармейцев проверяли, есть ли у них кресты, и у кого есть, того оставляли живыми, а у кого нет — убивали».

 

Вообще газы (как по воспоминаниям о германском фронте, так и по сообщениям пропаганды) в этих сценариях занимали особое место. Причем (тут уже элемент чисто фантастический, ни в какой реальности или пропаганде не встречавшийся) они рассматривались как особое, гуманное по сути оружие: «Скоро Англия и Франция пойдут войной на Россию, но народ убивать не будут, а лишь будут усыплять и за это время обезоруживать и убивать коммунистов… Пускают вперед аэропланы, которые выпускают усыпляющие зелья, после чего наши войска обезоруживаются и отпускаются домой… Уже осаждают Москву, пускают усыпительные газы, и Москва трое суток якобы из-за этих газов уже спит, и у всех коммунистов во время сна отбирают оружие».

 

Да чего же мифологический наш народ! Миф для него — важнее и нужнее всякой реальности! Творит он его сам, сам и верит.

 

Своего апогея «военные тревоги» достигли в 1927-1929 годах, когда буквально вся страна запасалась товарами, спичками и солью, а крестьяне придерживали хлеб, что, кстати, повлекло за собой кризис хлебозаготовок, дальше — знаменитые «чрезвычайные меры», проложившие дорогу массовой коллективизации.

 

Однако ни разрыв англо-советских отношений, ни убийства и аресты советских дипломатов, ни высылка из Франции полпреда СССР Х. Раковского не привели к войне. И вдруг после этого в массовом сознании наступает перелом. Опасность войны отодвигается на второй план (хотя окончательно не исчезает) и вытесняется повседневными заботами.

 

Своеобразная ирония истории заключается в том, что именно с этого времени опасность войны становится совершенно реальной: появляются силы, заинтересованные в переделе мира любыми средствами. Япония начинает широкомасштабную агрессию в Китае, захватив Маньчжурию, в результате подлинный, а не мнимый очаг войны возникает на границах с СССР. Фашистская Италия самоутверждается в Абиссинии, а Лига Наций (в обоих случаях) оказывается бессильной. Наконец, к власти в Германии приходит Гитлер, главной целью которого был пересмотр итогов Первой мировой войны.

 

И все это было известно в Советском Союзе. И что же? В 1935 году предпринимаются попытки заключить союз с потенциальными противниками Германии. Но страх войны в народе уже заметно ослабел. И мирная жизнь вступила в свои права. Советская власть оказалась достаточно устойчивой. Подрастали и вступали в жизнь новые поколения. «Призраки войны» уходили в прошлое. Наступала эпоха, когда действительно приближавшаяся война порой казалась призрачной. Уже в начале 30-х годов стали раздаваться уверенные голоса: «прозевали (агрессоры. — А.Г.), теперь нам воевать не страшно» — вслед за успехами советской промышленности реально, хоть и ненамного повышался уровень жизни. Но главное, думаю, появились иные — советские люди. Они иначе мыслили, иначе воспринимали действительность.

 

В этот период самой очевидной опасностью представлялась Япония. «Пахнет порохом, дымит Дальний Восток». Конечно, появлялись и пессимистические слухи. «Весной текущего года обязательно у нас с Японией будет война, а японцы всыплют СССР как следует и в Сибири заберут местность по Байкал, а с Запада в свою очередь пойдет на нас Польша».

 

В том же 1932 произошло очередное повышение цен на хлеб, и сразу же этому было найдено объяснение: «Струсили они японцев, а он ведь не шутит. Весной на нас пойдет, вот для обороны страны все от нас и отнимают». Эти слухи, кстати, не были беспочвенными: именно создание запасов хлеба на Дальнем Востоке на случай войны с Японией явилось одной из причин страшного голода начала 30-х.

 

Однако Япония избрала иной, менее опасный для себя вариант, развернув широкомасштабную агрессию в южном направлении. На первый план для СССР вновь выдвинулась опасность с Запада. Медленно является в сознании некое понимание реальной опасности.

 

«По-видимому, фашизм растет, Гитлер подвигается к Франции и всех посылает куда следует. Он авторитетно действует на массы… Придет время, что Германия покажет и русским коммунистам, Украину определенно возьмет» — такие мысли приходят в головы уже после 1933 года.

 

Подписание в мае 1935 года советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи произвело на народ в общем хорошее впечатление. И, тем не менее, с самого начала появилось явственное недоверие, подозрение к возможным союзникам. «Капиталистам Франции сейчас воевать невыгодно и, зная, какую силу представляет Советский Союз, они заключают договор о взаимной помощи… Договор-то хорош, но как бы нас не обманули. Мы-то за них будем заступаться, а они-то за нас, пожалуй, нет» — так откликнулись москвичи на сообщение о заключении договора.

 

Впрочем, высказывалось не только недоверие к союзнику, но и неверие в подобные союзы вообще. «Факт заключения франко-советского соглашения интересен не как фактор мира. Ведь не задержали войны в 1914 году тройственные соглашения. Не задержит войну и это соглашение.

 

Соглашение интересно как признак того, что военные союзы вновь зарождаются, и наступит тот день, когда Советский Союз отбросит мишуру красивых слов о кровавой бойне и призовет нас к последней справедливой войне…», — заявил инженер Московского лампового завода Лошук.

 

Постепенно отношение к советско-французскому пакту становилось все более скептическим.

 

По-прежнему одной из главных опасностей будущей войны представлялись экзотические виды оружия, в частности, отравляющие газы и биологическое оружие.

 

Но и тут мифологизм сознания давал себя знать. Вот какой «рецепт» борьбы с «газовыми волнами» фашизма предлагает инструктор Осовиахима: «Надо создать Дегазационное управление во главе с начальником большевиком», что даст в результате «полное уничтожение в соцбыту капиталистических крыс и мух, пусть фашизм тогда попробует травить нашу пищу бактериями или заражать наш воздух микробами»… Что тут скажешь?

 

Важно подчеркнуть, что в массовом сознании Советский Союз и в эти годы, как правило, выступал обороняющейся стороной. Изменение настроений на самом верху привело к тому, что летом 1941 года заговорили о необходимости изменения пропаганды — хотели придать ей «наступательный характер», но не успели.

 

К 1939 году, к началу войны в Европе уже было ясно, что воевать придется, но с кем и против кого? Фантастика — но народ этого не знал. После подписания пакта Риббентропа-Молотова на роль союзника претендовала Германия. На Западе противники Германии советско-германское партнерство рассматривали как нечто весьма близкое к союзническим отношениям. И все-таки в советском общественном сознании, в его глубинах фашистская Германия оставалась скорее наиболее опасным и вероятным противником, чем союзником. Тогда что же означал пакт и последовавшие за ним соглашения? Предполагали тактический ход, чтобы усыпить бдительность врага. На самом деле, получилось — себя.

 

Постепенно, по ходу войны, в советском массовом сознании, наряду с традиционным недоверием к Англии, складывается уважительное и сочувственное отношение к ее борьбе с фашизмом; отношение к Франции, которую традиционно воспринимали в России с симпатией, было тем более позитивным несмотря на все зигзаги официальной пропаганды.

 

Повороты в пропаганде и полная неопределенность в общественных настроениях хорошо иллюстрируются в воспоминаниях современника: «…Помню газеты с портретами улыбающихся вождей В.М. Молотова и И. Риббентропа, мамины слезы, чей-то успокаивающий голос: «Это — ненадолго. Там, наверху, соображают». Еще помню разговоры такого рода: будем ли мы сражаться с Англией?… Уже с зимы 1940 года пошли разговоры, что Гитлер на нас непременно нападет. Но в окнах ТАСС — плакаты с совсем иным противником. На одном из них изображен воздушный бой; наши самолетики красные, а вражеские — из них половина уже сбита и горит — черные, с белыми кругами на крыльях (белый круг — английский опознавательный знак)». На самом деле, на плакате 1938 года «Воздушный бой» (авторы В. Дани, Н. Долгоруков, А. Юмашев) были изображены японские, а не английские самолеты — это было напоминание о боях на озере Хасан. Однако очень характерна ошибка мемуариста. Неразбериха и полное непонимание ситуации были характерны для номенклатуры, причем порой в еще более откровенной форме, даже среди военных. Например, командующий Сибирским военным округом, командарм 2 ранга (!) С.А. Калинин утверждал, что в 1940 году неизбежна война СССР, Германии, Японии, Италии против … англо-французской коалиции, а по мнению корреспондента ТАСС в Афинах Успенского, после вступления СССР в войну «возможно будет выпустить кровь из мирового паразита — Великобритании». Как полагал этот журналист, коренные интересы СССР и Германии состояли в том, чтобы разгромить Британскую империю…

 

Как известно, в действительности реализовался совсем иной вариант. Многие предвоенные иллюзии — о наступательном характере войны «малой кровью и на чужой территории», о революционном взрыве на Западе, свойственные людям с мифологическим сознанием, оказались, естественно, совершенно нереалистичными. Война развивалась не по сценариям пропаганды и не по сценариям массового сознания.

[Arcasha1959]

Свастика над Таймыром

 

Очень советую всем посмотреть репортаж!!!

На радиостанции "Эхе Москвы" в программе "Цена Победы" был первый заместитель главного редактора редакции журнала «Морской сборник», писатель, историк, автор книги «Свастика над Таймыром», капитан первого ранга Сергей Ковалев. Впечатление от программы осталось странное. Слухи, домыслы, обрывочные сведения....

 

Смотрите здесь: _http://kgrr.livejournal.com/33599.html